Громов: Хозяин теней 4 (СИ) - Демина Карина - Страница 9

— Идём, — я глянул на пацана.

Вот… сдохнет он к концу первой смены.

Или я, если жалеть стану.

Дерьмо.

А ещё понимание, что та революция, которая была в прошлом моём мире, не на пустом месте случилась. Власть там, капиталы, которые этой власти хотели — это одно. А захлебывающиеся своей кровью мужики, вышвырнутые за забор подыхать где-нибудь там, или такие вот, как этот мой помощник новоявленный, — совсем другое.

Хотя и не скажу, что проникся к революционерам большой любовью.

Может, потому что знаю, что там, в будущем, их идейность обернётся не меньшею кровью?

Ладно.

Это всё потом.

Потом — в нашем закутке, откуда пацана пришлось шугануть, впрочем, он только и рад был убраться. А мы вот садимся. Метелька, чумазый и злой сильнее обычного, и Филимон, который даже не пытался стянуть сало. Но и отказываться от угощения не стал.

— Тоже одного поставили? — Метелька жевал медленно. Промокшая от пота рубашка прилипла к хребту. И на лице обозначились острые скулы.

Чтоб.

Уходить.

Пока не подхватил чахотку. Или чего похуже, потому что пылища эта вокруг, пропитанная силой другого мира, тоже ни хрена не полезная.

— Не, — Филька мотнул головой. — С Кабышем. Он здоровый. Так что… ты это, с ним пойдёшь?

— А что?

— Так-то про него не спрашивали.

— А про меня?

Интересно. И с каждым слово всё интересней.

— А про тебя прям так хорошо… вчерась, ввечеру явился, ну этот, Светлый. На самом деле его иначей кличут. Мамка сказала, ну, когда они в первый раз ещё там заглянули. Вроде как ейный старый знакомец. И сказала, чтоб не вздумал ввязываться. Вот…

— Правильно сказала.

— Я и не ввязывался. Я ж не дурак. А так носят,

Так чего спрашивал?

— Ну… так-то… когда ты туточки появился. Кто тебя привёл или сам ты. Или вот с кем дружбу водишь.

Эти вопросы были вполне понятны.

— Ещё, не замечал ли я за тобой чего-нибудь такого…

— Какого?

— Не знаю. Не объяснил толком.

А вот это уже настораживает. Хотя нет, вру. Не это, а вот такой горячий интерес, прям-таки почти извращённый. Одно дело прощупать или даже наблюдателя поставить, который за мной издали приглядит. И совсем другое — денег обещать. Причём по местным меркам сумма немалая. Детям у нас пять-семь рублей в месяц платят. И то считается неплохо.

А мне вон три рубля дают, чтоб только в гости заглянул.

— Про то, ладишь ли ты с машинами. Как к тебе начальство… ну и чего у вас с хозяином тогда приключилось. И так-то… то одно, то другое. Вроде так болтает-болтает, об погоде или ещё чём, и снова про тебя раз. И этак, и так. Прям извёл весь. Но рубля дал. И не велел говорить.

— А ты сказал.

— Ты ж не выдашь?

— Не выдам. И где они там будут?

— Так это… Староконюшинская три. Скажешь там, что ты на занятия. Там у них эта… школа вечерняя. Рабочая. Во!

Школа — это хорошо.

Учиться никогда не поздно.

[1] Детей на фабриках было много, порой до половины от всех рабочих. Брали от 6 лет и старше. На некоторых предприятиях лет с 11 дети трудились наравне со взрослыми. И продолжительность труда, и условия его долгое время никак не регламентировались. Закон, ограничивающий эксплуатацию детского труда, был принят лишь в 1882 году. Он устанавливал запрет на работу детей до 12 лет, для подростков 12–15 лет время труда ограничивалось 8 часами в день (не более 4 часов без перерыва), запрещалась ночная работа с 9 вечера до 5 часов утра. Владельцы предприятий должны были предоставлять детям, не имевшим хотя бы одного класса образования, возможность посещать школы не менее 3 часов в день. Этот закон вызвал протест у многих промышленников, поэтому он вступил в силу лишь через год, да и то с оговорками. А в 1890 пересмотрен и «смягчен» — малолетним вернули девятичасовой рабочий день, в некоторых видах производства было разрешено «по необходимости» ставить подростков и на ночные смены.

