Император Пограничья 7 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич - Страница 32

Он помолчал, поворачивая на перекрёстке.

— А теперь, когда это случилось… Пустота какая-то. Не то чтобы разочарование, но и удовлетворения особого нет. Будто ждёшь праздника годами, а когда он приходит — обычный день как день.

Я понимающе кивнул. Месть редко приносит то облегчение, которого от неё ждут.

— Жалеешь, что не сам его прикончил?

— Да нет, — Коршунов покачал головой. — Я своё получил. Видел, как этот напыщенный индюк корчился от бессилия, когда вы его сыновей покрошили. Видел, как рухнула вся его спесь, когда понял, что деньги и связи не помогут. Этого достаточно.

Он раскурил трубку, приоткрыв окно.

— Знаете, что самое забавное? Я ведь не из-за увольнения на них зуб точил. Плевать мне на работу — нашёл бы другую. Точнее, нашёл бы, если бы они не использовал свои связи, чтобы лишить меня возможности работать в этой сфере. Дело в принципе было. Эти выродки считали, что могут с людьми как с вещами обращаться. Использовал — выкинул. Не угодил — растоптал. А то, что у человека может быть честь, достоинство — это для них пустой звук. Да что говорить, он собственную дочку не пожалел. Хотел её за Громова выдать, а та в итальянца нашего влюбилась… Что это за отец, который родную кровинку воспринимает, как товар для выгодной продажи?..

Я прикрыл глаза, вспоминая сегодняшний бой. Афанасий Уваров даже перед смертью не понял, за что умирает. Для него убийство полусотни беженцев было чем-то незначительным, бытовой необходимостью.

— Они искренне не понимали, — сказал я. — Фёдор удивился, что я вломился к ним из-за «какой-то черни». В их картине мира простолюдины — это расходный материал, не более.

— Вот именно! — Коршунов с чувством ударил ладонью по колену. — И ведь не только Уваровы такие. Половина аристократии так думает. Может, не все до убийств доходят, но отношение то же самое. Мы для них — говорящий скот.

Мимо промелькнул ночной патруль — четверо полицейских с фонарями и оружием. Они проводили нашу машину настороженными взглядами, но останавливать не стали.

— У тебя ещё двое в списке остались, — напомнил я. — Генерал Карагин и агент Рубцов.

Коршунов усмехнулся — резко, зло.

— О, эти фрукты покрепче Афанасия будут. Карагин — старый лис, за двадцать лет службы в контрразведке столько грязи на всех собрал, что его пальцем не тронешь. А Рубцов… Эта сука после того, как мне ногу взрывом оторвало, ещё и издевался. Прислал письмо в духе: «Что, Коршунов, допрыгался? Теперь на одной лапе скакать будешь, как цирковая собачка».

В его голосе прорезалась такая ненависть, что в салоне словно похолодало.

— Когда-нибудь я до них доберусь. Может, не завтра и не через год, но доберусь. Только вот одного Афанасия мало оказалось. Думал, хоть чуть легче станет, а внутри всё та же пустота. Как была дыра в душе, так и осталась.

Я повернул голову, внимательно глядя на разведчика.

— А может, дело не в них? Может, дыра не от того, что они сделали, а от того, что ты потерял?

Коршунов бросил на меня быстрый взгляд.

— В смысле?

— Ты же не просто ногу тогда потерял. Карьеру, положение в обществе, веру в справедливость. И сколько негодяев ни убей — это не вернётся. Новую жизнь строить надо, а не только старые счёты сводить.

Разведчик задумчиво поскрёб щетину на подбородке.

— Может, вы и правы, боярин. Только вот привычка — вторая натура. Двадцать лет в контрразведке научили всё раскладывать по полочкам: вот враги, вот цели, вот задачи. А как по-другому жить — не научили.

Мы свернули в переулок, где располагалось представительство. Впереди показались знакомые ворота.

— Знаете, вы, пожалуй, правы насчёт новой жизни, — продолжил Коршунов. — Я это и сам начинаю понимать. Месть — она как наркотик. Думаешь, ещё одна доза — и полегчает. А на деле только глубже затягивает.

Я припарковал машину у ворот и заглушил двигатель.

