Столичный доктор. Том VIII (СИ) - Линник Сергей - Страница 19

— Понял, кому помощь не оказываем, агонирующие и умершие.

— Быстрее, чем записочки, не слетят — на заколках и понятнее персоналу. Вперед!

Сортировочная площадка уже гудела. Носилки стояли в три ряда, и их продолжали разгружать. Кто-то ворочался, чтобы лечь поудобнее. Стоны, крики. Возбужденный раненый, которого перестали удерживать на секунду, вскочил, пытаясь куда-то пойти, и тут же упал. Некоторые лежали неподвижно.

— Ну, давайте, — я чуть подтолкнул Бурденко вперёд. — Фельдшера уже измеряют давление, не отставайте.

Он замер, не решаясь пойти. Куда делся весь энтузиазм?

— Евгений Александрович… я…

— Нет времени! — прикрикнул я. — Сортируйте! Я рядом, контролирую. Вам решать их судьбу сейчас. И помните — гипердиагностика здесь разрешена.

Он постоял еще несколько секунд, прямо-таки завис. Потом кивнул. Вдохнул. И начал.

— Красный. Артериальное кровотечение. Наложите пока жгут получше, кровит. Зеленый, в сторону. Еще зеленый. Желтый, в перевязочную. А этот… — доктор запнулся. Парень лет двадцати, лицо серое, еле дышит, изо рта — кровавая пена. — Черный. Морфий один миллилитр в мышцу.

Я почти не вмешивался. Так, пару раз подсказал, после чего поменяли цвет с зеленого на желтый. Но главное не это, ошибки у всех случаются. Учится ведь еще. Зато сразу понял, что такое ответственность, не побоялся. Не оглядывался поминутно на меня, чтобы получить одобрение своих действий.

Минут через десять я сказал:

— Здесь не красный, черный. Высокая ампутация в наших условиях — скорее, жест отчаяния. Тратим много времени, а шансов у пациента мало.

Я осмотрел раненого. Мои представления о его шансах не совпало с мнением Нилыча.

— Случай спорный, — вдруг заупрямился Бурденко.

— Раз вы настаиваете, то давайте проведем ампутацию. Санитары, срочно в операционную, не спим!

Я кивнул Гедройц, и она заняла наше место на сортировочной площадке. Мы пошли мыться. Когда зашли в операционную, раненый уже лежал на столе. Да, правую ногу не спасти. Как он жив еще с такой травмой? Бедро размозжено почти до паха. Бледный, дышит часто. Весь мокрый — так вспотел. Что же тут будет летом⁇

— Кто нам доложит состояние? Группу крови определили? Венозный доступ получили? Где капельница? Чего ждем? — поторапливал я сотрудников. — Травматический шок лечить надо, а не смотреть на него!

— Сто на шестьдесят, пульс сто двадцать, температура тридцать шесть и две.

— Начнем, помолясь, — перекрестился я. — Скальпель!

Работал Бурденко хорошо. Спокойно. Видно, что практиковался много, ассистирует не впервые. Не позволял себе лишнего, приказы выполнял четко. Техника хромает еще, но сейчас он опыта наберется быстро — особенно если такие поступления раненых будут регулярными. И очень внимательно смотрел, что делаю я.

Через час мы закончили. И пациент пока оставался живым. И даже давление слегка поднялось — помогло переливание.

Я снял перчатки, вытер лоб. Посмотрел на Бурденко.

— Поздравляю. Но. За это время доктор Михеев провел уже две ампутации. То есть мы своим благородным поступком кому-то одному операцию не дали сделать. Возможно, за это время состояние раненого ухудшилось. Теперь понятно, зачем на сортировке черные метки? Мы должны спасти как можно больше людей, извините за пафос. И кем-то приходится жертвовать. Ну что, Николай Нилович. Если выживем — приглашаю к себе в клинику на стажировку. Под моё руководство.

Он застыл. Потом слегка покраснел. И улыбнулся — тихо, сдержанно, но искренне. Как человек, которому вдруг подали руку из будущего.

— Спасибо, Евгений Александрович. Для меня… это честь. Приложу все усилия… Я про «Русскую больницу» даже не думал…

— Помечтали, и хватит. У нас отдых, пока мы перемываемся.

