В поисках рая. Экспедиция «Кон-Тики» - Хейердал Тур - Страница 26

С берега в пальмовую рощу вела поросшая травой дорожка. Сперва мы увидели домик телеграфиста, потом, возле самой дороги, футбольное поле, правда не очень-то ровное, но все-таки цивилизация! И островитяне здесь выглядели более элегантно, чем наши фатухивские друзья. Шляпа набекрень, в уголке рта небрежно болтается сигарета — сразу видно, что сюда часто наведываются увеселительные яхты.

Местные жители смотрели на нас критически. Они уже успели раскусить белых и делили их на три категории: мундиры, требующие почтения, туристы — предмет их насмешек, и заготовщики копры, к которым здесь относились безо всякого уважения.

Мундир олицетворял правительство, власть. Власть, которая издает законы и отправляет островитян в тюрьму на Таити…

Турист, по их понятиям, живое воплощение глупости. Он тратит жизнь на то, чтобы слоняться по белу свету и бросать деньги на ветер. За старого, потрескавшегося каменного божка он отдаст не только кучу денег, но даже шляпу и костюм!

А сколько глупых вопросов он задает! Турист не видит разницы между феи и другими бананами; годовалый ребенок толковее его. Ни дома, ни красивые наряды островитян его не привлекают; сойдя на берег, он тотчас устремляется в лес — дескать, вот где красота!

Но турист хоть миллионер. Не то что заготовщики копры. Эти тоже белые, но совершенно нищие. Правда, голова у них варит лучше, и они не донимают людей вопросами. И в кокосовых пальмах знают толк не хуже островитян, и лихо пьют кокосовое вино. Но они приезжают не сорить деньгами, а выкачивать их. Туристы и правительство смотрят на них свысока, как на людей более низкого сорта. Словом, какие-то странные люди…

Поскольку мы прибыли на скромном туземном суденышке и сошли на берег в такую дрянную погоду, нас встретили с холодком. А когда мы, одетые в мокрое тряпье, устало побрели по дорожке, местные жители вынесли окончательный приговор: это белые самого низшего разряда.

Точно так же оценил нас жандарм Триффе, когда мы вместе с Вилли и Иоане постучали в дверь его конторы. Ибо белый, который всю свою жизнь провел в одиночестве среди полинезийцев, перенимает их взгляд на вещи.

Тощий человек в пробковом шлеме смерил нас мутным взглядом. Не вынимая из кармана правой руки, протянул левую Лив для приветствия. Затем повернулся к нам спиной и пригласил Вилли и Иоане переночевать у него, если им некуда пойти. На нас он больше не глядел. Что ж, вид у нас и впрямь был не особенно представительный.

Пошли дальше…

В дальнем конце деревни мы отыскали лавку мистера Боба; просто Боба, и все, или Попе по-местному. Он встретил нас в дверях — толстый, улыбающийся. Короткие штаны, волосатые ноги, разрисованные татуировкой руки. Наколотый на руке голубоватый якорек отлично сочетался со всем его обликом: сразу видно бывшего моряка, который осел на суше.

Но и здесь для нас не было места. Мистер Боб сообщил, что у него поселились два фотографа, больше некуда. И исчез в доме, пробурчав что-то насчет несносной погоды. В самом деле, шел дождь…

Только теперь до нас дошло, что мы в чем-то провинились. Жить дикарем не комильфо. Нас и здесь окружал мир, основанный на борьбе за преуспевание. Мы бросили вызов здешним белым тем, что не считались с правилами приличия. Задели их гордость, самодовольное убеждение, что они не отстают от времени, живут не в каком-нибудь глухом захолустье.

Мимо прошли наши гребцы. Их приютили в католической миссии.

Вилли был родственником местного вождя и устроился у него.

Вспомнив совет Пакеекее, мы отыскали дом протестантского священника. Грязный, темный барак на отшибе был, может быть, попросторнее большинства здешних лачуг, но ничуть не уютнее. Все, кто исповедовали веру священника-протестанта, могли поселиться в его бараке.

Навстречу нам вышел улыбающийся босой священник в черном пиджаке и полинезийской юбочке. Он пригласил нас присоединиться к пастве. Помню страшно фальшивое псалмопение, калейдоскоп странных лиц, затем мы повалились на только что освободившуюся кровать и уснули.