— Если так подумать, — разведчик затушил трубку, — ваша идея с представительством, с разведкой и агентурой в соседних городах — это ведь строительство нового. И мозги мои старые на что-то полезное идут, не только на то, чтобы планы мести вынашивать.

Я улыбнулся, открывая дверцу.

— Вот и славно. А Карагина с Рубцовым… Что ж, если судьба сведёт — посмотрим. Но не стоит всю жизнь на это тратить.

Коршунов вылез и захромал к дверям. В свете фонаря над воротами его лицо казалось изрытым глубокими тенями.

— Буду строить новое… Но если эти двое под руку попадутся — пощады не ждите. Некоторые долги кровью платятся, и точка.

Я кивнул. Не мне было судить человека за желание справедливости. В конце концов, я сам только что вырезал верхушку целого рода за их преступления.

— Понимаю. Главное — не дай этому желанию тобой управлять.

— Постараюсь, — буркнул собеседник.

Он помолчал, глядя в ночное небо.

— Только вот Медведев с Лосевым… Хорошие были ребята. Профессионалы. Таких теперь днём с огнём не сыщешь.

— Позаботимся об их семьях, — пообещал я. — И достойно похороним.

— Вот за это отдельное спасибо, — кивнул разведчик. — А пока можно и отдохнуть, боярин. Вы на ногах еле держитесь, хоть и стараетесь не показывать. Завтра разберёмся со всеми делами.

Мы направились к воротам. Охранник, узнав нас, поспешно отпер замок. Внутри представительсва горели светильники, в окнах первого этажа мелькали силуэты — видимо, Листратова с Савельевым всё ещё занимались беженцами.

Я подошёл к двери, но обернулся на пороге.

— Родион. Насчёт пустоты в душе… Ты на правильном пути с представительством и разведсетью, но нужна не только работа. Попробуй найти кого-то, ради кого захочется жить, а не только то, за что готов умереть. Может, тогда и полегчает.

Коршунов задумчиво кивнул.

— Попробую, Ваше Благородие. Хотя в моём возрасте новые привычки приживаются туго. Но попробую.

С этими словами мы расстались. Я вошёл в представительство, оставив разведчика во дворе. Может быть, сегодняшняя ночь стала не только концом рода Уваровых, но и началом новой главы в жизни Родиона Коршунова. Время покажет.

Утро выдалось серым и дождливым. Я стоял на улице возле представительства, наблюдая, как беженцы грузятся в кузов грузовика. Тридцать человек с нехитрым скарбом — узлы, мешки, котомки. Та самая пожилая женщина в рваной шали, что первой согласилась ехать со мной вчера ночью, устроилась у борта, прижимая к себе потёртую кошёлку.

— Воевода, — подошёл ко мне Михаил, один из бойцов спецназа. — Разрешите обратиться?

Я кивнул, отхлёбывая горячий чай из керамической кружки. Ночь практически без сна давала о себе знать, но дел ещё оставалось немало.

— Некоторые из спасённых говорят, что у них остались припасы в деревнях. Мука, крупа, солонина. Не смогли забрать, когда к городу бежали.

Я перевёл взгляд на беженцев. Конечно, люди не с пустыми руками из домов уходили. Наверняка прихватили самое ценное, а продовольственные запасы пришлось бросить — не до того было, когда Бездушные по пятам.

— Где именно? — уточнил я.

— В основном в Вихрево и Новосёлках. Это километров 12–15 на юг, по дороге на Угрюм.

Я задумался. Продовольствие сейчас на вес золота, особенно перед Гоном. Бросать добро, которое может спасти жизни, было бы преступной расточительностью.

— Хорошо, — решил я. — Половина людей пусть остаётся здесь, в представительстве. Савельев с Листратовой присмотрят, накормят. За ними приедет второй грузовик из Угрюма. Я распоряжусь. А первый поедет по деревням с жителями тех мест, заберёт припасы.

Михаил кивнул и пошёл организовывать разделение. Люди заволновались — никому не хотелось оставаться в чужом месте, все рвались поскорее в безопасный острог. Пришлось вмешаться лично.

— Слушайте сюда, — повысил я голос. — Сейчас половина остаётся ждать следующую машину. Кто поедет забирать припасы — получит их обратно в Угрюме. Кто остаётся — будет накормлен и напоен здесь. Никого не бросим, всех довезём. Даю слово!