Король холопов - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 81

— Никогда в жизни я не проводил таких счастливых моментов, как с тобой, — сказал Казимир, — и, хотя завистливые люди хотят омрачить это счастье…

Король не договорил, принял кубок из рук очаровательной хозяйки и поцеловал ее в лицо.

— Но ты что-то сегодня печальна? — спросил он.

— У меня нет никакого повода печалиться, — возразила Эсфирь, — и я не хотела бы говорить о чем-либо грустном с моим властелином, но сегодня приходится.

Сказав это, она встала. Казимир с беспокойством смотрел на нее; лицо ее стало серьезно, брови немного сдвинулись.

— Неужели эти люди осмелились сделать тебе что-нибудь неприятное? — спросил король.

— Это не то, — ответила она улыбаясь, — на это я не жаловалась бы. При таком счастье, как мое, какое значение может иметь неудовольствие, причиненное людьми? Было бы даже несправедливо жаловаться на это.

— Что же, наконец? — настойчиво допытывался Казимир.

Эсфирь села и медленно стала говорить, обдумывая каждое слово и внимательно следя за королем, какое это на него произведет впечатление.

— Наш народ рассеялся повсюду. В твоем государстве нет города, нет местечка, где бы не было моих бедных соплеменников. Люди, поставленные в такие, как и мы, условия, чтобы защититься от мучений и преследований со стороны других, должны крепко держаться друг за друга. Мы узнаем один от другого, что где происходит, мы часто получаем более верные сведения и гораздо скорее, чем вы и ваши чиновники, которые должны были бы все знать. Король внимательно слушал.

— Господин мой, — прибавила Эсфирь, приближаясь к королю. — Вы обогатили и возвысили Мацека Борковича. Можете ли вы ему вполне верить? Уверены ли вы в том, что он ничего не замышляет против вас?

Это первое вмешательство Эсфири в государственные дела изумило короля и произвело на него неприятное впечатление.

— Разве ты что-нибудь знаешь про него? — спросил он.

— Наши говорят, что этот, на вид послушный и преданный человек, что-то задумывает против вас, — продолжала Эсфирь. — Он созвал великопольских землевладельцев, и почти все они присягнули и письменно обязались пойти вместе с ним.

— Да, я знаю об этом, — возразил король, — но это не заговор против меня направленный, так как в договоре, который они с ним заключили, написано, что все они останутся мне верными.

Эсфирь улыбнулась.

— Так разве нужно было бы все это писать, если бы не хотели этим прикрыть какие-то другие планы? — спросила она, глядя на короля. — Люди опытные и проницательные утверждают, что этот союз заключает в себе самое опасное предательство. Я лишь глупая женщина и всего этого не понимаю, но у нас есть умные люди, и они говорят, что Мацек Боркович изменник и очень опасен, потому что он льстит и держится в стороне.

Казимир задумался; Эсфирь медленно продолжала:

— Я не от себя лично говорю, но повторяю совет умных людей: берегитесь этого человека. Вы желаете из всех земель составить одно государство. Мацек хочет оторвать Великую Польшу и править ею, став к вам в ленные отношения как Земовит в Мазовии.

Заметив удивление на лице слушателя, она взяла его руку и поднесла ее к устам.

— Повелитель мой! — произнесла она. — Мне все эти дела чужды, мой ум не может разгадать таких тайн, но среди нашего племени много умных людей, которые глубоко видят. Они скрываются и молчат, потому что для них опасен и сам их ум. Вот эти-то умные люди и говорят тебе через меня. Остерегайся Мацека Борковича.

Казимир молча, терпеливо все выслушал и задумался. С грустной улыбкой он сказал:

— Совет, быть может, и хорош… Кому надо управлять страной и охранять ее, тот должен быть всегда осторожным. Совет хорош, но, дорогая Эсфирь, я предпочел бы услышать его от друзей, а не из твоих уст, которые, казалось бы, созданы затем, чтобы услаждать слух приятными лишь звуками.

