Громов: Хозяин теней 4 (СИ) - Демина Карина - Страница 68

— А он сам, значит, уехал?

— Да… мне очень стыдно, что я не поверила. Он ведь, получается, знал…

Вот и у меня вопрос: знал или догадывался?

— А что ещё он сказал?

— Он… ничего. Но денег велел дать. На всякий случай. И адрес оставил… знакомого… чтобы, если вдруг что-то пойдёт не так, я могла обратиться…

Какой заботливый человек.

— Так что вот… вы поправляйтесь! Танечка сказала, что совсем скоро вас уже отпустят…

Она всё-таки ушла.

Честно, чем дальше я лежал, тем сложнее лежалось. Это ж одно дело, когда вот только-только в себя пришёл, и совсем другое, когда вечность уже щебет этот слушаешь.

Но убралась.

Я полежал ещё минуту или две, так, на всякий случай, убеждаясь, что Светочка не вернется, а потом пошевелил пальцами уже активней.

И снова глаза открыл.

И позвал.

Правда, вместо «Метелька» получилось «Ме-е-е». Такое вот, душевно-козлиное блеяние.

— Савка! — Метелька сразу подскочил. — Очнулся!

— А-х-ха, — вышло сипло. — П-пить…

— Сейчас. Я…

Вода была тепловатой, но вкусной, до того вкусной, что я пил и пил, и не способен был напиться. И она буквально просачивалась в моё тело, возвращая его к жизни. Правда, сразу тело стало тяжёлым, неудобным, потом и боль появилась, и зуд.

— Напугал ты, — Метелька забрал стакан. — Может, давай кликну кого?

— Потом. Что тут… расскажи. Было. И вообще. Давно я?

— В беспамятстве? Так, вторую неделю.

Охренеть.

— Сперва-то ты сам, а потом уж Николай Степанович сказал, что лучше тебе спать, потому как попалило тебя крепко.

Значит, не примерещился свет божественный.

— Шкура сползать стала, а это болюче. Но он помогал. У него силища такая! Я в жизни не видывал!

Хорошо.

И чем дальше, тем больше я ему должен.

— Он прям раненых одного за другим! Никогда такого не видывал! Натуральный святой! Если б не он тогда, было б хужей много. Нет, другие тоже приехали, да они ему и близко не ровныя.

Надо будет спасибо сказать.

Точнее сказать скажу, но одним спасибом, чую, не отделаешься.

— Метелька, — после того, как я напился, дышать стало легче, да и в целом. Да, ощущения не самые приятные, и эйфория прежняя рассеялась, но в остальном я скорее жив, чем наоборот. — Было что?

— Когда?

— Тогда. Не тупи. Сначала давай.

— А… ну так… ты меня наверх отослал. И Михаил Иванович сказал, чтоб я рядом держался, но под руку, ежели чего, не лез. Ещё револьверов дал. Ну, на всякий случай.

Разумно.

И надо было самому подумать. Как обычно, когда всё уже произошло, понимаешь, где и о чём надо было самому подумать.

— Там ещё пули особые, освящённые, — Метелька сел прямо на кровать, а потом спохватился: — Не больно? Николя сказал, что больно не будет, что ты молодой и здоровый, но надобно, чтоб спокойно лежал, а потому тебя в сон отправил, пока новая шкура взамен старой не отрастёт.

Плечи чешутся. И шея тоже.

Руки чутка.

Спина, которая ниже поясницы, то вполне себе нормально, не чешется.

— Потом внизу вроде бахнуло. А второй раз — уже тут, почти под окнами. И окна все мигом вышибло. Мне рожу чуть посекло.

Он лицо потрогал, но я на нём следов не увидел.

— Николя ругался после, говорит, что если б в глаза попало, было б тяжко. И так стекло мелкой искрой. Замаялись выковыривать… вот, но это ерунда.

Угу.

Конечно.

А если б и вправду ослеп? Дурак ты, Громов. Вот вроде и понимал, что опасно, но не стал Метельку убирать. А что, удобнее же, когда он под рукой.

Веселее.

И вроде давал слово, что заботиться будешь, а выходит… выходит, что горбатого могила исправит. А в моём случае и она не помогла. Не привык я о других думать.

Вот просто не привык.

— А в коридоре чего-то непонятного. У меня в ухах звенит, трясу башкой, а гляжу, что Михаил Иванович застыл будто бы. Я к нему, трясу, а он стоит столпом. И уже так чегой-то там… будто музыка, но какая-то, прям душу выворачивающая.

