Роскошная изнанка - Шарапов Валерий - Страница 4

– Заведующая могла сама забыть, что подписывала, или в кадрах что напутали, – да, воображение уже пробуксовывало, но Денискин еще крепился, – чего переживать? Могут быть и личные дела.

– Вот тут нет, – оборвала девица уверенно и твердо, – она не такая! Она ответственная! Она мне всю жизнь за мать была.

– А мать-то куда делась?

– Не ваше дело… Умерла.

– А-а.

– Вот как умерла, Малка от детдома пряталась и меня прятала, а ей всего-то тринадцать было, вот она какая.

– Кто прятала от детдома?

– Малка, – нетерпеливо повторила она, – Маргарита. Сестра.

– Почему Малка-то?

Наталья рассердилась:

– Марка! То есть Малка, я малюкашкой «р» не выговаривала.

– Понял теперь. И отца у вас нет?

– Нет.

– И у меня нет.

Ей была неинтересна эта информация, и она пропустила ее мимо ушей, продолжая говорить:

– Она всегда со мной возилась, и, даже когда сюда переехала, присылала деньги, и вот, – вздернув руку, она указала на украденные было, но возвращенные часы, – это вам не абы что, это «Чайка» с финифтью и позолотой! Семнадцать камней! Это она мне в честь окончания школы купила.

– То есть вы недавно виделись?

– Она мне посылку прислала!

– Ну ладно. Кто ж такие ценные вещи почтой отправляет?

– А вот так! – торжествующе провозгласила девчонка. – Милиционер, а не знаешь! Упаковала в тряпки, запихала в резиновые опорки – так и прислала, никто и не прочухал.

– Ловко, – одобрил Андрюха, – но, если она так с вами носилась, чего ж уехала, вас оставила?

– А куда меня, в коммуналку, на девять метров?! Она писала, что как обживется…

Наталья Кузьминична продолжала лопотать и возмущаться, Денискин начал смекать, что не совсем идеальная девчина ему попалась, и очень жаль. Тут как раз кстати в промежутке между двумя пятиэтажками, на торце одной из которых было выведено жирно-черным «И. МАР ДУРА» показался милиционер с папкой.

Что-то подсказывало, что это и есть искомый участковый. Он взял курс прямо на них, преградил путь, небрежно козырнув, представился:

– Участковый уполномоченный лейтенант Заверин. Проверка документов.

Денискин представился, предъявил удостоверение. Лейтенант то ли разочаровался, то ли успокоился:

– А, коллега. И куда с таким багажом?

Вместо сержанта ответила Наталья Кузьминична, вываливая свои беды, жалобы, опасения. Участковый слушал внимательно, потом, вынув из Денискинского кармана бутылочку, отвинтил крышку, понюхал, завинтил и без интереса вернул на место. Потом спросил, рассматривая девчонку с любопытством и недоверием:

– И что же вы, в самом деле родные сестры?

Наталье Кузьминичне вопрос не понравился, она вынула паспорт. Участковый, явно дойдя до фамилии, невоспитанно хрюкнул, но вслух лишь спросил:

– Еще какие-то документы при себе имеются?

Та, уперев ручку в бок – точь-в-точь баба на чайник, – с вызовом осведомилась:

– Какие еще?

– Метрика, свидетельство о рождении.

– Паспорта хватит!

– С меня-то хватит, – покладисто подтвердил участковый, – я насчет других не знаю. У сестры другая фамилия, Демидова.

Наталья переполошилась:

– Как – Демидова?! Почему – Демидова?!

– По мужу Демидова. Бывает такое у взрослых людей.

Наталья Кузьминична начала было свое кудахтанье с объяснениями, по каким причинам никак невозможно, чтобы старшие ответственные сестрицы выходили замуж, не сообщив младшим. И уже чуть не со слезами.

Денискин, вспомнив предписание руководства вытирать девушке слезы, потянулся за платком (он был крайне нечист, можно стоймя ставить), но тут участковый от всей души зевнул, обратился к сержанту:

– Денис, дай-ка еще раз глянуть.

Тот протянул удостоверение:

– Только я Андрей, не Денис.

Участковый вчитался:

– А, точно. Поселок Торфоразработка, Талдом… о, это помню, болота, клюква и рыба. Ну пошли, глянем, что да как. Инструмент я вижу, а слесарь где?

– Я и слесарь.

