Другая жизнь. Назад в СССР-2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 39

Так вот… У «предка» в памяти скопилось столько всего, что он и сам, порой, путался в своих воспоминаниях. Там ведь были и сны, и выдуманные, и реальные события. Сколько он книжек написал за свои «дцать» прожитых жизней? Мама дорогая. А это ведь образы! Поэтому «предку» было, что мне показать вместо снов. А тут, на тебе… Настоящий сон. Значит мой мозг постепенно оживает. Хотя я уже давно перестал концентрировать внимание на своём мозге во время медитаций. Мне и моей матрицы хватало… Хотя…

Как я понимал, или, скорее, предполагал, матрица сейчас структурировала те знания, что имелись у меня. Нет, не так… Не знания, а информацию. Вся информация, пришедшая ко мне от «предка» была скопирована на неповреждённые и восстановленные участки мозга, но осталась и в ментальной матрице. В моих нейронах информация структурировалась по необходимости путём, как сказал «предок», индексации. Структурировалась и снова копировалась в ментальную матрицу. Получалось, что я имел, как бы, четыре хранилища.

Потому и процессы мышления теперь шли на несколько порядков быстрее. Да и «мой внутренний голос» мог довольно быстро оперировать матрицей, но не моим мозгом. Он мог генерировать параллельные задачи и подсказывать мне найденные на них ответы. Таким образом у меня получалось легко решать по несколько задач сразу. Потому, что ментальная матрица могла выделять хоть сколько частей для индексации и поиска нужной информации в основном, кхе-кхе, «информационном массиве», как говорил «предок». Правда, до сих пор не было нужды делить матрицу больше, чем на три операционных участка. Термин тоже из лексикона «моего внутреннего голоса».

Для шахматиста такая функция моей матрицы была бы очень полезна, для перебора вариантов, но в шахматы ни я, ни «предок», играть не любили. И слава, как говорится, Богу! Не хватало мне ещё и в шахматах себя проявить, как Бобби Фишер. Свят, свят, свят… Точно посадили бы в клетку, как чудо-чудное и диво-дивное…

Снова уснув, сновидений я больше не видел и когда проснулся был этим разочарован, а потому с утра находился в мрачном расположении духа. Грек, пришедший за диском ни свет, ни заря, только ухудшил настроение, сообщив, что пластинка «Рэйнбоу» не продаётся. Но за очень большие деньги можно попробовать выторговать.

— Да и хрен с ним, — сказал я как можно равнодушнее, понимая, что Грек разводит меня на бабки. Вернее, пытается развести.

— Это маме понравилось. Она с магнитофоном не дружит, а пластинки включать научилась.

— А тебе как? — спросил Валерка.

— Не люблю французов, — скривился я. — Только ради мамы переписал.

— У того чёрта ещё и «итальянский концерт» есть.

— Рэйнбоу? — удивился я.

— Ага. Принести?

— Э-э-э, — сделал задумчивый вид я. — Ну, принеси. Для коллекции. А «английского» концерта у них нет? Вроде бы Сьюзи Кватро и сам этот Джон Сомерсет — британцы…

— Сомерсет? Сомерс там написано!

— Это псевдоним Джона Сомерсета. Кстати — основателя компьютерной фирмы. Тоже «Рэйнбоу». Я слышал про него по радио. И даже песни его английские. Так, что, диск должен быть. Ищите и обрящите… Кстати… «Энималс» Пинков не появился на продажу?

— Нету ни хрена. Даже переписать не дают.

— Да, что же такое! С января ждём.

— Запись есть.

— Запись и у меня есть. Диск нужен в коллекцию.

— Забурел ты, Шелест, — осклабившись словно шимпанзе, проговорил Грек.

— Да пошёл ты!

— «Вишу» дай, на обмен за итальянский «Рэйнбоу»?

Я вынес Греку «Вишь ю ви хиа» Пинков. Он проверил наличие в конверте диска.

— Отвечаешь, — предупредил я.

— Отвечаю, — вздохнул Грек.

Так у нас было заведено. Однажды этим летом Грек уже прое*ал мой «Мэшин хед» Дипов и долго телился, с отдачей денег, пока я ему не пробил пару раз печень. А с ним по другому было нельзя. Думаю, он проверял меня на слабость, то есть, на доброту к ближнему своему… Но доброты у меня к Греку и раньше не было, и сейчас не на йоту не прибавилось. Слишком хорошо я знал его продажную «греческую» натуру.

