Русские не сдаются! (СИ) - Старый Денис - Страница 1

Фаворит. Русские не сдаются!

Глава 1

Глава 1

Человека делают старым не морщины, а отсутствие мечты и надежды (Хорхе Анхель Ливрага)

Город Царское Село (Пушкин)

17 апреля 2025 года

Говорят, в молодости человек выглядит таким, каким его создал Бог. А в старости — как прожил жизнь… Тогда выходит, что я прожил большую жизнь, где каждая морщина — это память.

Я стоял в своей спальне напротив большого зеркала. Это, наверное, форма мазохизма такая — смотреть на себя старого. Но фантазия у меня еще ого-го, так что чаще всего я видел в зеркале молодого и готового прожить целую жизнь молодого человека. Статного, чернявого с зачесанной копной волос, смазанной гусиным жиром.

Я видел себя таким, каким был в 1942-м, когда, приписав себе полгода, отправился поступать на ускоренные курсы командиров. Или такого себя, какому зачитывали приказ, подписанный лично адмиралом Кузнецовым — о присвоении мне звания лейтенанта за особые заслуги.

Я не хотел видеть этого сгорбленного старика, покрытого морщинами. И он таял перед моими глазами. Я не видел редких седых волос, что только и остались от чернявой гривы. Я же другой, я все еще молодой… В молодости сны и мечты уносят в будущее, в старости — в прошлое.

— Экий я красавец! — сказал я, разглядывая себя в зеркало. — Здравия желаю, товарищ лейтенант 571-го отдельного батальона 260-й бригады морской пехоты Балтийского флота Никодимов Ефрем Иванович. Век прожил, а хоть завтра в ЗАГС какую молодку, девочку-восьмидесятилеточку поведу.

И за что мне такое?.. Это же не метафора, когда я говорю, что век свой прожил. Через двенадцать дней у меня день рождения. Сто лет, как в обед. Торжество, мать его. И зачем, почему я столько живу? Чтобы стать свидетелем краха Союза? Строили коммунизм и… всё, построили! Зато теперь все такие независимые!..

— Алиса, девочка, как там вообще… Какие на сегодня новости? — спросил я, снимая китель и примеряя другой.

«Алиса» у меня правильная, никогда не включает современный… Этот… контент, как говорят молодые.

— Сегодня состоялось заседание центрального комитета коммунистической партии Советского Союза. Генеральным секретарем товарищем Леонидом Ильичом Брежневым на повестку были вынесены острые вопросы… — вещало радио из глубин прожитых лет.

— О как! Острые вопросы поставил дорогой Леонид Ильич. Чего же ты острые колья не поставил, чтобы усадить туда предателей! — продолжал бурчать я.

Потом усмехнулся своей старческой улыбкой и стал протирать полотенцем зеркало. Это оно, наверное, запотело от того, что увидело такого красавчика. Улыбнулся еще раз, вспомнив поговорку, что мертвые не потеют. Так что в зеркале — живой человек, который изрядно задержался на этом свете.

— Алиса, «Смуглянку» мне дай! — сказал я.

— Как-то летом на рассвете… — зазвучала песня.

— Эх ты, набор цифр… — усмехнулся я.

Смуглянку она мне только в виде песни даёт, пощупать бы молдаванку, что виноград собирает. Ну и ладно — тоже память.

Покрасовавшись сперва в форме морского пехотинца, а потом и в кителе сотрудника КГБ, я подошел к окну. Город Пушкин, ну или Царское Село, опять был полон туристов. Шли бы дворец смотреть, а не шастать, где честные люди живут!

Вновь я усмехнулся, едва представил, что было бы во дворе, если бы лет так семьдесят назад меня увидели в кителе майора КГБ. Наверное, весь дом обходили бы за километр. Послужил я в конце войны в СМЕРШе, а потом и в Комитете, а после, когда «дорогой Леонид Ильич Брежнев» зачищал КГБ после смещения Семичастного, так и учителем в Пушкинской школе. Дальше завод, пенсия — и вновь школа…

Пытался доказать, что история — это не просто даты. Не чёрточки между цифрами. Это жизни людей, и наша жизнь тоже. А трудовик — это звучит гордо! Был я и тем, и другим, и третьим.

Руки подрагивали, когда я расстегивал пуговицы на кителе, и потом, когда протирал тряпочкой свои ордена да медали. Нет, я не болею болезнью Паркинсона, не злоупотребляю алкоголем. Руки трясутся, потому как нет более ценного для меня, чем награды, Родина, семья.

