Баскервильская мистерия этюд в детективных тонах - Клугер Даниэль Мусеевич - Страница 8

И притом на него падает отсвет Тайны.

Потому что он — Арлекин.

Удивительно, что именно этот персонаж комедии дель арте оказался материализацией мистической стороны детектива. Что в нем мистического — в этом простоватом, веселом, наивном слуге-«дзанни», которого в итальянских уличных комедиях вечно обманывал более хитрый и умный соперник — Бригелла?

Но таким, наивным недотепой, стал Арлекин лишь в XVI веке. А двумя-тремя столетиями ранее звали его Алекин или Эллекен. И был он тогда существом совсем иной природы. Дадим слово одному из крупнейших современных историков-медиевистов Жаку Ле Гоффу. Он пишет, что Эллекен «вводит нас в мир мертвецов и небес»:

«…выделяются две характерные черты: солидарность предводителя и всех, кто составляет его свиту, и бешенство этой своры, особенно явно выраженное в немецком названии свиты Эллекена: wutende Heer — армия свирепых, или wilde Jagd — дикая охота. Свита Эл-лекена вводит в средневековое и западноевропейское имагинарное[54] ораву стенающих, улюлюкающих и разбушевавшихся привидений, это образ буйных и агрессивных сил потустороннего мира»[55].

Любопытно замечание историка о том, что чуть позже некоторые средневековые мыслители стали отождествлять Эллекена с удалившимся от мира, укрывшимся в пещере британским королем Артуром. А это значит, что, хотя Эллекен — существо демоническое, он в то же время еще и олицетворение справедливого властителя прошлого, идеального короля и судьи, предводителя не только буйных призраков, но и благородных рыцарей. И ведь обе эти ипостаси получают развитие и в детективном жанре, в образе главного героя!

Так что не очень смешной и наивный персонаж скрывается под маской (кстати, традиционно черной, с огромной бородавкой-рогом на лбу) и пестрым костюмом. Страшный, могущественный повелитель мертвецов, призраков, вырвавшихся из ада. И горе тому, кто однажды случайно встретится с этой сворой.

Но ведь и беспристрастный судья, от проницательного взгляда которого не может скрыться ни один преступник…

В цикле «Загадочный мистер Кин» английская писательница обнажила перед нами истинную природу героя детективного романа. Чаще наоборот: писатель старается наделить сыщика как можно большим количеством реальных жизненных черт. Но и там, где сыщик кажется вполне реальным, он, по сути дела, — существо как бы потустороннее, имеющее исчезающе малое количество черт, которые связывали бы его с материальным миром. Иными словами: природа этой главной фигуры в том, что она (он) всегда является воплощением надежд прочих действующих лиц детектива (то есть обычных граждан). Материализацией этих надежд — на тот краткий период, когда некоему кругу людей понадобилась помощь. А после этого — детектив исчезает. Словно растворяется в туманном воздухе Лондона (Москвы, Нью-Йорка, средневекового Китая, древней Индии и т.д.), чтобы вновь возникнуть, услышав невысказанный зов, крик о помощи. Разве вы не замечаете отсвет потустороннего на невозмутимом лице с трубкой?

И кстати, не о таком ли возвращении средневекового Эллекена в конце статьи о нем полушутя, но и всерьез тоже пророчествует Жак Ле Гофф?

«Но в нашу-то эпоху, когда на небосводе научной фантастики все множатся и множатся диковинные существа, служащие как добру, так и злу, — кто знает, не окажется ли среди всех этих марсиан последних уцелевших из свиты Эллекена?»[56] Насчет марсиан не знаю, но среди сыщиков, судей, обвинителей — вполне.