— Венецианский купец, не читал, наверное? — спросил я.

Валерка покрутил головой.

— у нас есть, но предлагать не стану. Шекспир «Избранные драмы» тридцать четвёртого года издания. Раритет. В чужие руки не даётся. Так вот, там за долг, купец требовал с должника часть тела размером десять на десять сантиметров. Кхм-кхм… Я, конечно не венецианский купец и комсомолец, но с живого с тебя не слезу, если что…

Валерка нахмурился, потом снова осклабился и, покивав головой, ушёл. Грек был полезен. Он мотался по городу, обменивая мои и свои диски на те, которых у нас нет, для записи на плёнку. Мне этим заниматься категорически не хотелось, а Валерке нравилось вращаться в «тех кругах», вот он и суетился. Грек, он и в Африке грек. Да-а-а…

По утрам я обязательно бегал короткий кросс по лесу и выполнял дыхательные упражнения, прокачивая диафрагму. Вот я и побежал, а пробегая мимо кустов, где встретил когда-то Жлобинского, услышал, напоминающие, извините, натуженное кряхтение, характерные звуки. Уже пробежав мимо я, подумал: «а почему бы и нет», и вернулся.

— О, Владимир, приветствую, — поздоровался я и улыбнулся. — А я думаю, кто это тут кряхтит, а это ты.

Жлобинский был лет на пять меня старше, но, когда увидел во мне собрата по боевым искусствам, сразу сказал, чтобы я обращался к нему на ты. Карате я ему тогда не показывал, а показал тайцзицуань, который его не впечатлил.

— О, Михаил, привет. Кроссируешь?

— Ага. Хотел тебе предложить к нам в спортзал ходить. Мы там карате начали заниматься.

— Карате? Оно ведь запрещено.

— Хм… Странно это слышать от человека, занимающегося карате, — сказал я и улыбнулся.

— Ну… У нас тренер пенсионер «оттуда». Ему можно. А у вас кто ведёт?

— Я, — нескромно глядя прямо в глаза Владимиру, сказал я.

— Э-э-э… Ну, у тебя же китайский внутренний стиль. Я спрашивал у тренера. Он знает его. Тайцзицуань, ты говорил, называется.

— Это я для восстановления после больнички практиковал оздоровительный комплекс по рекомендации профессора, что меня лечил. А вообще-то у меня японский сертификат по Шотокану. Первый дан.

У Владимира отпала челюсть, но он быстро совладал с собой.

— Покажи первый хеан.

— Может, сразу пятый? — спросил я.

— Пятый я не знаю. Я всего два года занимаюсь. У меня желтый пояс.

— Ну, тогда хеан нидан ты знать должен, — сказал я и исполнил второе ката.

— Да-а-а… Вот это номер… И как ты получил сертификат? В Японию ездил?

— Нет, мастер сюда приезжала. У неё третий дан. Она проводила семинар.

— Кто-то ещё получил разряд? — глаза парня загорелись.

— Нет. Она только меня аттестовала. Да никто не знал, что она приедет. Только я был.

— И долго она здесь была?

— Она с детьми приезжала в «Океан». Почти на месяц.

— Офигеть! Жириков узнает, локти будет грызть. Да, все будут локти грызть.

Он смотрел на меня с таким восхищением, что мне вдруг стало стыдно. Но не на долго.

— Чего мне стыдиться? — подумал я. — Сертификат настоящий. Первый дан — честно заработанный. Просто сразу второй не даётся, а так, я не намного хуже Тиэко двигаюсь и базовую технику и ката знаю не намного хуже. Так она сказала. И сказала мне, что то, что она меня любит, не заставило бы её покривить своей репутацией наставника. Ведь я всё равно приеду в Японию за вторым даном и все увидят моё карате. Да и сразиться в поединке мне придётся с первыми и вторыми данами.

— Так у тебя точно есть настоящий японский сертификат на первый дан?

— Точно, могу показать. Приходи. Мы там тоже дышим: нагаре, ибуки. Новички конечно, но тебе то, что? Размялся, повторил с ними простейшую базовую технику и нарабатывай кихоны[1] в связках, нужные для аттестации на оранжевый пояс.

— С первым даном ты можешь аттестовать на пояса вплоть до коричневого. Так Жириков говорил. Он говорил, что тоже имеет первый дан, но сертификат не показывал.