[2] Справедливости ради стоит сказать, что далеко не все промышленники держали рабочих в чёрном теле. При многих фабриках возводились общежития барачного типа, действительно нанимали кухарок для готовки, ладили баню и т.д. Порой даже школы открывали. Последние не столько из-за радения за народ, сколько из жесточайшего кадрового голода и нехватки младшего управляющего персонала.

Глава 5

Глава 5

Я с ужасом, ей-богу с ужасом, вижу, что о бомбах говорят больше полгода и ни одной не сделали! [1]

Из открытого письма к молодым революционерам.

Трамвайчик полз, весело дребезжа. И весеннее солнце, будто подгадавши, что день у нас выходной, щедро делилось, что светом, что теплом. Оттого ли или же по причине выходного, но настроение у меня было приподнятым. И даже взгляд кондуктора, который держался рядом, явно подозревая нас в недобром, не раздражал. Работа такая у человека — за порядком следить. А мы с Метелькою от местной публики, пусть и не в высоких чинах пребывающей, но всяко чистой, сильно так отличаемся.

Хотя вон тоже и умылись.

И причесались.

И костюмы вытащили те, которые приличными назвать можно. Да только пыль с грязью в кожу въелась намертво.

Танька опять ругаться станет.

Трамвайчик звякнул и остановился, выпуская нас с Метелькою и солидную даму в чёрном вдовьем платье. Даму сопровождала сухопарая девица, которой Метелька успел подмигнуть. Девица сделала вид, что не заметила и отвернулась.

А хорошо.

Люблю весну. Снежок подтаял, пустив по мостовым грязные струйки воды, а от реки потянуло болотом, но всё одно люблю. Перестукивается капель, плавятся сосульки на крышах, а синицы с воробьями делят ближайший куст, возмущённо чирикая. Щурится лениво, вполглаза наблюдая за птахами, огромный чёрный кот.

Мы остановились, чтобы купить калачей у разносчика — негоже с пустыми руками.

— Опаздываете, — дверь открыл Еремей, он же пакет и забрал.

— Так, трамвай долго ждать пришлось.

Оправдывался я лениво.

А в доме пахло едой. И нормальною. Сытною, горячею, от одной мысли о которой рот наполнился слюной.

Я уже знал, что будет, потому что так бывало каждое воскресенье.

Круглый стол. Скатерть с кистями и поверх — ещё одна, кружевная и расшитая. Фарфоровые тарелки, которые появились в доме не сразу, но Татьяна заявила, что ей они нужны, а Мишка не стал возражать. Пузатая супница и что-то там ещё, чем названия не знаю.

Обед.

Как по меркам нижнего города, вполне праздничный. Авдотья, бывшая в доме и за кухарку, и за прочую прислугу, подавши на стол, откланяется. У неё тоже короткий день, более того, Татьяна порой и вовсе даёт выходной, чему Авдотья весьма даже рада. Знаю, что перед уходом она сунет Тимошке пряника и велит вести себя хорошо. А Татьяна сделает вид, что не замечает этакого нарушения режима.

Тимофей, вычесанный, приодетый, спокойно сядет за стол.

А я в очередной раз уставлюсь в его лицо, надеясь поймать признак того, что он очнётся.

Вот-вот.

Совсем уже почти.

Он же смутится и сгорбится.

И…

В общем, привычно всё.

Мишка в полосатом костюме, который сидит почти хорошо. Синее платье Татьяны. Не траурное, но почему-то навевающие мысли о трауре. И белый воротничок с белыми же манжетами нисколько не исправляет впечатления.

А белые перчатки она снимет уже потом, когда за Авдотьей закроется дверь.

— Вы с каждым разом всё сильнее меняетесь, — Мишка первым нарушает давнее устоявшееся правило: не говорить за столом о делах.

О погоде вот.

О том, что лёд на Неве ещё не вскрылся, но уже того и гляди. И что следом, конечно, подтопит. Что квартирная хозяйка снова заглядывала, проверяла порядок, но больше, конечно, со скуки. И ещё очень Татьяне сочувствует, уверяя, что отсутствие приданого для приличной девушки, конечно, обстоятельство серьёзное, но можно и без приданого личную жизнь устроить.