Меткий стрелок. Том II (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 10

Лицо священника просияло.

— Форт-Росс! Как же не слыхать! Земля русская, хоть и под чужой пятой теперь… Значит, ты наш, из поповцев?

Это он про старообрядческую общину?

— Родители погибли, когда я был в отрочестве. Воспитывала американская семья. Только что и знаю… — я перекрестился двоеперстно справа налево. Чем очень обрадовал Леонтия, тот аж приобнял меня.

— Есть в тебе дух наш древний! А молитвы выучишь. Я и помогу.

— Помогите прямо сейчас. Что у вас тут творится?

Священник тяжело вздохнул:

— Этот Кузьма, наш бывший староста… у него запой уже пятый день. Совсем озверел, никого не слушает. Мы уж и так, и эдак… Никак с ним сладить не могли. Всех мужиков наших побил, индейцам тоже синяков наставил.

— Что же он так пьет сильно?

— По зиме семья у него угорела в избе, когда был на охоте. Жена и трое деток. С тех пор не в себе.

— Дай Бог отойдет…

— А пойдем ко мне! — священник взял меня под руку. — Откушаешь с нами, чем Бог послал. Матушка моя, Агафья Лукинична, будет рада гостю. Да и рассказать тебе надо многое. Ты уж извини нас за этот срам с Кузьмой… Бедовый он.

Дом священника, отца Леонтия, как он представился, стоял чуть поодаль от причала, на небольшом пригорке, рядом с церковью. Крепкий, рубленый, с резными наличниками на окнах, он выглядел ухоженным и основательным. Внутри было чисто, пахло свежеиспеченным хлебом и какими-то травами. На стенах — образа в тяжелых окладах, под ними — вышитые рушники. Посреди комнаты — большой стол, покрытый домотканой скатертью.

Матушка Агафья Лукинична оказалась полной, румяной женщиной лет пятидесяти, с добрыми, немного усталыми глазами. Она встретила меня поклоном, попотчевала квасом, усадила за стол. Пока она хлопотала у печи, отец Леонтий начал свой рассказ.

Поселок Русская Миссия, или, как его называли местные, Ново-Архангельское, был основан еще в начале века Российско-Американской компанией как торговый пост для скупки пушнины у местных племен. После продажи Аляски американцам, компания ушла, но часть русских поселенцев, в основном староверы, не пожелавшие возвращаться в Россию, где их ждали гонения, остались здесь. Они жили обособленно, сохраняя свои традиции, веру, язык. Власти — сначала русские, потом американские — про них почти забыли. Жили своим трудом — охотой, рыбалкой, огородничеством. Торговали понемногу с заезжими коммерсантами да индейцами. Священники пытались обратить в свою веру местных, но не очень успешно. Нет, кое-кто перешел, но продолжал поклоняться разным духам, слушать шаманов.

— Трудно нам здесь, Итон, — вздыхал отец Леонтий. — Народ разбредается, молодежь тянется к соблазнам мира. Старики уходят, а новых рождается мало. Да и власти американские нас не жалуют. Мы для них — чужие, непонятные.

Я слушал его, и в душе росло странное чувство. Эти люди, заброшенные на край света, забытые своей родиной, сумели сохранить себя, свою веру, свою русскость. В их жизни было что-то настоящее, нетронутое цивилизацией.

На столе появились щи из свежей капусты, пироги с рыбой, соленые грибы, моченая брусника. Простая, но невероятно вкусная еда. Мы ели, разговаривали.

После обеда священник повел меня в церковь. Небольшая, но очень уютная, она была построена руками самих поселенцев. Иконостас был старинный, иконы — темные, намоленные. Отец Леонтий зажег свечи, и их неровный свет озарил лики святых.

— Вот, — он указал на икону Спаса. — Перед ней еще мой дед молился, когда сюда пришел. Она нас хранит.

Я постоял немного, глядя на древние образа, чувствуя, как на душе становится спокойнее. Потом достал из кармана свой небольшой кошелек. Денег у меня после всех приключений оставалось не так много, но я вынул оттуда пятьдесят долларов — почти все, что было наличными — и положил их на блюдо для пожертвований.

— На храм, отче. Чем могу.

Отец Леонтий прослезился.

— Спаси тебя Бог, Итон. Ты истинно наш человек. Давно уж мы такой щедрости не видели.