К вечеру поток раненых потихоньку начал убывать. Привозили, конечно, но не так бешено — хватило времени даже пообедать. Почти бездельничали, получается. Мы с Михеевым сидели на солнце и грелись, как два кота. Я мечтал о постели — мягкой, обволакивающей. Можно и Агнесс под бочок, чисто для пущего уюта.

Александр Васильевич травил душу воспоминаниями о гражданской жизни:

— Публика, Евгений Александрович, совсем, простите за грубость, зажралась. «Всё болит» среди ночи — это уже классика. А перед отъездом, — он поднял палец, — диспетчер рассказывал, звонили и требовали врача, потому что младенец, видите ли, «невкусно пукнул». Телефон — это зло! Он из средства связи в повод поболтать превратился. Даже боюсь представить, что дальше будет…

— Только хуже. Сначала телефон сделают портативным, размером… ну вот с ваш портсигар.

Михеев удивленно на меня уставился.

— Можно будет звонить из любого места. Хоть с улицы бригаду сразу вызвать.

— Да ладно!

— А потом и вовсе его в мозг встроят.

— В черепную коробку⁉

— Именно. Три раза мигнули — набрали «ноль три»!

Футуристические фантазии прервала повозка в сопровождении конного штабс-ротмистра.

— Где князь Баталов?

А я видел его раньше. Ну точно, адъютант Кашталинского. Встал, подошел.

— Слушаю вас.

Штабс спешился, приблизился ко мне почти вплотную.

— Ваше сиятельство, личная просьба генерала Кашталинского… Поручик Волков… Тяжело ранен час назад, вот, доставили. Николай Александрович очень… Если можно…

— Выгружайте, я сейчас посмотрю.

Не повезло Волкову. Осколочное ранение живота, скорее всего, кровит там неслабо. И лицо. Месиво просто, переломы нижней челюсти плюс раны. Если останется жив, вряд ли сможет улыбаться. И есть нормально тоже. Ага, а вот и знакомое скобяное изделие — шлем, один из тех, что взял у меня «для эксперимента» Куропаткин. Дырочка свежая явно еще от одного осколка, не долетевшего до головы поручика.

Штабс-ротмистр не уезжал, ждал вердикта, или еще чего-то. Я повернулся к фельдшеру:

— В операционную. Немедленно. Готовьте к операции. Пригласите Гедройц и Бурденко. Я скоро буду.

— Что скажете? — офицер подошел чуть ближе.

— Ничего. Сейчас будем оперировать. Чем это закончится, не могу сказать. Будете ждать?

— Если можно.

Я пошел переодеваться. Надо сказать Жигану, пусть прачек еще найдет, а то с такими темпами мы скоро голыми оперировать будем.

Бригада уже мыла руки в предоперационной.

— Как наркоз давать? — тихо спросила Гедройц. — Там маску не наложить. Под местной анестезией?

— Невозможно, — покачал я головой. — Ревизия брюшной полости… Умрет от шока.

— Может, трахеостомию? Но ведь есть решение, вы что-то придумали? — спросила княжна. — Вижу, у вас на лице написано, что авантюру какую-то готовите.

Я замолчал, глядя в пространство. В памяти всплыл доклад, услышанный на одном конгрессе в конце девяностых. Как же его звали? Август Бир. Спинномозговая анестезия. Полное обезболивание нижней половины тела без потери сознания.

— Подготовить длинную иглу, стерильный кокаин. Положение на боку, колени к животу. Мы сделаем это по методу Бира.

— Никогда не слышала, — призналась Гедройц.

— Сейчас увидите. Немец делал это в клинике. А у нас будет первый случай применения в военно-полевой хирургии. Сможете статью написать.

— Мне только и осталось, что подобной ерундой заниматься. Вот, господин Бурденко напишет, — кивнула она на спину моего протеже. — Ему надо авторитет зарабатывать.

— Подождите минутку, сообразить надо, — остановил я академические споры. — Кокаин быстро сгорит… Где там эта японская аптечка?

Принесли коробочку, подарок от благодарных пациентов. Ампулы в ней, конечно, с иероглифами, но и латиница тоже присутствовала. Экстракт надпочечников мы общими усилиями распознали. А вот и не знал я, кто и когда адреналин выделил. Моя вина, нашему эндокринному производству такое под силу, и очистка наверняка получше была бы. Но имеем что имеем.

— Ампулу в шприц, все сто микрограмм!

— Зачем? — спросила Вера.

— Продлить действие кокаина, конечно. Приступаем! И дай бог, чтобы давление падать не начало!