Муля, не нервируй… Книга 4 (СИ) - Фонд А. - Страница 7

Вышел в коридор и наткнулся на высокого тощего парня с длинными волосами и в странной кепочке. Так как в коридоре поблизости никого не было, то решил спросить у него:

— Извините, а вы Виктора Парамонова не видели?

Тот посмотрел на меня каким-то сумеречным взглядом и печально покачал головой:

— Нет.

Ну нет, так нет, я пошел дальше. Буквально в трёх шагах стояла группа явно студентов из театрального и что-то весело обсуждала.

— Извините, а вы Виктора Парамонова не видели? — опять спросил я.

Все мгновенно замолчали и удивлённо уставились на меня. Наконец, одна девчуля, самая мелкая, и оттого, видимо, самая бойкая, отмерла и удивлённо сказала:

— Так вы же только что с ним сами разговаривали…

Глава 4

Я посмотрел на длиннющий коридор: заново искать Парамонова было лень. Особо не раздумывая, решил — скажу Козляткину, что не нашел. Пусть завтра опять посылает.

Время уходило к вечеру, и я отправился в тот ресторан, где работала по вечерам Белла. Пора разобраться, что это за конфликт у них такой вышел.

Ресторан от «Мосфильма» был довольно-таки далеко, пока добрался, да ещё прямого автобуса не было, пришлось с двумя пересадками ехать. Времени угробил уйму. Что настроения мне отнюдь не прибавило.

Я легонько толкнул задребезжавшую стеклянную дверь и зашёл в ресторан, не как ответственный служащий при портфеле и с суровым взглядом, а как простой гражданин, которому захотелось пюрешки с котлеткой по-киевски.

Ресторан встретил меня шумом, сквозь который прорывались звуки рояля, луково-шершавым ароматом шашлыка, чуть отдающим то ли барбарисовой кислинкой, то ли кинзой, запахами свежесмолотого и только что сваренного кофе, и той таинственной атмосферой почти детского предвкушения, за которым всегда следует праздник.

Беллу заметил сразу. Сидела за роялем, играла вальс Шопена, пальцы порхали над клавишами, словно бабочки. Лицо у неё было печальное, бледное, под глазами залегли тени. А вокруг уже потихоньку разгоралась вечерняя развесёлая ресторанная жизнь — гул посетителей, звон бокалов, смех. Атмосфера вечного праздника: столики на четверых застелены белыми скатертями, в вазах живые цветы, всюду улыбки.

— Мне, пожалуйста, салат «Столичный», шашлык по-карски, жюльен из грибов с луком, запечённый под сырной шапкой, — сказал я официанту, садясь за столик у колонны, спиной к стене. Отсюда было видно и Беллу, и дверь в директорский кабинет.

— Десерт не желаете? — окинул меня профессиональным взглядом официант, одобрительно отметил мой добротный костюм, югославскую обувь.

— Мороженое с шоколадной крошкой и сиропом, — задумчиво кивнул я, продолжая незаметно наблюдать.

— Что будете пить? Шампанское, коньяк, грузинские вина? Могу предложить вишнёвый ликёр.

— Обычный морс, пожалуйста, — усмехнулся я.

Официант ловко скрыл гримасу разочарования под профессионально-вежливой улыбкой и пошел выполнять заказ. А я стал смотреть дальше (Белла пока меня не заметила).

Через пять минут лысоватый толстяк, похожий на перекормленного по сусекам колобка, выкатился из своего кабинета. Видимо, это и есть пресловутый Тарелкин. Он был красным, как рак. Подошёл к роялю, и прошипел Белле:

— Прекращай этот джаз!

— Это не джаз, это Шопен… — попыталась она вставить, но Тарелкин уже рыкнул.

— Шопен, жопен! Мещанство! Я же сказал, у нас теперь народные песни положено!

За соседним столиком вдруг грохнул хохот, там дружно зааплодировали. Я поморщился, ничего не слышно. Белла что-то пролепетала неразборчиво, явно заискивающе, мне сквозь такой шум слышно не было. Я выпрямился на стуле, кулаки сами сжались, но… не время. Надо по-тихому.

Принесли заказ. Съел, даже не почувствовав вкуса. Залпом выпил стакан морса. Официант, парень лет двадцати с прыщами на лбу, опять спросил:

— Может, всё-таки коньяк? У нас есть замечательный коньяк, заграничный…

— Нет, спасибо, — улыбнулся я почти по-дружески. — А что, у вас тут музыкантов часто меняют?

