Король холопов - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 69

Кристина, казалось, не слушала его; она в задумчивости прохаживалась. — Енджик, — промолвила она, наконец, — не проговорись, я бы тебе этого не простила. Пусть совершится предназначенное мне Богом. Да исполнится Его святая воля…

При этих словах слезы брызнули из ее глаз, и она бросилась в кресло с закрытыми глазами, судорожно вздрагивая в истерическом плаче. Енджик, стараясь ее успокоить, прошептал несколько утешительных слов, но, не дождавшись ответа, видя наконец, что бесполезно было бы убеждать ее, вышел расстроенный и так погруженный в свои мысли, что даже не заметил, как очутился дома.

— Кристина погибла! — повторял он про себя; — спасенья нет!

Несколько часов спустя Казимир возвратился к Рокичане и, пробыв у нее час, вышел оттуда весь сияющий, веселый; он приказал Добку, бывшему вместе с ним, тотчас же готовиться к отъезду. Препятствием для отъезда могло служить отсутствие Кохана, который с самого утра отправился на дуэль с Гашем, и о котором до сих пор не было известий. Хотя королю очень хотелось иметь Кохана при себе, однако, он не решался оставаться дольше в Праге.

— Он нас догонит, — обратился Казимир к Добку, — ждать здесь опасно. Чего доброго при дворе узнают! Пойдут потом толки да пересуды.

Уже были готовы к отъезду, как прибежал слуга Вуйка с известием, что Кохан лежит, тяжело раненный в руку, и должен оставаться несколько дней, пока рана не заживет.

Король был очень недоволен, однако велел свите тронуться в путь, а сам щедро вознаградив монахов, в сопровождении Добка поехал к дому Вуйка, желая увидеться с Коханом и поговорить с ним наедине.

Со стороны Казимира такое путешествие среди бела дня по многолюдным улицам города было большим риском; но он себя чувствовал в этот день таким смелым и отважным, что его прельщала мысль вмешаться в толпу и не быть ею узнанным.

Когда Казимир вошел в комнату, он нашел Кохана лежащим в постели с перевязанной рукой и разговаривающим со своим хозяином.

При виде короля Рава сильно смутился и от волнения ничего не мог сообразить. Казимир знаком показал ему удалить присутствовавших в комнате. Они остались одни.

— Ты должен остаться в Кракове, — быстро промолвил король. — Смотри за Рокичаной; она дала мне слово. Отправь ее в Краков; по дороге остановитесь в Тынце, я тоже там буду, и аббат Ян нас обвенчает. Пусть едет, пусть как можно скорее едет, а ты, если обстоятельства уже так сложились, сопровождай ее. Вержинек пришлет тебе денег. Смотри, не медли. Кохан не успел ответить; Казимир, закутываясь в плащ, уже собирался уходить.

— Ты будешь вознагражден за рану, — прибавил он, — так как ты ранен из-за меня. Не огорчайся, приезжай поскорее, а пока будь здоров.

Насколько ему позволяла раненая рука, Рава склонился перед королем, который приветливо ему улыбнулся, вышел и сел на коня.

Раненый Кохан должен был в течение нескольких дней оставаться дома; его лечил самый лучший врач, пользовавшийся славой хирурга, а заботливая Зоня ухаживала за ним, как за братом.

Между тем, в Праге никто не узнал о пребывании польского короля: Енджик молчал, а Рокичана, хоть и готовилась к отъезду, но тщательно скрывала это, исполняя просьбу Казимира — ничего не разглашать преждевременно.

Боязнь и нерешительность первых минут совсем прошли; надежда сделаться королевой завладела всеми ее мыслями, рисуя ей все более и более заманчивую будущность. Енджик, пытавшийся было поколебать ее решение, был так бесцеремонно выгнан, что не смел более показываться ей на глаза. И он тоже усомнился. Он понял, что богатая мещанка не могла отказаться от такого счастья, от такой завидной доли.

Ни родне своей, ни брату мужа Рокичана ни о чем не сказала; в ней можно было лишь заметить какую-то внутреннюю перемену, все увеличивающуюся гордость и своеволие.

Дома и со всеми близкими она уже заблаговременно держала себя как королева. Не переносила ни малейшего возражения. С людьми она виделась меньше обыкновенного. Гашу совсем отказала и заперлась у себя дома.

