Энола Холмс и зловещие знаки - Спрингер Нэнси - Страница 20

— Ах, так в её безумии есть метод!— воскликнул Шерлок, повторяя фразу, которая в одном из рассказов о великом сыщике относилась к нему самому.

Ответа Майкрофта я не уловила: всё моё внимание занял велосипед. Сначала я решила обмотать полосками бумаги раму, соединяющую руль и колёса, но вскоре выяснила, что ошиблась, и тихонько выругалась себе под нос.

— Право, дорогая сестра, — с лёгким укором произнёс мужской голос у меня за плечом, и я хотела было рассердиться, когда вдруг поняла, что слова эти, нежные и вовсе не осуждающие, принадлежали не Шерлоку, а Майкрофту. Сегодня Шерлок вёл себя более напыщенно. — Если учитывать нрав нашей матери, можно смело предположить, что для неё самая важная деталь велосипеда — та, что позволяет им управлять.

Я закатила глаза — он этого, конечно, не увидел, поскольку стоял у меня за спиной, — и стала накручивать бумажки на руль.

И тут же забыла о своём раздражении, когда буквы начали складываться в осмысленные слова. К сожалению, длины руля хватило лишь на малую часть послания:

...Нельзя быть в первую очередь матерью, а уже потоп личностью; ни семья, ни муж, ни дети не должны, как это часто случается, лишать женщину её самодостаточности и стремлений. Я решила, что, если не буду верна себе, материнство моё получится обманным...

Шерлок обошёл велосипед и прочёл строки с другой стороны:

Я не могу быть той, кем не являюсь, но, возможно, мне не следовало становиться матерью. И неудивительно, что твои братья до сих пор холосты...

— Помилуйте, что за письмо! — воскликнул Майкрофт. — И, похоже, мы прочли середину. Насколько я понимаю, там ещё три полоски? Попробуем определить, какая из них первая?

— Разумеется, — согласился Шерлок. — Прошу, отправь слугу за карандашом и бумагой. Мы с Энолой будем читать, а ты — записывать.

Так моё праздничное чаепитие началось с расшифровки скиталы на тротуаре перед домом 221 по Бейкер-стрит. Избавлю любезного читателя от подробного описания наших мытарств и скажу лишь, что мне было приятно и даже радостно трудиться над разгадкой головоломки вместе с братьями. Впрочем, счастье моё было недолгим: его грубо оборвало начало маминого письма.

Милая моя Энола,

Если ты получила это послание, значит, меня уже нет в живых...

Глава двадцать первая

Я ПРОЧЛА ЭТО ВСЛУХ, И МОЙ ГОЛОС предательски дрогнул. Мы затихли — хотя шум улицы, естественно, никуда не делся. Шерлок и Майкрофт не знали что сказать. Или ждали, пока заговорит «милая Энола».

— Ну конечно, — произнесла я наконец. — Угольные символы на конверте, границы, круг, глаза: цыганки хотели защититься, доставляя письмо.

— Предрассудки вселяют страх перед тенью смерти, — проворчал Майкрофт. — Всё сходится.

— Энола... — Шерлок с состраданием посмотрел на меня. — Мне жаль.

— Почему же? — Я состроила, надеюсь, смешную рожицу и с иронией добавила: — С днём рождения меня!

Шерлок отвёл глаза.

— Билли, — резко обратился он к слуге, — можешь вернуть остальные велосипеды их владельцам.

Мы продолжили разбирать мамино прощальное послание, и я опять же не буду описывать это долгое и нудное занятие и сразу приведу весь текст целиком, записанный с наших с Шерлоком слов Майкрофтом:

Милая моя Энола,

Если ты получила это послание, значит, меня уже нет в живых. Понимаю, это внезапные и жестокие слова, но мне не хочется подбирать эвфемизмы и говорить, что я «ушла в лучший мир». Знаю, ты девушка образованная и свободомыслящая и тоже предпочитаешь факты образным выражениям. Одна из причин, по которой я столь страстно отстаивала права женщин, — это моё убеждение в том, что нам дана лишь одна жизнь, после которой нас уже ничего не ждёт, а значит, надо прожить её достойно.