— Вы эту имеете в виду… — он снисходительно махнул рукой в сторону рояля, где уже Беллы и Тарелкина не было, а вместо неё присаживался новый пианист, длинноволосый и с гусарскими усами, задолдонивший нечто развесёло-разудалое. — Старушку давно уже поменять пора. Играет ерунду всякую, не по уставу.

— По какому ещё уставу? — прикинулся простаком я.

— Ну, чтоб весело и… — официант замялся.

— И без Шопена, — подсказал я.

Он засмеялся, будто я выдал анекдот.

— Слушай, — наклонился я, доставая пачку сигарет. — Ты ведь старший здесь?

— Ну… да, — он приосанился, затем черканул спичкой, поднёс огонёк к сигарете.

— Проводи меня к директору, будь добр. У меня к нему дельце, — я оплатил счёт, докурил и пристально уставился на него.

Парень растерянно заморгал, но кивнул. Щедрые чаевые сделали своё дело.

Директор, тот перекормленный колобок Тарелкин, сидел в кабинете и с удовольствием жевал бутерброд с икрой. Перед ним стояла целая тарелка с бутербродами. Увидев меня, он чуть не подавился.

— Что-то случилось? — он торопливо дожевал веточку петрушки.

— Да нет, — улыбнулся я. — Я посетитель. Поговорить зашёл.

Тарелкин напрягся.

— Ну и…?

— Да вот, — я сел напротив него без приглашения. — Хочу банкет заказать. Нужен шикарный банкет. В честь открытия нового… советского учреждения.

— Какого? — насторожился Тарелкин и отодвинул тарелку с бутербродами подальше, за вазу с цветами.

— Учреждение полусекретное. Химия там, реактивы… — отстранённо махнул я рукой. — Неважно. Народу человек сто будет. Профессора, академики. Даже министр будет. Нужно всё, чтобы по высшему разряду: икра, водка, культурная программа…

— Будет! Всё будет! Программу организуем! — директор аж засветился. — Артисты, танцы!

— Прекрасно, — улыбнулся я, — на днях зайдёт мой человек, скажет, что от комитета. И уточнит детали и дату банкета…

При слове «комитет» толстяк побледнел, и на его лбу выступила густо испарина.

— Смета неограничена, — ласково улыбнулся я, и толстяк расцвёл ответной улыбкой, явно уже подсчитывая барыши. — До встречи, товарищ Тарелкин.

Расстались мы вполне довольные друг другом.

Город был весь в огнях. Я шел по вечерней Москве, вдыхая пряные ароматы распускающейся зелени и влажноватые от земли, и улыбался — крючок заброшен. Теперь осталось чуток подождать.

Дома была ворчливая Дуся, и несло чем-то подгоревшим из кухни так, что смрад было слышно даже сквозь закрытую дверь моей комнаты.

— Ну и вонища, — сказал я, и Дуся рассыпалась в многословных возмущениях.

— Это всё Потатуевы, — буркнула Дуся.

— А кто это?

— Стыдно соседей новых не знать, — покачала головой Дуся, но не осуждающе, а так, для порядку, — Василий Петрович и Августа Степановна они.

— Как? — вытаращился я и расхохотался, — Орфей у нас уже есть, Муза — есть, Белла — есть, теперь будет ещё и Августа Степановна. Для полного счастья только Августы и не хватало!

— Чего смеёшься? — недовольно нахмурилась Дуся, — как батюшка поглядел в святцах, так и назвали.

Дуся была человеком осторожным и, на всякий случай, уважала всё начальство подряд — от попов до милиционеров.

— Мда… — счёл нелишним не комментировать дальше я, затем вдруг вспомнил и осторожно спросил, — а дочку их как зовут?

— Какую дочку? — не поняла Дуся.

— Ну, девушка у них живёт. Такая… — сделал неопределённое движение пальцами в воздухе я, — светленькая.

— Ты про Нинку что ли? — не поняла Дуся, — так это и не дочка ихняя. И она не живёт, она приходит.

— А кто? — спросил я, в душе радуясь, что хрустально-колокольчиковая девушка не приходится им дочкой. Таких родственников я не вынесу… да и гены… Ой, о чём это я…?

— Невестка это ихняя, — ответила Дуся, а я выпал в осадок.

Это известие я переваривал, очевидно, долго. Потому что Дуся уже давно что-то рассказывала, рассказывала, а потом, обнаружив, что я совершенно не слушаю, возмутилась: