Русские не сдаются! (СИ) - Старый Денис - Страница 39

— Бах-бах-бах! — стали разряжать пистолеты мои бойцы.

Я нагнулся и взял два пистолета в обе руки. Выстрел! Ещё!

Тридцать метров. Из-за пояса я достаю ещё два пистолета, разряжаю и их, попадаю одному из бегущих на меня в грудь. Нет времени пистолеты закладывать обратно за пояс, и я скидываю их на землю, извлекаю шпагу.

Как там шпага против сабли? Ближайшие ко мне поляки были вооружены изогнутыми клинками. Ну что? Пожил красиво и интересно, на том и спасибо?

До нас почти уже добежало человек двадцать. Отряд полковника застрял. У них появилась новая цель. Ещё три лодки переправились с другого берега, и полковнику приходилось уничтожать уже этот новый отряд противника. Так что мы оставались одни: двое раненых, трое убитых на девять бойцов, а против нас — два десятка противников.

— Русские не сдаются! — прокричал я. — А мёртвые сраму не имут! Постоим же, братья, за честь и славу России!

Есть слова, которые кажутся пафосными, но это смотря где и как их произносить. Здесь и сейчас каждое сказанное мной слово казалось не пафосным призывом, а истиной, тем состоянием моей души, которое переполняло. Нужно задорого отдать свои жизни.

Звон стали, вижу, что Фрол ранен, принял удар сабли на свое плечо.

— Бах-бах-бах! — сзади послышались выстрелы.

С трудом я держался, чтобы не повернуться назад, так как мой противник был уже метрах в пяти и стал заносить саблю чуть за спину для коварного удара.

— А-а-а! Так тебя! — кричали мои люди, а бегущие на нас поляки и французы падали замертво.

Я знал, что в лесу нас ждут. Там должен был оставаться ротмистр Саватеев.

Но и на это я не обращал внимания, мне стоило подумать, как всё же выжить. Сейчас, когда пришла подмога, когда уже трое преследователей обратились в бегство, понимая бессмысленность погони — можно думать не только о достойной воина гибели, но и о жизни.

— Kurwa Ruska zdechniesz [польс. Курва русская, ты сдохнешь!] — с криком ближайший ко мне поляк опустил саблю в рубящем движении.

Его плечо дёрнулось чуть вправо. Да, это тот коварный удар. Я понимал, что он собирается сделать — убить меня нижним рассекающим ударом своей сабли. Даже тяжёлой шпагой парировать такой сабельный удар практически невозможно. Вот одно — из немногих преимуществ сабли.

Резко делаю два шага в сторону, мой противник разворачивается. Теперь ему не так удобно наносить тот самый рубящий удар. Делаю шаг навстречу противнику, отталкиваюсь правой ногой и практически взлетаю, рука со шпагой — впереди. Отчаянные движения, но я в отчаянном стремлении жить опережаю на долю секунды своего врага, и моя шпага впивается в левое плечо противника.

Шляхтича разворачивает, ведь он уже начал совершать свой удар, но рассек лишь воздух перед собой.

— Бах! — чуть в стороне от меня звучит в пистолетный выстрел.

Шляхтич падает замертво, не сказать, что с аккуратной дыркой в голове. Меня окатывает не самой приятной субстанцией из черепа противника.

— Саватеев! Ротмистр! Он был моим! — всё ещё находясь под мощной адреналиновой дозой, выкрикиваю я даже с какой-то с обидой.

— Прошу прощения, господин унтер-лейтенант! — веселясь, сказал Саватеев.

— Как вы здесь? — спросил я, наблюдая, как остатки наших преследователей улепетывают от драгун, пусть и бывших безлошадными.

— Стреляли! Вот я и тут! — по-детски наивно, пожав плечами, сказал Саватеев.

И тут меня накрыло. Я так не смеялся уже настолько давно, что, казалось, это было даже не в прошлой жизни, а несколько жизней назад. Мне вспомнился фильм «Белое солнце пустыни». Там так же приходил Саид на звуки выстрелов и выручал главного героя. Получается, что Саватеев для меня теперь тот самый «Саид», наивный и героический спаситель.

Саватеев не стал гнаться за остатками разбитой погони. Он и пришёл всего с двумя десятками бойцов. Нужно было бы отправиться на помощь полковнику Лесли, но по всему было видно, что Юрий Фёдорович справляется сам. Да, и не так-то легко высаживаться из лодок, когда по тебе организовано стреляют сразу две сотни вышколенных солдат. Да еще и барабанщики, лупящие по мемранам барабанов с маниакальной страстью.

