Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Малиа Мартин - Страница 30

Сначала крестьянские отряды действительно воздерживались от насилия. Но к концу апреля 1525 г. по сельской местности бродило свыше 300 тыс. вооружённых людей, и некоторые из отрядов неизбежно начали грабить, разрушать монастыри, совершать набеги на дворянские владения. Когда восстание докатилось до Тюрингии, Лютер сам отправился в деревню, убеждая крестьян, что христианскую свободу следует понимать «в духовном плане, а не в плотском», и вернулся напуганный их гневом. Со своей стороны, правительство эрцгерцога Фердинанда, брата Карла V, теперь только притворялось, будто ведёт переговоры, стремясь выиграть время для мобилизации войск. Притом раздробленность политической власти в Германии не предоставляла крестьянам центральной мишени для атаки: там не было ни Бастилии, которую можно взять штурмом, ни национального парламента, который можно заставить принять требования восставших. Да и не могли крестьяне долго оставаться под ружьём; после двух недель на большой дороге им приходилось возвращаться домой и выходить в поле. Когда апрель сменился маем, бесцельное движение «простого человека», «мужика» (Karsthans) вырвалось из-под контроля. Как ранее в Богемии, повсюду особую ненависть вызывало всё, связанное с учением и книгами. В некоторых местах восстание привлекло последних представителей революционного рыцарства, таких, как Гёц фон Берлихинген. В других — получило поддержку ремесленников из мелких городков. И, конечно же, оно притягивало радикальных клириков и пророков-милленариев, самый яркий тому пример — Томас Мюнцер. Однако подавляющее превосходство в силе всё же оставалось на стороне князей, а не народных масс. К концу июня восстание практически везде было подавлено ценой нескольких сотен тысяч жизней.

Могло ли сложиться по-другому? Бликле и другие его единомышленники среди современных историков утверждают, что могло. Некоторые имперские города, например Эрфурт и Мемминген, сумели наладить сосуществование с крестьянскими отрядами. Поэтому можно вообразить себе победу крестьян и городских общин, ведущую к чему-то вроде швейцарской системы. Но республиканско-федералистская Швейцария выжила в основном благодаря естественной защите в виде Альп. На открытых же пространствах империи панъевропейская логика строительства современного государства совершенно противоречила такой раннедемократической революции. И князья это хорошо понимали. Их упорное нежелание вести переговоры в чём-то напоминает политику Адольфа Тьера по принципу «чем хуже, тем лучше» в отношении Парижской коммуны. Столкнувшись с размахом восстания 1525 г., они предпочли полностью разгромить крестьян, дабы раз и навсегда покончить с угрозой со стороны деревенского «башмака». Стратегия князей увенчалась успехом, так же как действия Тьера положили конец парижской повстанческой традиции. Потом немецким крестьянам сделали небольшие уступки, и до XIX в. их не было слышно.

Несмотря на то что первая большая вспышка Реформации-революции в 1525 г. закончилась, общенациональное, а по сути — европейское, реформационное движение, вдохновлённое Лютером, отнюдь не заглохло. В самой Германии дисперсность политической власти превратила его в череду локальных реформаций. После 1525 г. местные князья взяли руководство им на себя, проводя реформы сверху, особенно в бедных землях «новой» Германии к востоку от Эльбы. Аналогичные примеры наблюдались в скандинавских королевствах и во владениях орденов крестоносцев в Прибалтике. Теперь, однако, подобные переходы в другую веру стали довольно «рутинной» революцией. В вольных имперских городах севера Реформация тоже главным образом оставалась в «магистерских» рамках. Но в одном случае — в епископском городе Мюнстере — неизбежные радикальные последствия реформы стремительно достигли беспрецедентной мощности.

В лице Мюнстерской коммуны 1534–1535 гг. Германия получила настоящий, хотя и строго локализованный «Табор». Действительно, за 16 месяцев существования коммуны город пережил максимально полный революционный цикл, впервые открытый гуситской Богемией[92]. Так вышло, потому что «система революционных альянсов», сломанная на юге в 1525 г., полностью реализовала здесь свой радикальный потенциал и отдала всю власть народу или, точнее, его «бешеным» лидерам. Тут мечта Мюнцера, наконец, сбылась во всём своём апокалиптическом масштабе.