Значит, взрывами дело не ограничилось.

— Я в коридор. А там казак, что подле палаты, тоже застывший. Ну и второй. Я к ним, пихаю в бочину, а они как неживые. И музыка эта прям в мозги лезет…

— Зачарованная флейта, — пояснили нам от дверей. — Доброго дня, молодые люди. Надеюсь, не помешал.

[1] «Русское слово» 25 (12) мая 1905 года

[2] И тут Метелька прав. В конце 19 века и начале 20 в России очень и очень не хватало квалифицированных кадров.

Глава 33

Глава 33

Все этопоганое общество должно быть раздроблено на несколько категорий. Первая категория — неотлагаемо осужденных на смерть. Да будет составлен товариществом список таких осужденных по порядку ихотносительной зловредности дляуспеха революционного дела, такчтобы предыдущие номера убрались прежде последующих.

Катехизис революционера [1]

Карп Евстратович был цел.

Почти.

Красноватый рубец, начинавшийся от линии роста волос, пересекал лоб, ныряя под бархатную повязку, что укрывала левую глазницу, и выныривал из-под неё же, чтобы продолжить путь по щеке. Рубец был свежим, налитым и влажновато поблёскивал мазью. Левая же рука жандарма лежала на белоснежной повязке, которая придавала ему вид одновременно героический и элегантный.

— Ничуть, — я поёрзал, пытаясь сесть. И Метелька с готовностью сунул подушку под спину. Зуд тотчас усилился, и пришлось стиснуть зубы и в одеяло вцепиться, чтоб не сунуть руку за шиворот. Чую, проскрёб бы себя до самых рёбер. — Заходите. Гостем будете.

— Все мы тут гости, — здоровой рукой Карп Евстратович опирался на трость, что, однако, ничуть не мешало ему передвигаться бесшумно.

Или это я после всего слегка тугоухим сделался?

— Садитесь, Карп Евстратович, — Метелька вскочил и подвинул стул. — Я могу погулять, ежели надобно.

— Не стоит. Не думаю, что вы, молодой человек, узнаете что-то существенно новое.

На стул Карп Евстратович опускался медленно и осторожно, как человек, который на практике понял, сколь хрупко его тело.

— Но рад, что вы очнулись. Николя, конечно, утверждал, что это дело времени, но сами понимаете. В нынешних условиях всё зыбко и ненадёжно.

— Как… остальные?

— Девятнадцать, — сказал Карп Евстратович, сжимая навершие трости. — Четверо гражданских. У одного сердце остановилось. Двое — под завалами, когда обрушились перекрытия. И ещё одного застрелили.

Он помолчал и добавил:

— Ещё семеро при взрыве дома… — и щека, вторая его, дёрнулась. — Я запрещал им лезть. Велено было оцепление выставить. Задержать всех, кого получится. Но не соваться вниз!

— Сунулись?

— Один умник выслужиться решил. А там…

— Ловушка.

— Именно. Его спасло, что сам погиб, иначе бы… под трибунал. А так вон медальку. Посмертно. За героизм. Мир праху его.

И перекрестился.

— От дома что осталось?

— Две стены. Часть фундамента. Судя по всему, его изначально готовили к подрыву. Динамитные шашки были заложены в нескольких местах. Сработали второй волной. В подвале-то только троих накрыло, а остальных уже там…

И замолчал.

И я тоже молчал. А что сказать? Облажались по полной. И со всех сторон.

— А удалось… хоть что-то?

— Что-то — определённо… но пока говорить не о чем, — Карп Евстратович чуть наклонился. — Вы, помнится, интересовались тем, что случилось тут?

Киваю.

Интересовался.

— Операцию они провели сложную. И стоит признать, что организованы новомировцы куда лучше, чем мы.

— Новомировцы?

— Ах да, вы не в курсе. Они именуют себя детьми нового мира, который намерены построить, — Карп Евстратович отставил трость в стороночку. — В газетах был напечатан манифест. Весьма… своеобразного характера. В нём новомировцы выдвинули ряд условий.

— И чего хотят?

— Низложения государя и установления народной республики, в которой все граждане равны по рождению. Создания Совета по управлению оной республикой. И Комитета по делам одарённых, чтобы он провёл перепись оных и определил обязанности. А заодно уж распределил одарённых таким образом, чтобы они начали служить и приносить пользу обществу. Ещё национализации всех предприятий с передачей их государству. В общем, довольно обширная программа.