Инженер Петра Великого 4 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 23

А на рассвете, когда темнота начала уступать серому утреннему свету, над палубой раздался крик дозорного. Но на этот раз в его голосе была срывающаяся радость.

— Земля!

Все, кто был на ногах, высыпали на палубу. Я поднялся на мостик и приставил трубу к глазу.

Там, впереди, из утреннего тумана, как мираж, вырастали знакомые очертания.

Петербург.

Мы вернулись. Мы притащили с собой неслыханную добычу, трофейные корабли и тайны, которые могли перевернуть всю европейскую политику.

Глава 10

Питер встретил нас мерзкой промозглой сыростью. С Невы дуло так, что казалось, ветер пытался выскрести из костей всю морскую усталость. Наша разношерстная компания кораблей еле-еле вползала в устье реки, прячась в утреннем тумане. Швартовались мы на каких-то задворках, у дальних причалов. Вокруг — ни одной живой души, только неразговорчивые ребята из личной охраны Брюса, оцепившие весь район. Секретность — наше все.

Я стоял на капитанском мостике моего главного трофея — «Фреи». Воздух был душистым — густая смесь корабельной смолы, водорослей и запаха победы. В голове гудело после бессонных ночей и адского напряжения последних недель. Но усталость была из приятных. Мы это сделали. Мы дома.

На берегу уже вовсю кипела жизнь. Мои преображенцы в рваных мундирах, сходили на землю. Двигались они без суеты, со спокойным достоинством мужиков, которые прошли через самое пекло и выжили. Настоящие ветераны, прошедшие огонь, воду и шведские заводы. Капитан Глебов уже раздавал команды на причале, его зычный бас разносился над водой, подгоняя солдат.

— А ну, пошевеливайтесь, орлы! Не на ярмарке! Груз на досмотр, пленных — в тот сарай, под замок!

Особняком держались мои новые «союзники» — наемники с утопленного англичанина. А морские бродяги, которых я купил с потрохами обещаниями золота и свободы, с хищным любопытством вертели головами. Они прикидывали, во сколько обойдется этот лес, корабли. Их верность держится на моем слове и на страхе перед моими «скорострелами». Но они были полезны.

Внезапно всю эту размеренную суету нарушил стук копыт. Из серой дымки вылетела дорогая карета, запряженная четверкой вороных. Тормознула у самого оцепления, гвардейский офицер вытянулся. Полог откинулся, и на мокрые доски причала выпорхнула ножка в изящной туфельке.

Изабелла де ла Серда.

Ее появление здесь — это какой-то сюр. Полное нарушение всех правил конспирации. Какого лешего она тут делает? Кто ее вообще пропустил? Но все вопросы отпали, как только я увидел ее лицо. Она никого не замечала: ни солдат, ни офицеров. Ее огромные темные глаза искали в толпе одного-единственного человека.

Капитан де ла Серда стоял у трапа, что-то втолковывая шкиперу. Старый испанец выглядел как обычно — прямой, как палка, со строгим лицом. Изабелла, не обращая внимания на лужи и грязь, рванула по причалу. Она подлетела к отцу и просто повисла у него на шее, уткнувшись лицом в потертый от морской соли мундир. Старый вояка на миг опешил, развернулся, а потом его суровое лицо дрогнуло, и он неуклюже, почти робко, обнял дочь. На его губах промелькнула тень улыбки — редчайшее явление, которое я видел.

Я смотрел на эту сцену с мостика и уже собирался отвернуться, заняться своими делами — разгрузкой, отчетами, всей этой нудной, необходимой рутиной, как случилось нечто совершенно неожиданное.

Изабелла отстранилась от отца, вытерла слезы рукавом и повернулась. Прямо ко мне. Ее взгляд нашел меня на мостике. На секунду мы застыли, глядя друг на друга. А потом она снова сорвалась с места.

Она взбежала по трапу на борт «Фреи». Солдаты и офицеры расступались, провожая ее изумленными взглядами. Она подошла ко мне вплотную. Ее лицо было совсем близко. В глазах стояли слезы, в них полыхала какая-то яростная, обжигающая благодарность.

Я встал как вкопанный, не зная, что делать или говорить. Все мои навыки, опыт, хваленая выдержка пошли гулять перед этим простым человеческим порывом. Она не сказала ни слова. Просто шагнула еще ближе и, как до этого отца, крепко меня обняла.