— Да, это правда! — шепотом произнесла Эсфирь. — Да, мой властелин, я это сама чувствую, но сердце мое дрожит, когда я слышу, что моему любимому повелителю может угрожать опасность. Могу ли я молчать? Я и мои братья, которым ты дал и даешь приют в твоей стране, все мы тебя очень любим, и они-то говорят моими устами.

— Мацек Боркович! — воскликнул король. — Да, он силен сам по себе и через меня, потому что я ему дал власть там, где она ему нужна была для поддержания порядка. Но точно так же, как я его возвеличил, сумею его и уничтожить. Да, — прибавил король хладнокровно, — но для этого нужно чего-нибудь больше, чем подозрения и голословные обвинения. Надо ждать… — И хорошенько смотреть! — прервала Эсфирь.

Это предостережение не осталось без последствий. Казимир возвратился в замок озабоченным и на следующий день послал Добка в Познань к Вержбенте с приказанием, чтобы последний приехал, но никому не сказал бы, куда он отправляется и что король его к себе потребовал.

К тому времени прибыл в Краков милый и всегда желанный для короля гость, вполне преданный ему Богория, архиепископ гнезнинский. Прозорливые люди втихомолку поговаривали, что будто его тайно вызвал его племянник, ксендз Сухвильк. Король всегда был рад его приезду, и их взаимные отношения всегда были самые теплые и дружеские; никаких недоразумений между ними не случалось. Богория был всегда снисходителен, а король был за это ему сердечно признателен. Этот, в свое время строгий и энергичный пастырь, если дело касалось любимого короля, был поистине для него отцом, так как умел говорить с ним с такой родительской лаской, что самые трудные вопросы у них обыкновенно решались к согласию и удовольствию обеих сторон. Богория, прибыв в Краков, первым делом отправился во дворец к королю и уведомил его, что приехал для переговоров с краковским епископом относительно спорных владений и церковного обложения в обеих епархиях. Король опасался, что пастырь начнет говорить об Эсфири, но тот даже в самых интимных разговорах ни одним словечком не дал ему почувствовать, что знает о ней, и король был ему за это очень благодарен.

Между тем, Бодзанта ни перед кем не скрывал своего негодования.

— Я простил бы ему и десять наложниц, — говорил он, — но такого соблазна не могу потерпеть. По нашим церковным уставам евреи не имеют права держать слугу христианина, а тут сам король пошел к ним на службу. Неудивительно, если он после этого подарит еще новые права им после того, как они выклянчили уже себе некоторые у Болеслава Калишского; настанет время, когда нам придется опасаться их, а не им нас!

Без ведома короля под различными предлогами были созваны отовсюду влиятельные люди и дворяне. На третий день по приезду архиепископа у него собрались: Збышек — краковский настоятель, кастелян Спытек, Ян Наленч — краковский вицеканцлер и еще некоторые другие знатные лица. Ксендз Сухвильк, вместо своего дяди исполнял обязанности хозяина.

Все собравшиеся были известны своей преданностью и любовью к королю; один лишь Бодзанта со времени истории с Баричкой, хотя и помирился с королем, однако, был с ним холоден и как бы несколько неприязненен. Излагать в чем дело не представлялось надобности. Архиепископ, вздохнув и воздев руки, первый произнес:

— Это Господь нас карает. Король наш горяч, как все Пясты, и многое надо ему простить.

Бодзанта стремительно поднялся с места и с жаром перебил говорящего: — Мы уже достаточно прощали! Мой славный, неустрашимый ксендз Марцин пал жертвой! Вместо исправления, сами видите, что случилось. Потеряв стыд, он взял любовницу из поганого племени, одно прикосновение к которому уже оскверняет человека. Какое уважение после этого будут иметь к нашей короне? Необходимо пригрозить ему проклятием! — быстро прибавил он. — Да, проклятием! Тут необходимы строгие меры, нашей снисходительностью мы сами довели его до этого. Сухвильк встал. — Позвольте мне сказать одно слово, — сказал он. — Я знаю короля не с нынешнего дня, знаю его характер, хорошие и дурные стороны. Как и в той несчастной истории с покойным ксендзом Баричкой, так и теперь вы не повлияете на короля ни проклятиями, ни угрозами, этим вы ничего не достигнете и заставите его бороться с вами.