Древнееврейские мифы - Вогман Михаил Викторович - Страница 27

Пророк Малахи (Малахия). Иллюстрация из книги «Пророки и сивиллы», ок. 1480–1490 гг.

The Metropolitan Museum of Art

Возобновление пророчества ожидается лишь в конце истории. С одной стороны, Малахи, последний из пророков, предрекает итоговое возвращение Эли-Яѓу с небес. С другой стороны, согласно многим пророческим текстам, в будущем мире все люди станут пророками, потому что Бог полностью раскроет Себя. Так, в книге Йирме-Яѓу сказано: «Уже не будут учить друг друга, брат брата, ни говорить: “Познайте Господа”, но все сами будут знать Меня, от мала до велика» (31:34). «Земля будет наполнена ведением Господа, как море — водой» (Ис. 11:9). Между тем Бог пока сокрыт, а пророчество, согласно Талмуду, остается лишь среди детей и сумасшедших, которые сами не знают, что произносят.

Миф о завершении пророчества — важный этап развития еврейского монотеизма. Отныне единственным каналом информации о божественном становятся тексты Библии. Момент, когда перестают создаваться новые пророческие книги, совпадает, по-видимому, с моментом всенародной канонизации Пятикнижия в V–IV в. до х. э. Сходным образом для христиан пророчество завершается Откровением Иоанна, последней книгой Нового Завета, а для мусульман — Кораном, Откровением Мухаммеда. Конец пророчества — это начало текстуальности. Тем не менее в средневековой еврейской мистике неоднократно предпринимались попытки восстановления пророчества.

Важнейшим новшеством пророческого учения стало его этическое измерение. Социальная критика, в которую вовлечены пророки, — не сиюминутная политическая борьба, а часть религиозной программы, конечной целью которой является справедливое общество. Это коренным образом пересматривает само понятие религиозного: центр тяжести в отношениях с божественным переносится из сферы ритуала в сферу нравственности. Трансцендентность (надмирность) Господа означает прежде всего, что на Него никак невозможно повлиять: Он находится вне зоны действия любой магии, хотя и слышит чистосердечную молитву. Судьба человека больше не зависит от выполнения ритуальных предписаний, как это было нормально в мире архаической мифологии, — она связана с постоянным исполнением требований Божества, охватывающих отношения между индивидами. В отличие от ритуала, который может быть завершен и тем самым полностью исполнен, этические отношения не имеют конца, а представляют собой всегда открытое взаимодействие: сколько ни поступай хорошо, в следующий раз придется совершать этот выбор целиком заново.

Пророческая критика затрагивает и сам ритуал, ставит его под сомнение. Так, устами Амоса Бог заявляет:

Ритуал не может искупить нравственной вины, заменить собой этику. От добра невозможно откупиться жертвами и приношениями. Поступки человека лишь могут дать ему право приближаться к Божеству в культе, тогда как культ, осуществляемый преступниками, напротив, даже богохулен.

Также и Амос жалуется:

Таким образом, на смену архаическим представлениям о Боге и религиозности приходят представления этические, которые становятся выше ритуала и обусловливают его.

Как пишет еврейско-французский философ Эмманюэль Левинас: «Отношение с божественным осуществляется через отношение с людьми и совпадает с социальной справедливостью: вот существо еврейской Библии. Моисей и пророки заботятся не о бессмертии души, а о бедняке, вдове, сироте и страннике. Отношение с человеком, через которое совершается соприкосновение с божественным, не есть некая духовная дружба: эта дружба проявляется, проверяется и осуществляется в справедливом жизнеустроении, за которое вполне ответствен каждый человек. “Почему ваш Бог, Бог бедняков, не кормит их?” — спрашивает римлянин у рабби Акивы. “Чтобы мы могли избежать осуждения”, — отвечает тот»[92].

Сфера нравственности, в которой разворачивается призыв Бога, становится единственным местом Его полноценного проявления. Так, устами Второисаии Бог заявляет, что Он «живет» не только «в возвышенном и святом», на небесах, «но и с угнетенными, павшими духом, чтобы оживлять дух павших и угнетаемых» (Ис. 57:15). Таким образом, место жительства Бога теперь — не сакральные объекты или здания, а сфера нравственности: угнетенные нуждаются не в поклонении, а в помощи. Требования Бога заменяют собой Его образ.

Э. Левинас также утверждает: «Этика — не неизбежное следствие видения Бога: она есть само это видение. <…> Все, что я знаю о Боге, все, что я могу услышать от Него и разумно высказать Ему, должно найти этическое выражение. <…> “Бог милостив” означает “Будьте милостивы, как Он”. Атрибуты Бога даны не в индикативе, но в императиве. Познание Бога предстает перед нами как заповедь, мицва. Знать Бога — значит знать, как надлежит поступать»[93].

Лука ван дер Лейден, «Грехопадение Адама и Евы». Нидерланды, 1529 г.

The Metropolitan Museum of Art

В отличие от греческой философии, язык еврейской Библии реже использует слова для абстрактного нравственного добра, в котором бы Бог являлся. Его место занимают более практические добродетели, помышленные в обход абстракции, непосредственно социально. Наиболее частотная из них — ṣǝḏāqāh, понятие, переводимое как «правда» или «справедливость». Рядом с ней стоят и другие аналогичные понятия — ʾemeṯ («истина», понимаемая как прежде всего верность договору), правосудие (mišpāṭ) и другие. Нравственное добро не абстрагируемо — оно целиком заключается в социальной и межличностной работе. «Делать добро» означает «искать правды, спасать угнетенного, защищать сироту и вдову» (Ис. 1:17).

Другой ключевой термин пророческой этики — грех. Здесь религиозное вступает в конфликт с естественным: существование, не обращенное к Богу всеобщей справедливости, а ориентированное само на себя, осознается как грешное, негодное. Жить естественным образом (как живется) оказывается непозволительной глухотой по отношению к ужасу окружающей реальности. Главные противники Бога в библейских текстах — самонадеянные, те, кто естественным образом преуспевают и полагаются на свои силы. Движение к выполнению воли Бога начинается с ее признания, которое, в свою очередь, сопровождается признанием собственной неэффективности перед лицом божественной задачи. Второисаия сетует: