История Энн Ширли. Книга 2 - Монтгомери Люси Мод - Страница 25

— Чего же ты боишься, Руби?

— Я… я не сомневаюсь, что попаду в рай — я же была доброй христианкой, — но… там будет все по-другому. Мне страшно думать, что там нет ничего, к чему я привыкла.

— Знаешь, Руби, — нерешительно начала Энн: ей было трудно говорить о великой тайне жизни и смерти, — я думаю, что мы неправильно представляем себе рай. Вряд ли загробная жизнь так уж сильно отличается от земной. Мне кажется, что мы будем там жить так же, как и здесь, только более праведно, что мы останемся сами собой, но не будем терзаться неизвестностью. Не надо бояться, Руби.

— Но я хочу жить здесь! Я так мало пожила! Я отчаянно боролась за жизнь, но это оказалось бесполезно. Я должна умереть… расстаться со всем, что люблю…

У Энн буквально разрывалось сердце. Ей не хотелось утешать подругу банальной ложью, а все, что говорила Руби, было ужасающей правдой. Ей действительно придется расстаться со всем, что она любит. Она жила только мелкими, преходящими радостями, не заботясь о том главном, вечном смысле, который перекидывает мост между жизнью на земле и на небе и дает умирающему веру, что он просто переходит из земного дома в небесный, из сумерек в безоблачный день.

Руби приподнялась и устремила свои красивые голубые глаза на огромную круглую луну.

— Я хочу жить, — дрожащим голосом сказала она. — Хочу быть, как другие девушки, — выйти замуж… иметь детей. Я всегда любила малышей, Энн. Я никому не могла бы в этом признаться, кроме тебя. Знаю, что ты поймешь. А бедный Герб… он любит меня, и я люблю его, Энн. Другие для меня ничего не значат, но он — очень много. Если бы я не умерла, я вышла бы за него замуж, и мы были бы счастливы. Ох, Энн, как это несправедливо!

Руби упала обратно на подушки и горько разрыдалась. Энн, переполненная жалостью и отчаянием, крепко сжала руку подруги — и ее молчаливое сочувствие передалось Руби и помогло ей, возможно, больше, чем могли бы помочь самые убедительные слова утешения. Постепенно Руби успокоилась, рыданья стихли.

— Я рада, что поделилась с тобой, Энн, — прошептала она — Мне стало легче от того, что все это вырвалось наружу. Каждый раз, когда ты ко мне приходила, я хотела поговорить с тобой, но у меня не было сил. Мне казалось, что, если я произнесу эти слова вслух, или кто-нибудь другой скажет, или хотя бы намекнет на то, что я умру, смерть станет неминуемой. Поэтому я не позволяла себе даже думать о смерти. Днем, когда меня окружают люди, это не так трудно. Но ночью становится просто невыносимо. Смерть приходит и глядит мне в лицо, и мне делается так страшно, что хочется кричать.

— Но ты не должна бояться, Руби. Ты должна быть храброй и верить, что на небе тебе будет хорошо.

— Я постараюсь поверить в это. А ты приходи ко мне почаще, Энн. Ладно?

— Да, дорогая.

— Мне осталось недолго, Энн. Я чувствую. И я хочу, чтобы рядом со мной была ты. Ты мне всегда нравилась больше всех девочек в школе. Ты никогда не злилась, и не завидовала, и не ревновала, как многие из них. Вчера ко мне приходила Эм Уайт. Помнишь, мы с ней так дружили в школе, а потом поссорились и больше уже не разговаривали? Сейчас я понимаю, как это было глупо. Вчера мы с Эм помирились. Она сказала, что давно помирилась бы со мной, но боялась, что я от нее отвернусь. А я ни разу с ней не заговорила, так как думала, что она мне не ответит. Как странно, что люди не могут понять друг друга, правда, Энн?

— Да, больше всего горя на земле происходит из-за отсутствия взаимопонимания, — кивнула Энн. — Но мне надо идти, Руби. Уже поздно — тебе нельзя оставаться в сыром саду вечером.

— Ты скоро опять придешь, Энн?

— Да, очень скоро. Я сделаю все, чтобы тебе помочь.

— Ты мне уже помогла. Мне не так страшно. Доброй ночи, Энн.

— Доброй ночи, дорогая.

Энн медленно шла домой по залитому лунным светом Эвонли. Этот разговор заставил ее осознать глубинный смысл жизни. Нельзя порхать по ней бабочкой, как Руби, и жить лишь маленькими повседневными радостями: надо стремиться к высокому. Жизнь, которая ожидает нас на небесах, должна начинаться уже на земле.

Больше Энн не видела Руби живой. На следующее утро из дома в дом полетела весть, что Руби Джиллис умерла. Она умерла во сне, и на ее лице была улыбка — словно смерть пришла не как леденящий душу призрак, а как добрый друг, который взял ее за руку и перевел через небесный порог.

После похорон миссис Рэйчел Линд сказала, что красивее покойницы она в жизни не видела. В Эвонли еще много лет вспоминали, как прекрасна была в гробу одетая в белое платье Руби. Смерть одухотворила ее земную вызывающую красоту и явила людям тонкие черты и нежный абрис ее лица, сделав то, что, может быть, с годами сделали бы жизнь, любовь, радости и горести материнства. Глядя на это лицо сквозь пелену слез, Энн поняла — такой лик предназначил Руби Всевышний, и такой она останется в памяти навсегда.

Перед тем как похоронная процессия вышла из дома, миссис Джиллис отозвала Энн в комнатку рядом с гостиной, где покоилась в гробу Руби, и вручила ей маленький пакет.

— Я решила отдать это тебе, — сквозь слезы проговорила она. — Руби, наверное, хотела бы, чтобы я так сделала. Это салфетка, которую она вышивала в последние дни. Она не закончена — иголка так и осталась там, куда ее воткнули в последний раз бедные слабые пальчики.

— Как странно думать, что человек, которого ты знал всю жизнь, умер, — сказала Энн Диане по дороге с кладбища. — Это первая смерть среди наших подруг. Постепенно, рано или поздно, мы все последуем за ней.

— Да, возможно, — неохотно признала Диана. Ей не хотелось говорить о смерти. Она предпочла бы обсудить похороны: великолепный, обитый белым бархатом гроб, который мистер Джиллис заказал для своей любимицы («Джиллисы обязательно должны выставиться, даже на похоронах», — заметила по этому поводу миссис Линд), убитое горем лицо Герба Спенсера, истеричные рыдания одной из сестер Руби, — но об этом Энн говорить отказывалась. Она шла, глубоко задумавшись, и Диана чувствовала, что в этих раздумьях ей нет места.

— Руби ужасно любила смеяться, — прервал молчание Дэви. — А на небесах она тоже будет смеяться, Энн?