Так что и поляки с французами поняли тщетность своих попыток что-либо изменить. А что они изменят? Золото партии, то есть Лещинского — уже где-то в лесных чащобах. Фрегат не вернуть, он хоть и не весь под водой, но потоплен напрочь. Шах и мат!

А ещё генерал фельдмаршал Миних исполнил, взятые на себя обязательства и начал массированный обстрел Данцига. Если, как и было уговорено, на юге от города выстраиваются колонны русских солдат, демонстрируя намерение начать штурм… Не до нас уже будет защитникам.

Я рухнул на траву, напряжение немного отпускало, даже несмотря на то, что приближающийся к нам отряд полковника Лесли еще вел бой.

Да-а-а. Нужно тренироваться. И не только мышцы качать. Я, наверное, отвык от таких эмоциональных напряжений. Сложно мне дается пока командование и управление подразделениями в бою. Или и раньше так же было? Командовать не так легко, как может показаться стороннему человеку, это же про то, что нужно отправлять людей на смерть, порой буквально решать, кому жить, а кому нет… Я справился, но теперь будто бы даже вдох и выдох давались мне с трудом, отнимая силы…

Через пятнадцать минут все закончилось. Нет, французы с поляками не отстали, но они поняли — нахрапом нас не взять, пробовали изготовится для организованной атаки большим числом. Те, кто считал иначе, что можно догнать и покарать, уже мертвы и лежат в высокой траве недалеко от леса, или кормят висленских рыб, упокоившись на речном дне.

Теперь за нами хотели организовать целую экспедицию. Выстраивался чуть ли не полк для форсирования Вислы и атаки на нас. Нет… это или от бессилья, или от того, что нужно показать… Мол, мы делаем все возможное, чтобы забрать у русских золото. Очковтирательство — вот как такое отношение могли назвать в конце следующего века.

Так что мы дальше спокойно уходили, без надрыва. Не бежали, а плелись. А когда добрались до леса, вдруг обнаружилось, что все мы «Кашины». У него не получалось договориться с Лесом и ступать без шума. Теперь и мы шумели. Казалось, если на пути будет ветка, то на нее обязательно кто-то наступит. Пусть даже и я.

Мы шли домой. Именно так…

Уже через час я стоял над столом, где лежал Данилов. Лазарет был полон, и туда лейтенанта не понесли. И правильно сделали. Нечего ему, ослабленному, находиться в рассаднике зараз. Уже бродили инфекционные болезни по русскому лагерю, а никаких карантинных мер не предпринималось.

Мало того… Здесь с десяток заболевших оспой! Да, их держат отдельно, но сам факт… Я поражаюсь, как армии не выкашивало полностью за месяц после начала сборов, даже не вступая в бой! Катастрофическое санитарное состояние!

— Лей на иглу и нить! — приказывал я молодому немцу. — Не жалей уксуса!

Немчик и немцем как будто не был. Какой-то несобранный, рассеянный и отвлекающийся. Его, мать его так, раз даже пролетевшая мимо ворона заинтересовала больше, чем лежащий на операционном столе ранбольной. Но иного медикуса, как тут говорят, не нашлось.

Я сам зашивал Данилова. Мало того, прижигал надрезанную кишку. Нет, я не хирург, и, может так быть, что неправильное поступаю. Но если разрезана кишка, слава Богу, одна, ее нужно зашить и, как мне кажется, прижечь. Вот и был сделан один шов шелковой нитью, а поверх я немного прижег. Действовал по наитию, но… Тут время дорого. Если ничего сейчас не сделать, Данилов умрет, факт. И просто стоять в стороне и наблюдать за этим я не стану, если есть хоть какой-то шанс спасти достойного офицера.

— Они… Настасью… Они… Насиль… Они, — бредил Данилов. — Убить гвардейцев… убить…

Час, не меньше, я пробыл хирургом. Жаль, но другим раненым помочь ничем не мог. У одного парня было пробито легкое. А второму я не в силах был помочь, так как всего-то и нужно было раненому, что кровь перелить. Ну а так как в этом времени подобного не делают, то будем уповать на правильное питание и что получится раздобыть ему печёнки на обед.