К столь страшному результату привело слияние стандартной германской коммунальной Реформации, пришедшей на север с запозданием, и мельхиоризма — эсхатологического варианта анабаптизма, центр которого находился в соседней Голландии. Реформация в Мюнстере, самоуправляющемся городе с населением около 15 тыс. чел., началась в 1531 г. под руководством Бернгарда Ротмана, энергичного священника, перешедшего в лютеранство и пользовавшегося поддержкой цехов. К 1533 г. реформы были признаны в договоре с не проживающим в городе епископом и защищались фактическим религиозным перемирием, установленным «Аугсбургским исповеданием» 1530 г. Со временем, однако, взгляды Ротмана радикализировались: под влиянием последователей Цвингли, изгнанных из близлежащего Вассенберга, он принял символическое толкование причастия, которое не было защищено положениями «Аугсбурского исповедания». И с этого момента мюнстерская реформация стала считаться незаконной. Епископ угрожал; лютеранская и католическая верхушка совместно пыталась выдворить Ротмана из города. Тот призвал на помощь цеха и заставил городской совет уступить. Мюнстер превратился в оплот толерантности, притягивавший наиболее радикально настроенных энтузиастов, то есть анабаптистов[93].

После разгрома швейцарских анабаптистов-пацифистов в 1525 г. движение распространилось на восток в Моравию, где его приверженцы под названием гуттеритов организовали сельскохозяйственные общины, и на север в Рейнланд, где бывший скорняк и мирской проповедник Мельхиор Гофман, некогда испытавший влияние Карлштадта, добавил к основополагающей идее крещения верующих милленаристские пророчества. В 1529 г. он приехал в Страсбург, в котором тогда завершался восьмилетний переход к реформе. Нерешительность местных реформаторов сделала город почти такой же гаванью терпимости, какой станет Мюнстер в 1533 г. Туда стекались радикалы всех мастей, включая испанского унитария Мигеля Сервета. Здешнее брожение убедило Гофмана, что именно Страсбургу предназначено стать священным городом последних дней человечества и местом второго пришествия Христа. Взяв на себя роль пророка Илии из Откровения Иоанна, он предсказал своим последователям, что конец света наступит в 1533 г.[94] Затем отправился вниз по Рейну в Нидерланды, чья экономика переживала особенно трудные времена, и своими проповедями приобрёл там массу поклонников среди ремесленников и бедноты. Вернувшись в Страсбург в 1533 г., он обнаружил, что Буцер, подобно Лютеру в 1522 г. и Цвингли в 1525 г., решил обуздать Schwarmerei. Сам Гофман был арестован и пробыл в тюрьме до конца своих дней. Однако нидерландские «мельхиориты» под предводительством пекаря Яна Матиса продолжали ожидать конца света и в том же 1533 г. совершили неумелую попытку захватить власть в Амстердаме. Затем Матис прослышал о чудесной революции в Мюнстере и отправил туда «апостолов» с миссией убедить Ротмана согласиться с принципом крещения взрослых. Кроме того, из Страсбурга в Мюнстер проникли эсхатологические ожидания мельхиоритов. Город теперь вдвойне преступил рамки имперских законов, и епископ на легальных основаниях объявил ему «усобицу». Трагедия 1525 г. не научила нижнегерманских и голландских Schwarmer осторожности, поскольку великое восстание и его последующее подавление не затронули северные территории.

В феврале 1534 г. умеренные члены городского совета впустили в город несколько отрядов епископских войск, тем самым побудив ранее мирных анабаптистов Мюнстера взяться за оружие, чтобы защитить Ротмана и цеха. Встретив такой отпор, совет передумал, так как имел больше оснований бояться епископа, который угрожал гражданской независимости города, чем анабаптистов и цехов. После щедрого угощения пивом люди епископа послушались приказа совета и ушли из Мюнстера — Ротман и его «избранное стадо» были спасены. Это «чудо» повсеместно убедило мельхиоритов, что ныне священный город второго пришествия — Мюнстер. Когда через несколько дней состоялись муниципальные выборы, анабаптисты ловко одержали на них победу. Ключевым моментом в данной ситуации является тот факт, что мюнстерские анабаптисты пришли к власти законным путём, имея за спиной массовую поддержку общественности. Новый совет избрал одним из бургомистров Бернарда Книппердоллинка, богатого торговца тканями, отнюдь не «пророка». «Система революционных альянсов» воспроизвела «Табор» в одном отдельно взятом городе, как исключительный для Германии случай. Мюнстерское чудо окончательно свершилось: мельхиориты из диссидентов-изгоев превратились в начальство (Obrigkeit). Несомненно, этому городу Божьей волей предстояло стать Новым Иерусалимом.