Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Малиа Мартин - Страница 21

«Революционность» Реформации в широком понимании этого слова никогда не вызывала сомнений, поскольку она навсегда расколола единый доселе мир латинского христианства на два антагонистических блока. В этом смысле она, наряду с произошедшей через три столетия Французской революцией, представляет собой одну из двух великих цезур в истории той Европы, что сформировалась около 1000 г.[57]

Но Реформация носила революционный характер и в более конкретном институциональном значении. Она представляла собой бунт против высшего элемента в мире «двух мечей» — «первого сословия». А в том мире любое изменение религиозной доктрины или церковной организации неизменно влекло за собой перемены в устройстве государства и общества. Вдобавок, как ни парадоксально, инициатива бунта исходила от самого духовенства: самые первые реформаторы почти все до единого были священниками или монахами. Правда, хотя эти клирики стремились убрать существующее «первое сословие», они отнюдь не намеревались сместить религию с центральных позиций в обществе. Они, скорее, искали способ очистить церковь, дабы привести мир в большее соответствие с Законом Божьим.

Если говорить об отдалённых последствиях этого революционного перелома, то сложился прочный, хотя и несколько устаревший теперь обычай рассматривать Реформацию, наряду с Ренессансом, как начало эпохи «модерна», делая её, таким образом, первой ласточкой свободы совести, критической мысли и буржуазного индивидуализма. Однако подобная точка зрения оставляет слишком мало достижений на долю эпохального переворота 1789 г. Подлинно современная концепция модерна, уже предложенная здесь, предполагает, что его главные черты — не только демократичность, но и светскость и что эти ценности органически связаны с городским индустриальным или, по крайней мере, рыночным обществом. Кроме того, господствующее сегодня в историографии мнение обращает на средневековые корни Реформации не меньше внимания, чем на её прогрессивный характер. В конце концов, это было в первую очередь движение за религиозную реформу, которое продолжало диссидентскую традицию, идущую от XI в.

Учитывая столь двойственный облик Реформации, в каком смысле можно считать её революцией в русле проблематики данной книги, то есть этапом длительной эскалации европейской традиции радикальных переворотов? В какой степени она воспроизводит базовую модель, присущую этой традиции, либо отклоняется от неё? Насколько подстегнула общий процесс нарастания радикализма и повышения самосознания?

Все эти вопросы будут изучены в данной и двух последующих главах на трёх примерах: бурного, но быстро остановленного революционного процесса в лютеранской Германии; однозначного поражения мощного революционного движения гугенотов во Франции («проверка от противного» по отношению к двум другим случаям); наполовину успешной революции кальвинистов в Нидерландах (наполовину — потому что успеха она достигла только в северной части бургундско-габсбургских владений). Не будем забывать, что итог Реформации оказался неожиданным. Подобно гуситам, реформаторы XVI в., которых после 1529 г. стали именовать «протестантами», стремились не создать отдельную церковь, а очистить «христианский мир», наравне с Римом считая, что он, по воле Господа, должен быть единым и всеобщим. Им пришлось удовольствоваться незавершённой реформой отчасти потому, что сами их усилия помогали обновить старую церковь, которой они бросили вызов. По этим причинам Реформацию лучше считать «полуреволюцией».

Полуреволюционный характер Реформации проявляется и в том, что, в отличие от гуситского движения, она не прошла весь путь до милленаристской диктатуры, сопровождаемый политическим и социальным переворотом. Несмотря на периодическое участие в восстаниях каждого из социальных слоёв — от знатной аристократии до беднейшего крестьянства — они не выступили против старого порядка одновременно и единым фронтом, как в Богемии. Приближение к максимальному революционному сценарию наблюдалось временно в отдельных эпизодах — таких, как возникновение коммуны Томаса Мюнцера в Мюльгаузене в ходе преимущественно крестьянского восстания 1525 г. или бунт черни в епископском городе Мюнстер в 1534 г. В других реформированных городах, например Цюрихе при Цвингли и Страсбурге при Буцере, всплески экстремизма успешно подавлялись. А чаще всего итог реформационной кампании определяли местные князья. И они всегда успевали предупредить вспышки милленаризма. Поэтому главная задача данной главы — исследовать исходные предпосылки движения в Германии и причины, по которым оно прекратилось, не раскрыв полностью свой революционный потенциал.

Правда, окончание революционного процесса в Германии — его датируют, самое позднее, подписанием Аугсбургского мира в 1555 г. — не означало конца Реформации как революции. Те же религиозные силы, которые, словно лава вулкана, вырвались на свободу в 1517 г. в Саксонии и чуть позже в Швейцарии, создавали очаги пожара по соседству друг с другом по всей Европе, в той или иной мере затронув к концу века большинство стран. Иногда пожары возникали как отклик на события в Германии и Швейцарии. Но ещё чаще — вспыхивали в результате стихийного возгорания, охватывая как сельскую местность, так и города региона и находя сторонников во всех слоях общества сверху донизу. Поэтому Реформация, с одной стороны, являлась общеевропейским радикальным движением, а с другой — представляла собой череду локальных выступлений. Разумеется, это движение свидетельствовало о кризисе всей европейской системы. Однако столь масштабный процесс невозможно плодотворно исследовать в целом. Нужно начать с анализа отдельных его составляющих, первым и наиболее важным из которых является лютеранская Германия.

Историография Реформации в Германии — один из самых старых и обширных существующих комплексов научных работ. Однако весьма небольшая его часть имеет отношение к теме революции, во всяком случае — прямое. Основное внимание исследователей сосредоточено на религиозном аспекте: они начинают с личности Лютера и прослеживают развитие его движения вплоть до Аугсбургского мира 1555 г. Как раз в том году секретарь Шмалькальденской лиги протестантских князей Иоганн Слейдан опубликовал свои «Комментарии о состоянии религии и государства в царствование императора Карла V», которые до начала XIX в. будут определять направление дискуссий по данному вопросу[58]. Однако этот труд посвящён конфессиональной истории и написан в ходе полемики, в которой первым ударом со стороны католиков стали в 1549 г. «Комментарии о деяниях и сочинениях Лютера» Иоганна Кохлея. Идеологический спор продолжался и в XVII в., когда организованные раздельно церкви мерились силами, и в XVIII в., когда антиклерикалы Просвещения пытались вписать прежние «предрассудки» во всеобщую историю прогресса.

«Историографическая революция» начала XIX в. задала нам координаты современного представления о Реформации и «модерне» XVI в. вообще. Это началось со всплеска романтического национализма в связи с Вартбургским празднеством, устроенным в 1817 г. по случаю 300-летия «95 тезисов» Лютера, и впервые получило академическую форму в творчестве Леопольда фон Ранке. Примерно в то же время, когда Маколей в Англии, Мишле во Франции и Палацкий в Чехии систематизировали картину своих национальных революционных драм, Ранке обозначил XVI в. в Европе как век Возрождения и Реформации, сначала в «Истории римских пап» (1834–1839), затем — в «Немецкой истории в эпоху Реформации» (1839–1848), которая представляла собой современное выражение слейдановского взгляда с точки зрения «религии и государства». Правда, это достижение не лишило тему уклона в конфессиональные вопросы, поскольку Ранке верил в дело немецкого лютеранства, так же как Маколей, Мишле и Палацкий — в дело своих национальных революций, зато определило вектор её развития и документального обоснования, сохраняющийся по сей день.