Именно поэтому я оставила — да скажу прямо, поскольку признаю свою вину, — бросила тебя столь бессердечным образом. Я собиралась подождать ещё год или два, но начала чувствовать смертельную тяжесть внизу живота и осознала, что мне осталось недолго. Энола, ты всегда была мудра не по годам. Надеюсь, ты поймёшь, что нельзя быть в первую очередь матерью, а уже потом личностью; ни семья, ни муж, ни дети не должны, как это часто случается, лишать женщину её самодостаточности и стремлений. Я решила, что, если не буду верна себе, материнство мое получится обманным. Я не могу быть той, кем не являюсь, но, возможно, мне не следовало становиться матерью. И неудивительно, что твои братья до сих пор холосты. Возможно, и ты откажешься заводить детей. Возможно, такое решение будет правильным.

Так или иначе, я с самого детства мечтала насладиться простой и свободной жизнью цыган и всегда восхищалась их красочными, удобными одеждами, непокорными лошадьми, заливистым смехом, небрежным отношением к нелепым правилам. Думаю, ты понимаешь, что их вороватость меня ничуть не отталкивает и я разделяю их бунтарский дух. Ведь ты знаешь, что и меня можно было бы обвинить в воровстве.

Я эгоистично преследовала свою мечту, но в слабое оправдание хочу сказать, что думала и о тебе и не хотела, чтобы ты плакала над моим смертным ложем, надевала чёрные платья и проходила через принятые в обществе изматывающие и печальные ритуалы оплакивания и погребения. И сама надеялась избежать судьбы твоего бедного отца: похорон на церковном кладбище и могильной плиты. Я желала свободы. Свободы в жизни — в том, что от неё осталось, — и свободы в смерти.

Разве не иронично, что я, рационалистка, приняла решение провести последние свои дни среди тех, кто искренне верит в разнообразную чепуху, от чтения судьбы по ладони до загробной жизни? Однако, даже несмотря на их предрассудки, я всё равно очарована цыганами. Они относятся ко мне словно к божеству. Сейчас я лежу в шатре, поставленном специально для меня, поскольку я умираю. За мною заботливо ухаживают, хотя тем, кто касается умирающей, приходится всякий раз проходить обряд очищения. Для меня готовят новую обувь и одежду, чтобы обеспечить всем необходимым для перехода, как они считают, в загробный мир. Когда меня опустят в землю, на мне будут блестеть амулеты и монетки, и мои кисточки, несомненно, похоронят вместе со мной. Если бы у меня был собственный караван, всех лошадей убили бы и положили в мою могилу вместе с караваном. К счастью, у меня его нет, поэтому цыгане лишь украсят могилу венками в форме лошадей и каравана, которые впоследствии унесёт ветер. А через день они оставят меня и поедут дальше по своему пути странников, со смехом и с песнями.

Не могу объяснить почему, но мне это кажется невыразимо прекрасным. Возможно, для тебя это не так. Я стараюсь посмотреть на случившееся твоими глазами и понимаю, что причинила тебе боль.

Скорее всего, ты гадаешь, каковы мои чувства к тебе. Я сама не раз задавалась вопросом, достаточно ли заботилась о тебе. К счастью, ответ на это — «да». Я любила тебя, насколько была способна, отдавала всю любовь, что была в моём сердце. Парадокс в том, что другая мать, несомненно, окружила бы тебя куда большей любовью — но с другой матерью ты уже не была бы собой.

Энола Евдория Хадасса Холмс, дочь, которой я по праву горжусь, я пишу тебе это письмо, поскольку ты заслуживаешь правды. Братьям твоим я ничего не должна. Однако всё равно радуюсь их достижениям и надеюсь, что однажды, если появится такая возможность, ты поделишься с ними содержанием этого письма.

Я намеренно не указываю даты, поскольку не желаю, чтобы вы отсчитывали дни с моей смерти.

Говорят, мы «продолжаем жить» в воспоминаниях наших близких. Я надеюсь почить и не «продолжать жить» ни в одном из смыслов, однако верю, что твои воспоминания обо мне будут светлы.