Страх и ненависть в Лас-Вегасе - Томпсон Хантер Стоктон - Страница 8

На мгновение мне показалось, что он обломался, однако один из швейцаров протянул руку за бумажкой, приговаривая: «Хорошо, хорошо. Я позабочусь о ней, сэр», и оторвал корешок парковочной квитанции.

– Ни хрена себе! – воскликнул я, когда нас пропустили в фойе. – Нас чуть не накрыли. Ты быстро сообразил.

– А ты как думал? Я твой адвокат. Кстати, ты мне должен пять баксов. Верни немедленно.

Я пожал плечами и отдал ему банкноту. Аляповатое фойе отеля с орлоновым покрытием кричащих тонов выглядело неподходящим местом, чтобы торговаться из-за грошовых подачек оператору стоянки. В таких местах вручают «Оскары», выступают Синатры, дефилируют вице-президенты. От холла буквально разило огнеупорным пластиком и фальшивыми пальмами, убежищем больших кутил из высшего общества.

Мы направились в огромный банкетный зал с уверенным видом, однако нас не пропустили. Мы опоздали, сообщил человек в бордовом смокинге, зал набит битком. Свободных сидячих мест не осталось ни по какой цене.

– В жопу сидячие места, – заявил адвокат. – Мы старые друзья Дебби, приехали на ее шоу из самого Эл-Эй, и нас ни один черт не остановит.

Человек в смокинге начал что-то трындеть о пожарной безопасности, однако мой адвокат отказывался слушать. Наконец после шумных препирательств нас впустили задаром, взяв обещание, чтобы мы будем тихо стоять за сценой и не курить.

Мы дали слово, но, как только оказались внутри, съехали с катушек. Сказалось напряжение. Дебби Рейнольдс что-то верещала на сцене в серебряном парике в стиле афро под аккомпанемент мелодии из «Сержанта Пеппера» в исполнении золотой трубы Гарри Джеймса.

– Охренеть! – изрек адвокат. – Вляпались прямиком в привет из прошлого!

Нам легли на плечи чьи-то тяжелые руки. Я вовремя успел спрятать в карман трубочку для гашиша. Громилы вывели нас в фойе и крепко держали возле входа, пока не подогнали нашу тачку.

– А теперь проваливайте, – сказал человек в бордовом смокинге. – Мы делаем вам снисхождение. Если у Дебби такие друзья, то с ней обстоит дело хуже, чем я думал.

– Мы с вами еще разберемся! – крикнул адвокат, когда мы отъезжали от отеля. – Мнительные говнюки!

Я объехал вокруг казино «Серкас-Серкас» и остановил машину у черного входа.

– Вот правильное место, – объявил я. – Здесь нам точно не будут трахать мозги.

– Где эфир? Мескалин больше не действует.

Я подал ему ключ от багажника, а сам зажег трубочку с гашишем. Адвокат вернулся с пузырьком эфира, открыл крышку, плеснул эфира на бумажный носовой платок и, тяжело дыша, потер им под носом. Я смочил в эфире еще один платок и тоже нюхнул. Запах эфира даже с закрытой крышкой вышибал мозги. Вскоре мы уже нетвердо поднимались по лестнице ко входу, глупо хихикая и поддерживая друг друга, как алкаши.

Таково главное преимущество эфира: ты ведешь себя как деревенский пьяница из старинного ирландского романа, моторика отказывает, зрение туманится, равновесие пропадает, язык стоит колом, связь между телом и мозгом полностью нарушена. Что вкупе дает интересный эффект, ведь разум продолжает функционировать более или менее нормально. Ты видишь свое дурацкое поведение со стороны, но не в силах его контролировать.

Например, ты направляешься к турникету «Серкас-Серкас», зная, что швейцару надо дать два доллара, иначе он тебя не пропустит. Но когда ты подходишь, все идет наперекосяк: ты не можешь рассчитать расстояние до турникета и врезаешься в него, отлетаешь назад и хватаешься за пожилую женщину, чтобы не упасть. Какой-то сердитый член клуба «Ротари» толкает тебя в бок, и ты думаешь: «Что происходит? В чем дело?» Потом ты слышишь собственное бормотание: «Чтоб вашего Папу трахнули собаки, я не виноват. Смотрите, куда претесь! Какие еще деньги? Да вы знаете, как меня зовут? Бринкс![8] Я родился… Я родился? Разгружайте овец. Женщин и детей – в бронированные машины. Приказ капитана». Ах, дьявольский эфир – наркотик для всего организма. Головной мозг в ужасе отшатывается, потеряв связь с мозгом спинным. Руки бестолково дергаются, деньги из кармана не достать. Глотка издает уродливый смех и шипение. С губ не сходит улыбка.