О ее приготовлении к отъезду знали лишь экономка и Зоня, которую Кохан, верный своему слову, приставил к Рокичане, ручаясь, что девушка не выдаст тайны. Она хоть и была болтушкой, но желание попасть в число придворных будущей королевы заставляло ее молчать.

Рана Кохана скоро зажила, благодаря умелому лечению врача, и он мог бы с подвязанной рукой отправиться в Краков, но нарочно оставался, чтобы сопровождать Рокичану.

Труднее всего было вырваться из Праги, не обратив на себя внимания родни, которая могла бы воспротивиться этому, не зная цели путешествия. Братья мужа с некоторого времени подозрительно смотрели на свою золовку, наблюдали за ней и как будто о чем-то догадывались. Позволить ей стать наложницей, хотя бы и королевской, они никогда бы не согласились, а в крайнем случае удержали бы ее силой.

Поэтому Кохан посоветовал Рокичане притвориться больной, не выходить из дому и никого не принимать. Сам он взялся собрать свиту и держать ее наготове. Старая экономка должна была остаться, чтобы отвечать на все расспросы о болезни своей госпожи, а Зоня — сопровождать ее в дороге.

Королевский фаворит торопил Рокичану, принуждаемый к этому постоянными письмами своего господина; сундуки с нарядами и драгоценностями были заранее отправлены, и, наконец, в назначенный вечер вдова проскользнула через заднюю калитку и прошла за ограду, где ее ожидали лошади и свита. Сильно взволнованная, она выехала из Старой Праги, чтобы добиться короны, о которой она так мечтала, и для получения которой она пожертвовала всем.

В назначенный день Казимир прибыл в Тынец, сопровождаемый несколькими близкими придворными, но ни на лице его, ни на лицах его спутников, свидетелей будущего торжества, не было той радости, того покоя, которые появляются при исполнении желанного и давно решенного предприятия.

Все, которым король доверился и сообщил о том, что аббат Ян обещал обвенчать его с Рокичаной, приняли это молча, с грустью, робко выражая свое сомнение, будет ли этот брак признан действительным, а потомство законным.

Людовик, назначенный будущим наследником короны на случай отсутствия мужского потомка у Казимира, имел друзей среди приближенных короля и среди его родни. Злые языки болтали о подкупе и о различных заманчивых обещаниях; кроме того, у дворян могли быть еще и другие причины: король Людовик обещал землевладельцам, этому сословию, преимущественно обиженному Казимиром, новые привилегии, которые должны были в будущем доставить им большое значение.

Поэтому дворяне, соблазненные обещаниями королевы Елизаветы и ее сына, косо смотрели на новый брак; они не могли рассчитывать получить то же от законного наследника, который имел бы больше прав на корону, чем Людовик, а потому склонялись на сторону последнего.

Что же касается духовенства, то даже наиболее преданные королю единогласно утверждали, что обряд венчания, совершенный аббатом, в глазах церкви будет недействительным.

Сам ксендз Ян, в минуту возбуждения легкомысленно взявший на себя это обязательство, начал беспокоиться и обратился за советом к людям, сведущим в церковном праве; из разговоров с ними он убедился, насколько вся его затея необдуманна. Те немногие, которым он доверился, объяснили ему всю рискованность предприятия, которое грозило королю покаянием, а для аббата не могло пройти безнаказанным.

Если бы не слово, данное им королю, он готов был отказаться, но это был человек, сильный духом, и он решил исполнить свое обещание, какие бы ни были последствия. Он не сомневался, что король будет защищать его и не дозволит ему погибнуть.

Рокичаны еще не было в Тынце, когда ксендз Ян торжественно встретил Казимира в воротах старого аббатства и повел его в приготовленные обширные покои, находившиеся вне монастырской ограды.

При встрече король и аббат прочли друг у друга на лице не то, что ожидали. Казимир был обеспокоен и раздражен, ксендз Ян не мог скрыть сомнений, которые его мучили. Не будучи в состоянии скрывать их и не желая притворяться перед Казимиром, он высказал ему все свои опасения, лишь только они остались вдвоем в комнате, отведенной королю для отдыха.