Граф Брюль - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 31

При этом он поклонился, но тотчас же голова его, упавшая почти до ручки кресла, быстро, словно на пружинах, снова поднялась вверх.

— Позволяю себе сделать несколько замечаний, — тихо промолвил Людовици. — Иностранные послы, пребывающие при дворе, должны быть подвержены самому ревностному наблюдению, потому что это ничто иное, как официальные шпионы своих правительств. Я не исключаю даже графа Валенштейна, хотя он в то же время и главноуправляющий двора… Что же говорить уже о Вальбурге прусском, о марграфе де Монти, о Вудуорде, о графе Вейсбахе… и о бароне Цюлих!

— Ты забываешь то, мой Людовици, что часто иностранные державы угрожают не столько, сколько внутренние интриги.

— Истинно, прекрасно, — прервал Людовици, — так, так, именно! Никто более меня не уважает министра Брюля…

Сулковский быстро взглянул на советника, тот ответил тем же, потом широко улыбнулся, поднял руку вверх, наклонил голову и замолчал. Это должно было означать: мы поняли друг друга, я попал в цель.

— Это мой давнишний друг, — начал Сулковский, — человек, необыкновенных дарований которого я не могу не оценить.

— Дарования… большие, необыкновенные, огромные, страшные! — подсказывал Людовици, размахивая руками. — Да, именно…

— Нужно вам знать, что покойный король очень просил его высочество королевича не оставлять его, что он женится на графине Коловрат и что он пользуется большим расположением королевы. Несмотря на все это, вы бы неверно истолковали смысл моих слов, если бы подумали, что я не доверяю ему или боюсь его…

— Да, но осторожность и наблюдение все-таки необходимы… Там течет золотой источник и серебряная река.

Сулковский знаком велел ему замолчать.

— Жалуются мне многие на слишком острый язык пана Вацдорфа.

— Младшего, — прервал Людовици: — да, да, он невоздержанный, но это мельница, мелющая свои собственные жернова. Этим он не вредит никому. Да и как ему не быть злым, когда…

Но он не успел закончить, так как в соседних комнатах послышался шум, пискливый голос, беготня, возня.

Сулковский замолчал и стал прислушиваться. Людовици замолчал и мгновенно преобразился: из придворного он сделался серьезным чиновником.

Сжатые губы выражали глубокое раздумье. Писк, прерываемый женским смехом, продолжал раздаваться в передней. Очевидно, кто-то хотел войти во что бы то ни стало.

Сулковский знаком показал советнику, что совещание окончено, и направился к дверям. Лишь только они отворились, как сильнее послышался как-то оригинально звучащий смех и, прежде чем хозяин успел выйти навстречу, в кабинет вбежала дама, предусмотрительно одетая в траур.

Взглянув на нее, невольно припоминались фигурки, разрисованные на ширмах или сделанные из фарфора. Очень нарядная и необыкновенно некрасивая, худая, желтая, раздушенная венгерской водой, на высоких каблуках, эта маленькая женщина влетела в кабинет, шумя платьем и сладко улыбаясь Сулковскому прищуренными глазами, губками, сложенными так, что они имели форму сердечка, и позади которых уже не было и половины некогда белых, как жемчуг, зубов.

В то самое время, когда эта гостья приступом брала кабинет, Людовици, согнувшись, старался проскользнуть в переднюю. Вновь прибывшая, хотя, по-видимому, и была очень занята, проводила его глазами.

— A ce cher comte! — воскликнула она. — Видишь ли, видишь, неблагодарный граф, прежде чем ты мог узнать, что я здесь, только поцеловав колена моей высочайшей воспитанницы, я прибежала сюда! Разве это не хорошо с моей стороны?

Сулковский поклонился и хотел поцеловать ее руку, но она ударила его черным веером по руке.

— Оставь это… я уже стара, тебе не придется по вкусу, но дай мне сесть.

Она посмотрела вокруг себя и упала в ближайшее кресло.

— Мне нужно отдохнуть; я хотела бы поговорить с вами глаз на глаз.

Сулковский стал перед ней, ожидая начала разговора. Она подняла голову.

— Ну, что, вы потеряли этого великодушного, великого нашего Августа!

Она вздохнула, Сулковский ей вторил.

