О чем молчит река - Ибаньез Изабель - Страница 10

Даже спустя несколько месяцев я не привыкла говорить о родителях в прошедшем времени.

– Gracias. Shokran, – поспешно исправилась я.

– De nada[16], – ответил мужчина, и я удивленно улыбнулась.

– Ваши родители научили меня паре фраз. – Он посмотрел через мое плечо, и я проследила за его взглядом. – Я ожидал увидеть с вами юного Уита, – сказал мужчина.

– Кого?

– Мистера Уитфорда Хейза, – пояснил Саллам. – Он работает на вашего дядю, который действительно остановился в отеле на ночь. Но сейчас его здесь нет. Полагаю, у него дела в музее.

Так вот как звали незнакомца, которого я бросила на причале. Я мысленно пообещала себе избегать его любой ценой.

– Вы не знаете, когда вернется мой дядя?

– Он заказал столик на ужин в нашем обеденном зале. Вы только что прибыли?

– Нет, я сошла с парохода в Александрии утром. К сожалению, поезд сломался на полпути в Каир. Иначе я добралась бы быстрее.

Густые седоватые брови Саллама полезли на лоб.

– Вы приехали в Каир на поезде? Я считал Уита более благоразумным. Местные поезда вечно опаздывают и ломаются. Поездка в экипаже была бы гораздо приятнее.

Я решила не рассказывать Салламу правду. Взяла свою сумочку и положила ее на стойку.

– Я хотела бы снять номер.

– В этом нет необходимости, – ответил Саллам. – Вы займете номер своих родителей. Он оплачен до… – мужчина опустил взгляд и сверился с записями, – десятого января. В соответствии с пожеланиями вашего дяди в номере ничего не трогали. – Саллам поколебался. – Он сказал, что разберется с их вещами после Нового года.

У меня закружилась голова. Я и не думала, что буду ночевать в спальне родителей с окнами на сады Эзбекие. Papá много рассказывал об их любимом номере, роскошных комнатах и прекрасном виде из окон. Даже моя мать одобрила его. Я и не представляла, как сильно хотела увидеть его своими глазами. Очевидно, теперь это произойдет. В этом путешествии меня ждало много приключений, которые я надеялась пережить вместе с родителями. Мое сердце сжалось, словно от боли.

– Это было бы прекрасно, – едва слышно прошептала я.

Секунду Саллам смотрел на меня, а затем быстро написал что-то на белоснежном листе отельной бумаги. Свистнул мальчику в феске, травянисто-зеленых брюках и светло-желтой рубашке.

– Пожалуйста, отнеси это.

Мальчик посмотрел на сложенный лист, увидел имя и улыбнулся. Зашагал прочь, ловко пробираясь сквозь толпу постояльцев отеля.

– Пойдемте, я лично провожу вас до сьюта номер 302. – Еще один сотрудник, одетый в такую же желто-зеленую ливрею, занял место за стойкой. Саллам поднял руку, жестом предложив мне следовать за ним.

– Я помню, как ваши родители впервые приехали в Египет, – сказал он. – Ваш отец влюбился в Каир в первую же минуту. Вашей матери потребовалось чуть больше времени, но первая поездка изменила ее. Я знал, что они вернутся. И только посмотрите! Я оказался прав. Кажется, с их первой поездки прошло семнадцать лет.

Я не смогла ответить. Их поездки совпали с некоторыми из моих самых страшных воспоминаний. Одну зиму я помнила слишком хорошо. Мои родители задержались в Египте на целый месяц, и я заболела. В Буэнос-Айресе началась эпидемия гриппа, но мои родители не приехали вовремя и не знали, в какой опасности я находилась. Они вернулись, когда я уже пошла на поправку и худшее осталось позади. Мне было восемь. Конечно, моя тетя поссорилась с моей матерью – не один раз. После этого Mamá и Papá не отходили от меня. Мы вместе ели, гуляли по городу, наслаждались концертами и частыми вылазками в парк.

Мы не расставались до самого отъезда родителей.

Саллам вел меня по большой лестнице с синим ковром по центру. Интерьер был мне знаком: родители привезли всевозможные вещи в этом стиле в Аргентину. Им нравились турецкая плитка, марокканские светильники и персидские ковры.