Я подумал — а не отдать ли Леонтию найденные иконы? Но сначала решил спросить:

— Я видел в поселке Андреевский разрушенную церковь…

— Это никонианская! — тут же ответил священник — Еще по прошлому году, пропал тамошний поп, то ли волки съели, то ли медведь заломал… А может и утонул. Мерзкий был пастырь! Склонял наших в никонианство, помянать не стали. Хотя грех, конечно, все живой человек.

Отдавать иконы я передумал. Двести сорок с лишним лет прошло, а раскол в православии живее всех живых.

Вечером, когда я уже собирался возвращаться на «Деву», отец Леонтий познакомил меня со старостой поселка, Семеном Никитичем, и еще несколькими уважаемыми стариками. Они приняли меня настороженно, но когда отец Леонтий рассказал, что я «свой, из староверов, да еще и правильно крещусь», лед тронулся. Мы сидели в доме старосты, пили чай из самовара с медом и сушками, вели неспешную беседу о жизни, о вере, о судьбах России.

Эти люди поразили меня. Суровые, немногословные, они обладали внутренней силой и достоинством. Их лица, обветренные, изрезанные морщинами, обладали каким-то внутренним светом. Они были чистоплотны, их дома и дворы сияли чистотой, несмотря на скудость быта. А женщины… Женщины здесь были красивы какой-то особой, северной красотой. Высокие, статные, с ясными глазами и гордой осанкой. Боже мой, какие толстые косы у девушек! Смотрели прямо, не опуская взгляда.

Я решил остаться в Русской Миссии еще на день. Что-то притягивало меня к этому месту, к этим людям. Возможно, это было то самое «русское», по которому я, сам того не осознавая, тосковал.

На следующий день протрезвевший Кузьма пришел ко мне на «Деву» с повинной. Огромный, все еще немного помятый, он выглядел виноватым, как нашкодивший щенок.

— Прости, Итон, — пробасил он, неуклюже кланяясь. — Бес попутал, не помню ничего… Стыдно-то как… Говорят, ты меня от смертоубийства спас. Должник я твой теперь по гроб жизни. Чем могу служить?

Он смотрел на меня своими ясными, теперь уже осмысленными голубыми глазами, и я видел в нем не пьяного дебошира, а могучего, хоть и непутевого, русского мужика. И тут мне в голову пришла идея.

— А созови ка местных. Речь у меня для них есть!

Я прогулялся по деревне, зашел в местный лабаз, посмотреть товары. За прилавком сидел низкий человек с медвежьей бородой и большой проплешиной на голове. Одет он был в расшитую рубаху, подпоясанную ремнем. И он уже знал, что я русский, обратился ко мне на родном языке:

— Что-нибудь определенное ищите?

Я потрогал связки вяленой чавычи и полоски оленьей кожи, что свисали с потолка, посмотрел на ассортимент на прилавке. Патроны в пачках, порох, жестянки с чаем и кофе, всякая бакалея и ткани в рулонах. Меня беспокоило то, что у нас в команде не было доктора. И с лекарствами тоже было негусто. А что если кто-то заболеет? Например, Артур! А я за него отвечаю.

— Мне бы медикаменты какие, микстуры. От простуды.

— Такое не держим — пожал плечами торговец — Хотя…

Бородач встал и достал с нижней полки плетёную корзинку.

— Вот, например. Медвежий жир с морошкой. Очень хорошо помогает от жара, грудной жабы и кашля. Есть ещё чай из хвои. Капитан с форта Юкон говорит, что он в нём зубной гниль вылечил. А может, просто перестал жевать табак.

Мнда… в 19-м веке лучше не болеть. Иначе придется лечиться чаем. Я увидел в окно, что народ начинает собираться возле дома старосты, поблагодарил торговца, вышел на улицу.

Послушать меня пришли не только мужчины, но и женщины. Были в толпе и дети со стариками.

— Меня зовут Итон Уайт! — начал я громко, стараясь чтобы услышали все. — Я иду на Север, строить новый поселок и лесопилку. Мне нужны работники. Крепкие, умелые, непьющие. Работа на год. Плачу сто долларов в месяц, плюс кормежка за мой счет. Контракт подпишем официальный, бумажный. Отец Леонтий заверит. Кто хочет заработать и не боится трудностей — будьте готовы завтра к утру. Пойдете на своих лодках, моя «Дева» возьмет вас на буксир.