Уместно вспомнить еще одно произведение Кристи — может быть, лучший ее роман (во всяком случае, один из лучших) — «Десять негритят». Этот роман можно рассматривать как своеобразную антитезу «Загадочному мистеру Кину». Если Арле Кин появляется в результате некоей материализации надежд прочих персонажей, их страстного желания добиться раскрытия тайны и, как следствие, наказания преступника, то герои «Негритят» столь же страстно мечтают навсегда предать забвению тайну о своих давних, осознанных и неосознанных преступлениях. Именно их страх перед возмездием, которого каждый из них благополучно избежал когда-то, страх, похороненный в глубинах подсознания, но тем самым породивший неизбывное чувство вины, приводит к тому же эффекту — к реализации страха, к материализации возмездия. Когда-то, при первом прочтении, меня поразила гнетущая, пропитанная черной мистикой атмосфера этого романа — атмосфера преддверия Ада, Подземного мира. Неотвратимость возмездия уже понятна, и жертвы (по сути — души умерших, перевезенные на Негритянский остров и, как и положено, не имеющие возможности покинуть его) всего лишь ждут, когда оно свершится, пытаясь угадать, каким именно оно будет. Убийца из «Десяти негритят» (не буду его называть — вдруг кто-то из читателей еще не читал эту восхитительную историю) больше похож на судью загробного мира, а еще больше на Эллекена (но не на Арле Кина). Эти произведения («Десять негритят» и «Загадочный мистер Кин») можно рассматривать как своеобразную дилогию — единый прием, единое мифологическое пространство. А то, что в «Негритятах» главный герой убивает, а в «Загадочном мистере Кине», напротив, помогает изобличить убийцу и даже пресечь преступление, — так тут разница существует лишь на первый взгляд. На самом деле, они (он) делают одно и то же. Разница лишь в интонации, в форме.

Вернемся к «Собаке Баскервилей».

Гримпенская трясина — символ преисподней, адские врата. Потому наш энтомолог уходит туда и возвращается оттуда с легкостью необычайной, безо всякого вреда для себя. Что и неудивительно: коль скоро трясина — врата Преисподней (адская пасть — помните?), почему бы дьяволу испытывать какие-то трудности во время подобных экскурсий? Там ведь для него — дом родной.

Но есть противоречие, которое читатель наверняка уже заметил. Оттуда же, с торфяных болот, выходит на сцену и антагонист злых сил — сыщик. Именно в болотах его впервые встречает доктор Уотсон — впервые после начала непосредственного действа, разумеется. Хронология мистерии, хронология проявления Тайны не всегда совпадает с хронологией Загадки, хронологией сюжета. Будем рассматривать пока что первую сцену на Бейкер-стрит, рассказ доктора Мортимера, знакомство с сэром Генри Баскервилем и тому подобное — как служебный пролог. Помните у Гёте «Пролог на земле» и «Пролог на небесах»? Так вот, Бейкер-стрит — пролог на земле. Покров, заведомо скрывающий мистическую суть происходящего — до поры до времени.

Так что же получается — и этот герой, сражающийся во имя торжества справедливости и добра, тоже обитает в адских глубинах? Как такое возможно? Как этот факт согласуется с утверждением, что Гримпенская топь — Преисподняя?

Вполне согласуется. Нужно лишь внимательнее приглядеться к фигуре литературного сыщика (не только у Конана Дойла) и попробовать понять: какова его природа? Кто он, собственно говоря, такой, этот центральный персонаж детективного романа? Но прежде заметим, что роман «Собака Баскервилей» написан в 1901-м, а опубликован в 1902 году — то есть после появления в печати рассказа «Последнее дело Холмса», в котором герой А. Конана Дойла погибает от рук профессора Мориарти на дне Рейхенбахского водопада. Мало того. Первоначально в «Собаке Баскервилей» вообще не должен был участвовать Шерлок Холмс — все по той же причине: Конан Дойл убил своего героя.

Известный литературовед Ю. Кагарлицкий писал по этому поводу: «В это время Конан Дойл еще крепко помнил, что Шерлок Холмс давно погиб, и, выстраивая сюжет, хотел обойтись без него. Но это не удалось. Старый его герой чуть ли не силой ворвался в новую повесть...»[57]

Джон Диксон Карр в книге «Жизнь сэра Артура Конана Дойла»: «Первоначально, как Конан Дойл признавался Дж. Е. Ходдеру Уильямсу, когда он обдумывал рассказ [«Собаку Баскервилей» — Д. К.] в Кромере, ему и в голову не приходило использовать Шерлока Холмса. Но вскоре, когда он стал сводить воедино все детали, стало ясно, что над всем этим должен стоять некий вершитель судеб [курсив мой. — Д. К.]. “И тогда я подумал, — говорил он Холдеру Уильямсу, — зачем мне изобретать такого персонажа, когда у меня есть Холмс?”»[58]