Спасти СССР. Реализация (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 6

И не задержались ли они в роли коллегиального кормчего? А преемников-то и нету… Кому передать великую страну, сверхдержаву, созданную трудом нескольких поколений, трудом героическим, без малейшего преувеличения?

Оглянешься на «сплоченные ряды» — и холодок по спине…

Кузнецов, «мудрый Вас-Вас», зашел без стука.

— Андрей Андреич, звали?

— Да, Василий Васильевич, — чуть вздрогнул Громыко. — Заходи, садись…

В его речи пробились белорусские нотки.

— Лучше уж я постою, — бегло улыбнулся Кузнецов, — насиделся.

Кивая, «Мистер Нет» выпрямил плечи и сложил руки за спиной.

— Может, мне и не по чину рассуждать на кадровые темы, — глухо заговорил он, — зато возраст позволяет думать о смене…

— Понимаю, — усмехнулся Вас-Вас. — Сам, бывало, ёжусь. Если позволите…

— Для того и зван!

— По моему скромному мнению, нам здорово подгадил Никита. Как только партийные чинуши стали неподсудны, сразу потянуло душком загнивания. Сталину можно отказать в мягкости, но не в справедливости. Да и в людях он ошибался редко. Жаль, очень жаль, что убили Кирова! Глядишь, и воспитал бы Иосиф Виссарионович достойного преемника, и не сажали бы мы кукурузу в тундре! Но… Что было, то и стало.

— Вот как раз о преемниках я и хотел поговорить! — оживился Громыко. — Просто понять хочу, на кого вообще можно рассчитывать, кого вперед и выше двигать, а кого осаживать впору. Вот, Генеральный прочит Горбачева в ЦК!

— А-а, этот… — Кузнецов сделал небрежный жест. — Из Ставропольского обкома? Наслышан… — криво усмехнулся он. — Хлебосольный товарищ. Любит щедро угощать московских гостей — за колхозный счет! А с виду — само обаяние.

— У этого человека, — проворчал Андрей Андреевич, — приятная улыбка, но железные зубы. С Горбачевым тот самый случай, когда плюсы и минусы, приемлемые для одного уровня, совершенно недопустимы на другом. Считаю, что уровень «около министра» или начальника отдела ЦК — его потолок.

— Э-хе-хе… — вздохнул «мудрый Вас-Вас». — Уровень Николая Кровавого был не выше полковника в отдаленном гарнизоне…

— Вот этого я и боюсь, — помрачнел Громыко.

— У этого Горбачева… как его… Михаила Семеновича…

— Сергеевича, вроде.

— Да, точно. У этого Михаила Сергеевича лишь одна сильная сторона — способность к коммуникации, да такая, что сам себя заговорит! Только на одной болтовне не выехать. Необходимо выродить свой собственный… креатив, как на Западе выражаются, а его-то и нет! Да, можно согласиться насчет способности заговаривать самого себя. Но при этом — неизвестно, насколько Горбачёв способен слышать и понимать за пределами собственных представлений о собеседнике. Есть-таки ощущение, что коммуникабельность Михаила Сергеевича, в целом, исчерпывается его обширным внутренним диалогом с воображаемым оппонентом, вместо реального. Только внутренним диалогом, «вывернутым наружу» на «общее выслушивание», так сказать!

Он может загипнотизировать собеседников, привыкших дремать под традиционное словоблудие, но пасует сам перед аудиторией иного типа. А вот «свой креатив выдать», думаю, не получится — так и сдаст всё «в зоне ответственности»! И не врагу даже, а просто активному, целеустремленному и минимально настырному оппоненту. А в итоге — Михаил Сергеевич на любом посту к такому оппоненту просто подстроится! Да еще и с облегчением, позабыв-позабросив собственные интересы — и высшие, и так сказать, «шкурные».

Согласно кивая, министр прошел к окну, и вернулся. Встал, уперев руки в столешницу, и набычился.

— А Бакланов? — спросил он, глядя исподлобья. — Или Поляничко?

— Бакланов… — затянул Кузнецов, потирая щеку. — Хм… Это руководитель, безусловно знающий перспективы, умеющий их реально оценивать, но… не стратег, не боец. А вот Поляничко… Мне он кажется достаточно адекватным и достаточно сильным, в разных смыслах. Считаю, что как минимум Поляничко может занять пост главы… э-э… «пожарной команды» и успешно этой командой руководить, периодически оказываясь и на переднем крае, и под ударом. В случае положительных результатов в кризисном управлении, Виктор Петрович, на мой взгляд, вполне может сделать карьеру уже в условиях нормализации… К-хм… Андрей Андреевич, вы уж извините, но я всё сильнее убеждаюсь в том, что Советскому Союзу в целом предстоит, насколько понимаю, период преобразований, сравнимый по значению и сложности, и вообще сопоставимый, в некотором смысле, с американской Реконструкцией Юга, а в каких-то моментах — опять же, извините за грубую аналогию — с преобразованиями в послевоенной Японии… Но, естественно, безо всяких намеков на «оккупацию»! Хотя, на мой взгляд, сотрудничество стоило бы расширить — естественно, не теряя при этом голову и собственное достоинство, и, понятное дело, принимая собственные стратегические решения.

