Магнат. Люди войны (СИ) - "Д. Н. Замполит" - Страница 26

При этом в Кортесах его рвали вне зависимости от действий управления и гвардии — одни за «преступную мягкотелость», другие за «неоправданную жестокость». Причем одновременно, менялись только стороны, смотря кого прижали — правых или левых.

Сидел он в гражданском костюме с вопиюще зеленым галстуком, а секретарь в форме каждые пять минут таскал ему депеши, от вида которых Менедес кривился, как от зубной боли. А уж от содержания…

Прямо чуял, как он боролся с желанием вбить меня в землю по самые уши, но Менендес предпочел сделать вид, что никого не замечает, и уткнуться в бумаги.

Ну, если хозяин не соблюдает политес, то мне сам бог не велел. Не дожидаясь приглашения, пододвинул кресло, уселся и начал с наезда:

— Я читал ваш приказ лейтенанту Арталю. Вы сошли с ума?

Брови Менендеса поползли наверх и, наверное, уползли бы на затылок, но он справился с собой:

— Что? Что вы на меня так смотрите?

А как еще смотреть на идиота? Или на конченую сволочь, в худшем случае.

— Я смотрю на человека, который приказал расстреливать испанцев.

— Вы неправильно интерпретируете приказ! — Менендес пошел красными пятнами. — Он должен был воодушевить! Внушить уверенность молодому офицеру!

— Да-да, «без жалости отвечать огнем». Пулеметным.

— Это эксцесс исполнителя! Горячность молодости, желание отличиться!

Я подвинулся ближе и доверительно сообщил директору:

— Знаете, есть такой принцип, если что-то может быть понято неправильно, оно будет понято неправильно. А у вас прямым текстом написано «без жалости».

— Не вижу проблемы! — огрызнулся директор.

— Вы говорите про горячность молодости. Добавьте к ней высокомерие офицеров, их презрение к гражданским, идеологическую зашоренность анархистов, постоянные стычки, самозабвенную храбрость испанцев… А когда этот бульон закипит, влейте в него пафосный приказ. Рано или поздно это приведет к большой крови, какой-нибудь не в меру ретивый молодой офицер не просто подавит выступление огнем, но расстреляет арестованных. Вы совсем не допускаете такого исхода?

— Зачем вы вообще вмешались? Это дело Гражданской гвардии, а не ваше!

— Предотвратить кровопролитие.

— Вы помешали наведению порядка!

— Ну да. Идеального кладбищенского порядка. Поймите, Артуро, я очень ценю вашу работу и догадываюсь, какие у вас сложности, но вместо того, чтобы гасить пожар, вы его разжигаете! Каждый такой инцидент возбуждает ненависть к власти, а премьеру и без этого не сладко.

Говорили мы полчаса, расстались недовольные друг другом, так что не знаю, сумел я донести свое видение или нет. А тут еще телеграмма из Барселоны, словно мало мне разборок с тайной полицией — на испытаниях разбилась белловская Aircuda, один из предсерийных образцов.

К моему прибытию обломки самолета по большей части собрали и вывезли на завод, а неудачно выпрыгнувшего пилота штопали в госпитале. Белл с инженерами закрылся в КБ, пытаясь сопоставить расчеты, последние доклады испытателя и результаты осмотра разбитой машины.

Мне Белл втирал про ошибку пилотирования, но подоспевшие летчики (русский, испанец и американец), кто уже поднимался на Aircuda в воздух, заявили единодушно:

— Самолет неустойчив!

— Нужно постоянно опасаться штопора!

— Центр тяжести слишком смещен назад!

Конструктор отбивался:

— Нам все время приходится выбирать! Да, устойчивость хуже, чем у самолетов с двигателем в носу, зато гораздо лучше маневренность!

А я мысленно чесал репу и чувствовал себя, как бы это помягче, зарвавшимся дурачком — моделизм это прекрасно, но внешний вид не дает полного понимания. Что я знал? В какой части какие номера и опознавательные знаки, сколько у какого летчика на борту звездочек нарисовано. Ну, по мелочам еще нахватался.

А в реале…

Поставил Белл движок за кабиной — пришлось сдвигать назад и крыло. Обзор получился офигительный, все хвалят, но вот вылезла неустойчивость. И дикий геморрой с валом от мотора к винту.