— Жаль его, но, между нами говоря, он пожил достаточно и многим злоупотреблял… Я не могу об этом говорить, это ужасно! Что теперь будет с вами, бедные сироты! Королевич, правда, не может придти в себя от горя, да! Я прибыла от моего двора для выражения сочувствия ему и моей высочайшей воспитаннице.

Она немного нагнулась и кокетливо облокотилась на ручки кресла, прикладывая веер к губам.

— Что слышно, мой граф, мой дорогой граф? Что слышно? Я уже заранее знаю, что вы получите следующие вам должности. Мы все этому очень радуемся, потому что знаем, что наш двор может на вас всегда рассчитывать.

Сулковский поклонился.

Из этих слов легко было угадать, что она прибыла сюда в качестве посла австрийского двора. Это была знаменитая в свое время наставница королевы Жозефины, а потом фрейлина, девица Клинг, которую посылали в тех случаях, когда мужское посольство слишком бы обратило на себя внимание.

Девица Клинг была одним из самых ловких дипломатов того времени, состоявших на службе у императора.

— Вам должно быть все уже известно, от ее величества королевы?

— Ничего, положительно ничего не знаю, дорогой граф; знаю только, — скороговоркой произнесла она, — что вы получите первое место, так как обладаете сердцем курфюрста, и что Брюль помогает вам в этом. Но говорите же, граф, что это такое, этот Брюль?

Сулковский задумался.

— Это мой друг, — сказал он наконец.

— Вот что! Теперь… понимаю! Знаете, что королева обещала ему молодую графиню Коловрат, и что она, кажется, не особенно довольна этим. Ведь Брюль был без ума от Мошинской.

Все это было произнесено так скоро, что Сулковский не имел даже времени, чтобы подумать, что отвечать.

— Да, — сказал он, — Брюль, кажется, женится.

— Но, он лютеранин?

— Он хочет перейти в католичество.

— Только бы не так, как покойный Август II, который вешал четки на шею своим любимым собакам.

Сулковский ничего не отвечал.

— Что же еще? Королевича я еще не видела… Что он, изменился, огорчен? Как мне его жалко! Траур… он долго не услышит оперы. А Фаустина? Что же, займет ли кто ее место?

— Его величество желает, чтобы все осталось неизменным, таким же, как и было при покойном Августе… Фаустину же никто не в состоянии заменить.

— Но ведь она уже стара, и всего-то хорошего в ней только один голос.

— Она ведь им и приводит всех в восхищение, — заметил Сулковский.

Девица Клинг закрыла лицо веером и покачала головою.

— Правда, — тихо промолвила она, — женщины для меня составляют очень щекотливый вопрос; но я должна знать, мой Сулковский, все ли еще он верен жене? Я ее так люблю, мою высочайшую воспитанницу.

Граф даже попятился.

— В этом нет ни малейшего сомнения, — быстро отвечал он. — Ее величество королева никогда не оставляет королевича; ездит с ним вместе на охоту в Губертсбург и даже в Дианенбург.

— Что и будет причиной того, что она ему скоро надоест, — прошептала Клинг, — это не расчет… Я всегда боюсь этого непостоянства.

Она взглянула на графа, тот покачал головой.

— Королевич так набожен…

Клинг прикрыла веером улыбку. Окна в комнате, в которой они говорили, выходили на базарную площадь. Несмотря на то, что они говорили громко, шум, смех и крики, доносившиеся с улицы, усилились до того, что Сулковский сдвинув брови, не мог удержаться от того, чтобы не подойти к окну, и не посмотреть, что произвело этот шум.

В это время уличный шум и волнение черни были довольно редки, и если происходило что-нибудь подобное, то наверное это было следствием какого-нибудь важного происшествия, как, например, судебного приговора, исполнения его, или чего-нибудь в этом роде.

Действительно, улицы были битком набиты народом, из окон и дверей соседних домов выглядывало множество голов. Посреди этой волнующейся толпы проходило какое-то шествие, которого Сулковский еще не мог рассмотреть.

Клинг, необыкновенно любопытная, соскочила с своего места, подбежала к окну и, раздвинув занавеси, старалась увидеть зрелище, которое прервало их разговор. Сулковский тоже продолжал смотреть.