— Жестко! — с невольным уважением вымолвил Громыко. — Благодарю за откровенность, Василий Васильевич.

— Вырвалось, Андрей Андреевич! — нервно хохотнул Кузнецов.

Тот же день, позже

Ленинград, улица Звездная

Квартира сияла. Чистотой, блеском, светом. Я уж не знаю, сколько времени потратили Мелкая и Софи, чтобы добиться столь «глянцевого» результата.

А виновница торжества еще и новое платье себе «подарила» — синее, с серебряной вышивкой слева на груди, оно изящно облегало девичью, всё еще девичью фигуру. И витал, витал в воздухе легкий и нежный аромат «Анаис Анаис».

— Я же сказала, чтобы никаких подарков! — ворчала Софи, с удовольствием душась.

— Если бы я послушался, — мои губы дрогнули в улыбке, — мне было бы неловко…

— А мне? — вырвалось у Ёлгиной, и она смешалась. — Андрей, прости, я…

Неловкую паузу заполнила Тома — умничка щелкнула тугой клавишей громоздкого, тяжелого магнитофона, и бобины закрутились, выплескивая переливы нот.

— Tu sais… — задушевно выдохнул Джо Дассен. — Je n’ai jamais été aussi heureux que ce matin-là…

Я молча обнял Софи за всё еще тонкую талию, и повел в медленном круженьи. Врачиня опустила ресницы и положила ладони мне на плечи. Она как будто старалась держаться на «пионерской дистанции», но у нее это плохо получалось. Я легонько прижал Софи, и она даже вздохнула облегченно.

— Послушай, — мой голос был слышен только моей партнерше, — я всё понимаю, ты девушка самостоятельная, и тебе неприятно чувствовать какую-то зависимость от меня.

— Я… — слабо отозвалась Ёлгина.

Мне стоило чуть сильнее притиснуть ее, и она смолкла.

— Представь себе, те девять тысяч и мне портят настроение! И я не хочу, чтобы деньги лежали между нами. Не хочу, чтобы у тебя проскакивали всякие глупые мысли о долге, и о том, как его вернуть…

Софи удушливо покраснела.

— Ладно. — Я сделал вид, что капитулирую. — Давай поступим так: найдешь чемодан с деньгами — отдашь мне!

Девушка смешливо фыркнула, отворачивая голову, словно что-то любопытное углядела за балконной дверью.

— Ты… Ты по-настоящему нашел клад? — пробормотала она.

— Да! — с силой сказал я. — Именно! Вполне, знаешь, мог пройти мимо, и тогда маленькое сокровище нашел бы кто-то другой. Да и не в этом же дело! Это не мои деньги, они как бы ничьи!

— А как ты нашел клад? — перебила меня Софи.

— Ну… Я мог бы тебе наврать про темные, мрачные подвалы и старинные сундучки, но всё было куда прозаичней. Чердак старого дома на Петроградке засыпали свежим керамзитом, и во двор вынесли всю рухлядь — ящики какие-то, рассохшуюся бочку, кипы пожелтевших газет… И полуразвалившийся буфет. Малышня покрутилась вокруг, попрыгала на вывалившейся полке, та треснула пополам… Мальчиши убежали, а я, смотрю, ящички маленькие, для специй, наверное. Ну, и решил глянуть. Мало ли… А буфет здоровенный! Я на ту самую полку встал, чтобы дотянуться, а она — тресь! — и напополам! И посыпались золотые червонцы с профилем царя-батюшки… Полка внутри пустая была, и всю щель монетами набили. Я их в портфель… Вот и все поиски сокровищ, роман об этом точно не напишешь, и никакой попугай не станет орать: «Пиастры! Пиастры!» — Я неловко пожал одним плечом. — Если откровенно, то мне даже приятно, что потратил то золото с толком — на вас с Томой. Ну, вот ты сама подумай, куда б я его дел? Домой бы понес? Мама с папой сразу бы потребовали, чтобы сдал клад, и получил бы свои двадцать пять процентов. А я же жадный! Чего это вдруг отдавать? Пиастры… Тьфу, червонцы! Я их продал. Ну да, это уголовно наказуемое деяние, но я же не весь клад сразу отнес, а частями… Врать не буду — и страшно было, и противно. Но даже за этот страх вы мне всё выплатили с процентами!