Мы поднялись на третий этаж, и Саллам вручил мне медный ключ с подвеской размером с монету, на которой были выбиты слова «Отель «Шепердс», Каир» и номер комнаты. Я вставила ключ в замок, и дверь распахнулась. По обе стороны от гостиной располагались комнаты. Я прошла внутрь, восхищаясь диваном с зеленой бархатной обивкой и кожаными креслами, изящно расставленными перед балконными окнами. Обитые шелком стены с золотой отделкой и маленький деревянный столик с кожаным креслом с высокой спинкой подчеркивали аристократическую элегантность. Что касается декора, здесь было несколько прекрасных картин, позолоченное зеркало и три больших ковра сине-мятных оттенков, которые добавляли интерьеру утонченности.

– Здесь спали ваши родители. – Саллам показал на комнату справа. – Комната слева предназначалась для гостей.

Но не для меня. Их единственного ребенка.

– Зимой в Египте не так тепло, как вы могли подумать. Рекомендую накинуть палантин поверх вашего жакета, – продолжил остававшийся позади меня Саллам. – Если вы проголодаетесь, спускайтесь в обеденный зал. Там прекрасно готовят на французский манер. Уверен, ваш дядя захочет повидаться с вами.

Я не смогла сдержать обиду в голосе.

– Очень сомневаюсь.

Саллам шагнул к дверям.

– Я могу сделать для вас что-то еще?

Я покачала головой.

– La shokran.

– У вас хорошее произношение, – одобрительно сказал он, склонил подбородок и закрыл дверь за собой.

Я осталась одна.

В комнате, в которой мои родители жили почти шесть месяцев в году. Этот номер в отеле стал последним местом, где они спали, здесь находились вещи, еще помнившие их последнее прикосновение. Мое внимание притягивал каждый предмет, каждая вещь заставляла задуматься: моя мать сидела за этим столом? В кожаном кресле с подлокотниками? Писала этим гусиным пером? Я порылась в ящиках и обнаружила стопку бумаги. Все листы были чистыми, кроме одного. На нем аккуратным почерком были выведены два слова.

Дорогая Инеc.

Мама так и не закончила письмо. Я так и не узнаю последние слова своей матери. Я судорожно вздохнула, набрала в легкие как можно больше воздуха и выдохнула, изо всех сил сдерживая слезы. У меня появилась прекрасная возможность изучить комнату в том виде, в котором ее оставили родители, прежде чем я заполню ее своими вещами.

В мусорной корзине лежало несколько скомканных листов бумаги, и я подумала, что, возможно, мама никак не могла придумать, что написать мне. Рыдания подступили к горлу, и я резко отвернулась от деревянного стола. Я подавила волну эмоций, накатившую, словно бурный прилив. Еще один выдох, и я почувствовала себя более спокойной и рассудительной. Продолжила осматриваться, решив сделать что-то полезное. Мой взгляд метнулся в сторону комнаты родителей.

Я кивнула сама себе и расправила плечи.

Собралась с духом, распахнула дверь – и ахнула.

На постели лежали открытые чемоданы папы, повсюду была разбросана одежда, обувь и брюки лежали стопками. Ящики симпатичного комода из дуба открыты, вещи раскиданы, словно он собирался в спешке. Я нахмурилась. Странно – в их последнем письме говорилось, что они задержатся в Каире. Постельное белье было сложено у подножия кровати, а мамин чемодан стоял на стуле возле большого окна.

Я прошла вглубь комнаты, оглядев платья на спинке кресла. Я никогда не видела, чтобы моя мать носила подобную одежду дома. Ткань была легкой – такая подошла бы юной девушке, и ее щедро украшали оборки и бисер. В Аргентине мама одевалась модно, но ее наряды никогда не привлекали внимания. Она демонстрировала свою скромность вежливой улыбкой и хорошими манерами. И меня воспитывала так же. В гардеробе меня ждали ряды сверкающих платьев и кожаных туфель на высоком каблуке.

Я с любопытством потрогала ткань, и меня охватило чувство тоски. Моя мать знала, как вести себя в обществе: красиво говорить, устраивать званые ужины и принимать гостей в поместье. Но эта одежда показывала, что она была более беззаботной, менее чопорной и изысканной.