Сколько ресурсов и сил потрачено и что, все с нуля? Нет, менять всю схему нельзя, в конце концов, «Кобра» отлично воевала. Значит, надо дорабатывать имеющуюся конструкцию и учить пилотов. В конце концов, И-16 тоже не самый простой в управлении самолет был. А на сделанном из него И-180 сам Чкалов гробанулся. Кстати, пригласить бы его к нам, послушать, что профи скажет.

Пока же вызвал в Барселону Севу, как ни крути, самый опытный летчик у нас.

Обломки разобирали, измеряли, техники определяли самые опасные в смысле разрушения места и сечения, а я мотался по заводам и фабрикам, проверяя последние нововведения.

На «Испано-Сюизе» меня порадовали исчерпанием проблемы с эрликоновской пушкой. Лицензию у швейцарцев я получил напрямую и поделился ей с барселонской фирмой, в которой имел долю. Испанцы тут же начали клепать 20-миллиметровые автоматы почему-то во Франции, что сильно задело швейцарцев. Ко всем моим головнякам добавилась необходимость разруливать патентный конфликт, но главный конструктор «Испано-Сюизы» решил на основе полученного опыта создать свой образец. Первые испытания HS.404 показали, что путь выбран верный.

За эти дни мы по нескольку раз проезжали через заводской поселок, я вытягивал шею, стараясь рассмотреть домик Габи, но там все время было пусто. Но не в этот раз — окна открыты, значит, внутри кто-то есть.

— Притормози.

Ларри сочувственно хмыкнул, но скорость сбросил, а я опустил стекло, чтобы ничего не мешало.

На небольшой лужайке перед домом величественно возлежал темный пес с белой грудью и белой полоской через лоб до носа.

— Цезарь! — ахнул я.

Он встрепенулся, увидел меня, вскочил и побежал, размахивая хвостом.

Ларри остановил машину, я выскочил навстречу Цезарю, и он чуть не сбил меня с ног, пытаясь достать до лица и облизать.

Я чесал ему пузо и трепал уши, когда скрипнула дверь и до дрожи знакомый голос скомандовал:

— Цезарь, домой!

Поднял глаза и замер — Габи в самом расцвете красоты, та же светлая кожа, черные волосы и длинная шея. И глаза темные, как два дула, и все в этом взгляде — насмешка, гордость, неодобрение, осуждение, упрямство. Так, наверное, Торквемада смотрел на еретиков, у меня аж мурашки по спине побежали.

— Цезарь, домой!

Пес поднял голову, посмотрел на меня, виновато махнул хвостом и затрусил к хозяйке.

Хлопнули двери — сперва в доме, потом в машине.

— Поехали.

Мелькнула мысль бросить все, да увезти ее куда подальше, где войны не будет. Ага, в Антарктиду, отлично придумал. Нет уж, взялся — тащи! Главное, не скулить.

Выводы комиссии Сева подтвердил и рвался показать, как надо управляться с таким самолетом, но я запретил — еще учудит чего-нибудь на радостях и гробанется, а он мне живой нужен.

Но на земле Сева весь самолет облазил, в кабину забрался, за все ручки подергал, все кнопки понажимал, тумблерами пощелкал. А мы, стоя на авиастремянке с большой площадкой, следили за его манипуляциями.

— Что могу сказать, Jefe… — он потеребил нос. — Кресло удобное, сидишь, как влитой. Но почему альтиметр не перед носом, а сбоку?

Лоуренс Белл слегка покраснел:

— Это не окончательный дизайн.

— Тогда записывайте рекомендации мистера Марченко, — скомандовал я вполголоса.

Белл выдвинул вперед чертежника, и тот застрочил в блокноте.

— Мне, как летчику, важнее всего навигация. Альтиметр, авиагоризонт, спидометр, индикатор поворота, вариометр, указатель курса, все должно быть прямо передо мной, чтобы головой не крутить и глаза не скашивать.

— Что насчет штурвала, педалей и рукояток?

— Вот рукоятки хотелось бы почетче, чтобы не глядя понимать, куда их сдвинул. Со щелчком, что ли…

— В шлеме с наушниками ты щелчок не услышишь.

— Само собой, но тактильно?

Больше всего Севе не понравилась гордость Белла — дверь в кабину. Вроде бы как в автомобиле, но заметно ниже и уже.

— Все равно приходится чуть ли не пополам складываться, чтобы головой не удариться. А если выбираться с парашютом, то еще сложнее.