Я почувствовал ее хрупкость, тепло ее тела сквозь грубую ткань своего мундира и еле уловимый запах каких-то незнакомых духов, который в мире дегтя и пороха казался чем-то инопланетным.

— Спасибо… — ее шепот был только для моих ушей. Горячее дыхание коснулось шеи. — Вы вернули мне его. Живым.

Я стоял как истукан, и все, на что меня хватило, — это неловко, по-мужски, похлопать ее по спине. Мой мозг, привыкший просчитывать баллистику, логистику и политические риски, завис. Человеческий фактор. Самая непредсказуемая переменная в любом, мать его, уравнении.

Она отстранилась так же внезапно, как и подлетела, еще раз окинула меня долгим, полным невысказанных чувств взглядом, развернулась и быстро сошла на берег, где ее ждал отец.

А я остался стоять на мостике, глядя им вслед. Внутри, где-то под ребрами, что-то сдвинулось с мертвой точки. Это был короткий, пронзительный момент тепла и осознания, что мои действия меняют судьбы живых людей.

Минутное замешательство, вызванное Изабеллой, слетело с меня, как шелуха. Эмоции — непозволительная роскошь, когда на тебе висят сотни людей и груз, способный перекроить будущее страны. Я мысленно щелкнул тумблером, возвращая себя в привычный режим прагматичного командира. Мир снова стал четким, в нем не было места сантиментам — только задачи и дедлайны.

— Глебов! — гаркнул я с мостика. — Разгрузку начинай со станков. Все ценное — под усиленную охрану. Пленных загнать в пакгауз до особого распоряжения.

Капитан, который с нескрываемым любопытством пялился на сцену с баронессой, тут же подобрался и зычно рявкнул в ответ:

— Слушаюсь, ваше благородие!

Причал превратился в растревоженный муравейник. Солдаты, разделившись на команды, таскали ящики, катили бочки, сгоняли в кучу угрюмых шведов. Все завертелось со слаженностью хорошо смазанного механизма.

Пока шла эта движуха, я спустился на берег. Ко мне уже торопились двое, вызванные гонцом через шняву, которого я отправил еще на подходе. Леонтий Филиппович Магницкий семенил, кутаясь в свой потертый сюртук, и с тревогой косился на вооруженных гвардейцев. Рядом с ним шагал Андрей Нартов. Молодой механик, в отличие от своего наставника, не выказывал ни страха, ни робости. Его глаза горели азартом, он буквально пожирал взглядом все, что видел: конструкцию шведских фрегатов, устройство портовых кранов, четкую работу солдат. Он был в своей тарелке.

— С прибытием, Петр Алексеевич, — выдохнул Магницкий, подбегая ко мне. — Весь город на ушах. Слухи ходят — один другого краше. Болтают, дескать, вы всю шведскую эскадру утопили.

— Откуда они вообще знают, что я в городе, — фыркнул я, — слухи, как обычно, врут, Леонтий Филиппович. Хотя кое-что мы все-таки привезли. Пойдемте, сами увидите.

Я повел их к раскрытым трюмам «Фреи». Даже с палубы было видно, как глубоко в воду ушли корабли. Мы спустились вниз по скрипучему трапу. В полумраке, освещенном тусклыми фонарями, перед ними открылась картина, от которой у обоих перехватило дух.

Трюм был забит под завязку. Ровные штабеля слитков данеморской стали, тускло поблескивающие в свете фонарей. Горы медных болванок. Огромные катушки с канатами и цепями. Ящики, набитые гвоздями, скобами, всякой корабельной мелочевкой. А в дальнем углу, под брезентом, громоздились самые ценные трофеи — несколько разобранных станков и ряды тяжелых дубовых ящиков, помеченных крестом.

— Леонтий Филиппович, — я повернулся к математику, который с видом бухгалтера, наткнувшегося на пещеру Али-Бабы, ошалело смотрел на все это добро. — Ваша задача — полный и тотальный счет. Мне нужно знать точный вес каждого слитка, каждой болванки. Каждый фунт руды, каждый ящик гвоздей — все под счет и в гроссбух. Это наш фундамент. Он должен быть крепким, как скала.