— Алиса, дай-ка, девочка, песню «От героев былых времен»! — под стать настроению заказал я.

Под песню из кинофильма «Офицеры» рассматривать свои награды куда как сподручнее.

Я и Алисе это не раз рассказывал. Вот он, Орден Красной Звезды. Получил его за то, что не дал бойцам после неудачного десанта в феврале 1944-го сгинуть. Батальон полег, но всё же почти тридцать бойцов получилось вывести, покрошив изрядно и фрицев. И чуда как такового не было, а была выучка, смекалка и решимость драться. Или все же кто-то меня опекал? Бдил за спиной ангел-хранитель?

А вот и главная награда — Звезда Героя Советского Союза. Ее я теперь никогда не снимаю. С ней на груди и хочу помереть. Вручили мне Звезду за подвиги при взятии Кенигсберга.

Моя рота в Кенигсберге первой вошла на территорию Башни Дона, которую эсэсовцы защищали рьяно, но тогда у них не было шансов… Как вчера помню… Апрель, только-только стало тепло, озеро, все вокруг зелено… Должно, вернее, быть зелено, но всё равно преобладает алый цвет крови. Пулеметные точки фашистов не умолкают, мы ползем… Артиллерия не может так ударить, чтобы там все сложилось.

Надя моя… Уже когда Кенигсберг был почти взят и ожидалась капитуляция «Города Королей», снайпер убил ее. Так что я резал, рвал зубами фашистскую гниду. Слезы текли, но я пёр вперед и просился еще и еще. Смерти я искал, но только такой, чтобы побольше врага с собой забрать. За любимую Надю, за ребят.

— Колька Пышнов, Володька Гладких, Иван… Ванька… Ты не серчай на меня, спи себе с миром, друг. Но помни, Ванька, что Надя выбрала меня… Ты там, на том свете, не балуй с ней. Скоро приду, так за уши твои оттопыренные потягаю! — усмехаясь, говорил я и представлял своих боевых товарищей, друзей.

Начистив медали, я пошел на кухню. Ностальгия — это моя верная спутница по жизни уже лет двадцать. Но и она не повод, чтобы отказываться от вчерашних пирожков, или, прости Господи, как соседка сказала, когда угощала, «эчпочмаков».

— Попробуй выговори! Русский мужик решит, что его послали, а не пирожком угостили!

Я взял пару увесистых треугольников, положил их в микроволновую печь. И пока циферблат отсчитывал полторы минуты, вновь ударился в воспоминания.

Говорят, что время лечит, что многое забывается. Но тогда мой крест и проклятие — моя же память. Помню же всё, всех ребят, которые не вернулись, их улыбки, их мечты, их выдумки, как с девками миловались. Пацанами еще многие были, бахвалились между собой любовными похождениями. Какие похождения? Сами они так нецелованными и помирали.

Я до Нади, санинструктора нашей, любви моей юной, тоже ни с кем не был. Сколько там лейтенанту Ваньке Любимцеву было, моему конкуренту за сердце красивейшей девушки на всю дивизию? Двадцать лет, не больше? И такие мы были взрослые… Нет, мы были детьми. С высоты ста лет я это понимаю.

— Скоро, товарищи, скоро… Сколько уже можно-то быть без вас! Вот стольник отмечу — и все, к вам…

Звякнула микроволновка, я попробовал взять эчпочмаки, но обжег руку.

— Етить твою в дышло! Был бы пирожком, а не этим чпокмаком, так и нормально всё бы было.

Русский пирожок — он для русского человека всегда ласков, не обожжет, но согреет. Надя… А умела ли она печь пирожки?

После Нади большой любви так и не было. Женился, дети пошли. Жену уважал, дурного слова не скажу — женщина основательная. Но развелись: без любви, когда дети уже внуков нянчат…

Звонок в дверь прервал мои ежеутренние беседы с самим собой.

— Пионеры, небось, опять! Или кто там сейчас в школах? Не приведи Господь, скауты какие пожаловали. Или эти… а вы верите в Бога?.. — бурчал я, направляясь к входной двери.

Это я так, по-стариковски. Но, на самом деле, нравится мне, когда в преддверии Дня Великой Победы школьники приходят. Я с ними и поговорю, и кители свои покажу.