Когда мы проснулись, был ясный день. Сквозь разбитое окно лучи солнца падали на кучу кофе, рассыпанного для сушки на полу. За стеной кто-то стонал и кашлял.

Лив стиснула зубы. Нет, здесь оставаться невозможно.

Мы достали из «непромокаемого» чемодана нашу лучшую одежду. Она слиплась от морской воды. Ничего! Зато будем хоть немного похожи на туристов!

Лив — в шелковом платье и в туфлях на высоких каблуках, я — в костюме и шляпе — отправились, прихрамывая, в деревню. Великолепный эффект! Никто не смотрел на пятна и складки. Теперь мы в глазах местных жителей были туристами! Совсем другое дело.

Боб стоял в лавке, окруженный горластыми покупателями. Он отпускал варенье, жидкость для волос, фуражки с блестящими козырьками. Одна женщина попросила полметра резинки. Боб приложил кусок резинки к мерке, растянул до нужной длины и отрезал. Затем подал изумленной покупательнице коротенькую резинку.

— Мистер Боб, — обратился я к нему, — нам бы кое-что купить…

Боб смотрел на нас и не узнавал.

— Слушаюсь, мистер, — вымолвил он наконец, вежливо поклонившись.

— Варенье есть? — спросил я.

— Есть, мистер, сколько банок вам надо?

— Давайте все.

— Ты с ума сошел, — прошептала Лив, глядя, как Боб громоздит на прилавке гору банок с заманчивыми этикетками.

— Тс-с, — ответил я, — надо пустить пыль в глаза.

— Все, — с почтением в голосе доложил Боб, заставив половину прилавка разноцветными банками.

— Еще что-нибудь вкусное есть? — осведомился я.

— Конфеты, леденцы и шоколад, — отчеканил Боб, стирая со лба пот и не сводя с меня почтительного взгляда.

— Несите весь запас, — распорядился я. — А как с табаком?

— Какой — вы курите?

— Я не курю, мне для подарков местным жителям.

Зрители, окружившие нас, облизывались, глядя, как Боб достает добрую порцию жевательного табака и длинный нож.

— Столько?

— Чего там резать, все давайте, — небрежно бросил я, чувствуя себя Ротшильдом в деревенской лавке. — А это что? — продолжал я.

— Жидкость для волос, с Таити прислали.

— Давайте.

Тут и Лив сориентировалась и стала отбирать товары для себя. Когда весь прилавок был завален покупками, мы угомонились.

Я вытащил свой самый большой чек, готовясь уплатить.

— Что вы, это не к спеху! — всполошился Боб и торопливо схватил чек.

Мы вышли из лавки, чувствуя себя князьями. Условились, что покупки нам пришлют. Куда? Этого мы пока сами не знали…

Положение было исправлено. Отныне на нас смотрели как на людей.

На дороге нам встретились «фотографы», о которых Боб говорил накануне. Он — худой, обвешанный аппаратами, на одной руке браслет из кабаньих клыков. Она — маленькая, юркая, как дикая кошка, с пышной шапкой ярко-рыжих волос.

Они были для нас словно оазис в пустыне. Мы тотчас подружились. Мадам Рене Шамон, французская журналистка, прибыла на Хива-Оа с кинооператором, чтобы сделать фильм об острове, где некогда жил Поль Гоген. Название — «По стопам Гогена». Они уже сняли первые кадры — дорожку от берега в глубь острова, по которой ходил великий художник.

Мадам Шамон была женщина энергичная, не признающая никаких препятствий. Увидев наши ноги и услышав, где мы ночевали, она буквально взорвалась.

— Се т’юнь скандаль! — кричала она. — Вы находитесь в колониях моей страны, и сегодня ночью мадам Хейердал будет спать по-человечески, хотя бы мне для этого пришлось уступить свою собственную кровать!

Они поселились в пустующем домике губернатора, к Бобу ходили только есть.

Мадам Шамон и кинооператор приплыли на «Тереоре» накануне утром. Они собирались поработать на Хива-Оа неделю-другую, пока шхуна набирает груз копры, а потом вернуться на Таити.

— А оттуда — домой, — воскликнул тощий оператор, блаженно улыбаясь. — Тысячу стройных пальм за одну сосновую иголку под снегом!

— Да уж, занесло нас в дыру! — бушевала Рене Шамон. — Вернусь во Францию — такую пародию сочиню!.. Назвали когда-то Южные моря раем, и теперь никто не смеет сказать правду.