Эфир – идеальный наркотик для Лас-Вегаса. В этом городе любят пьянчуг – свежую добычу. Поэтому нас без разговоров пропускают через турникет внутрь заведения.

Если бы войну выиграли нацисты, весь арийский мир сидел бы по субботам в «Серкас-Серкас». Это – Шестой рейх. На первом этаже, как в любом другом казино, полно игорных столов. Однако здание в форме циркового шатра имеет высоту примерно в пять этажей, и в этом пространстве творится что-то невообразимое – окружная ярмарка пополам с польским балаганом. Прямо над столами сорок братьев Каразито выполняют «смертельные воздушные полеты» на трапециях в компании с четырьмя росомахами в намордниках и шестеркой сестер-нимфеток из Сан-Диего. Скажем, ты сидишь в главном зале и играешь в блек-джек. Ставки повышаются, и тут ты вдруг смотришь вверх и видишь прямо над головой, как за полуголой четырнадцатилетней девчонкой гонится в воздухе рычащий самец росомахи, с которым неожиданно вступают в смертельный бой два крашенных серебрянкой пшека. Они спрыгивают с балкона на противоположной стороне и на лету хватают росомаху за шею. Поляки держат зверя и летят вниз прямо на столы, где играют в кости, но, не долетев, подскакивают на страховочной сетке, где отпускают друг друга и разбегаются по трем разным углам под крышей. Когда они снова летят вниз, их перехватывает в воздухе тройка «корейских кошечек»[9] и доставляет, вцепившись в трапеции, на один из балконов.

Безумный хоровод не прекращается ни на минуту, но никто, похоже, не обращает на него внимания. В зале на первом этаже круглые сутки идет игра, цирк никогда не закрывается. Тем временем на всех балконах верхних этажей всеми способами охотятся на лохов. Развлечений хоть отбавляй – отстрели нашлепки на сосках десятифутовой сиськи и выиграй козочку из сахарной ваты. Встань перед волшебной машиной, и всего за 99 центов твое изображение высотой шестьдесят метров появится на экране над центром Лас-Вегаса. Заплати еще столько же, и ты можешь оставить голосовое сообщение. «Говори, что хочешь, приятель. Не волнуйся – тебя услышат. Не забывай, что твой рост шестьдесят метров». Господи, я представил, что лежу в кровати в отеле «Минт» и лениво смотрю в окно, как вдруг в ночном небе появляется какой-то злобный пьяный фашист ростом шестьдесят метров и орет на весь мир: «Вудсток юбер аллес!» Надо будет задернуть на ночь гардины. От такого прихода наркоша может запрыгать по номеру, как теннисный шарик. Хватит с меня собственных галлюцинаций. Со временем ты привыкаешь видеть сцены вроде своей покойной бабушки, карабкающейся по твоей ноге с ножом в зубах. Большинство любителей кислоты умеют справляться с подобными вещами. Однако никто не в состоянии предугадать трип, когда какой-нибудь урод явится в «Серкас-Серкас», имея в кармане доллар и девяносто восемь центов, и вдруг появится в небе над Лас-Вегасом размером в двенадцать раз больше Бога, вопя все, что взбредет в голову. Нет, такой город не годится для психоделических наркотиков. Здесь слишком вычурна сама реальность.

Хороший мескалин начинает действовать постепенно. Первый час ты ждешь, в середине второго часа начинаешь проклинать урода, который тебя надул, потому что ничего не происходит, и вдруг – дзынь! Адская сила, странный накал и вибрация. Полный улет, если ты в таком месте, как «Серкас-Серкас».

– Вынужден признать, – сказал адвокат, когда мы сели за столик в баре «Карусель» на втором этаже, – что это место начало на меня плохо действовать. Кажется, меня пробирает страх.

– Глупости. Мы приехали искать Американскую мечту. И теперь, когда поиск в самом разгаре, ты вдруг решил спрыгнуть. – Я сжал его бицепс. – Разве ты не понял, что мы нащупали главный нерв?

– Я знаю. Именно это меня и пугает.

Эфир уже выветрился, кислота давно перестала действовать, зато мескалин работал в полную силу. Мы сидели за круглым столиком из золотистой формики, вращавшийся, как спутник на орбите, вокруг стойки бармена.