– О, это правильно, – одобрил Заверин, – грамотно сориентировался. Кусок хлеба всегда будешь иметь…

И далее уже без слов махнул рукой: пошли, мол, и сам пошагал впереди. Денискин шел следом, за ним семенила Наталья.

Сержант про себя ржал гиеной. Он-то считал себя человеком бывалым и опытным, а вот с чего-то взял, что в Москве участковые – сплошь капитаны, самбисты и снайперы. Такие, что раз глянут на бумажку или человека – и готово дело, можно подшивать обоих.

Впереди чешет участковый – долговязый рыжеватый хмырь, ботинки пыльные, рубашка пусть и стиранная, но не глаженная, брюки тоже утюга не нюхали – так, переспали в них раз и на этом успокоились. Весь порядком расхристанный, идет, как дурная лодка, с креном. Глаза под припухшими веками сонные, треугольниками, смотрят в сторону, нос длинный, сломанный, глядит в другую. В целом физиономия приятная, но тоже какая-то скошенная, и по ряду признаков можно безошибочно диагностировать: накануне товарищ участковый плотно и весело поужинал, употребляя напитки. Пожалуй, что и позавчера, и третьего дня тоже. Потому-то теперь с нетерпением ждет одиннадцати часов, когда спиртное начнут продавать.

Подошли к одноподъездной девятиэтажке.

Заверин, уцепившись за ребро двери (ручки не было), отворил дверь. В подъезде густо пахло кошками, кислой капустой, сыростью и черт-те чем. Одна-единственная лампочка светила тускло, то ли вот-вот перегорит, то ли из-за пыльной паутины, опутавшей ее.

Лестницу последний раз мыли… да, пожалуй, никогда. Лифт имел место быть, это верно, и даже работал, но так по-волчьи завывал в своей клетке, что входить в него не хотелось.

Наталья, еще менее привычная к городским обстоятельствам, глядела на этот механизм с понятной опаской. Заверин утешил:

– Вы чего? Не переживайте, нам на второй этаж. Ножками, граждане, ножками.

Поднялись. Участковый, как добрую знакомую, представил им самую красивую дверь на площадке:

– Вот и квартира вашей сестрицы.

Наталья оценила богатый темно-вишневый, без единого пореза, дерматин, золотые гвоздики да проволочки:

– Ничего себе, – и собралась было стукнуть, но Заверин остановил ее лапку:

– Тут звонок есть, – и надавил мосластым пальцем на искусно скрытую и не сразу видную кнопку.

Из-за двери отозвался чудо-звонок, младший брат курантов на Спасской башне.

Не открыли, шагов слышно не было. Участковый, сняв фуражку, приложил ухо к замочной скважине. Потом, построив щитки из ладоней, заглянул в окошечко на металлическом щите, закрывающем счетчики, констатировал:

– Крутится. Странно.

Почесав встрепанный затылок, он позвонил в квартиру рядом.

Тут тоже дверь была неплоха, пусть дерматин более обшарпанный, зато глазок как оптический прицел имелся и отделан какими-то якобы коваными завитушками.

Заверин, хулигански закрыв глазок ладонью, все давил на кнопку – раз, второй, третий. Было слышно, как внутри кто-то шаркает, но не открывали, лишь скрипнула шторка, прикрывающая глазок. За дверью сопели, но все равно таились и хранили молчание. Тогда участковый пнул дверь – лишь тогда из-за нее возмущенно завопили:

– Прекратите безобразие! Милиция!

Заверин снова пнул и, не повышая голоса, приказал:

– Будет дурака валять. Открывайте. Участковый.

За дверью оказалась ядовитая тетка, явно предпенсионного возраста. Волосы густо подкрашены штемпельной краской, ядовито-красные поджатые губы, очки – и те не как у нормальных людей, а очень узкие. У Андрюхи по хребту мороз прошел, а бывалый Заверин поприветствовал эту женщину самым светским образом:

– Первый шаг сделан. Поздравляю. Катим дальше. Евгения Ивановна, покличьте вашего сожителя.

– Супруга, – сварливо поправила тетка.

– О как, – вежливо удивился он, – неужто уже и штамп в паспорте появился?

– Не ваше дело! Все вы с вашими условностями…

– Зовите, зовите, поживее. А ведь сейчас сам войду, наслежу вам на коврах.

Вдруг в глубине квартиры запели что-то грузинское, цветистыми переливистыми руладами, потом показался и сам певец: