Воронцов. Перезагрузка (СИ) - Тарасов Ник - Страница 6

Я решил перейти к более важному вопросу:

— А про государыню нашу Екатерину Алексеевну что слышно? Правда, что болеет?

Митька понизил голос, словно опасаясь, что его услышат шпионы, спрятавшиеся за каждым деревом:

— Истинная правда, боярин! Ноги у неё отниматься стали, — он сделал страшные глаза. — Но… — тут голос его упал до шёпота, — последние полтора десятка лет у неё появился новый лекарь. Мудрёный такой, сказывают, не нашенский. И лечит не как все прочие — ни пиявок, ни кровопусканий, а какими-то зельями да притирками заморскими. Поговаривают, что он то ли чернокнижник, то ли масон какой…

— Масон? Что ты такое несёшь? — удивился я.

— Дак не я это, боярин! Люди сказывают, — заторопился Митька. — Болтают, что с тех пор, как этот лекарь матушку-царицу взял в оборот, стала она после хворей быстрее оправляться.

— Что ещё знаешь? Что в мире творится?

— Дык это… В Польше волнения были, — Митька почесал затылок. — Бунтовали поляки-то. Говорят, что к нам собирались идти, но казаки наши их шибко потрепали — три тыщи одних убитых! Так, сказывают, по тракту кровь текла, пока дожди не пошли видно было. А Суворов-то наш, Александр Васильич, так разъярился, что велел всех пленных пороть, а предводителей на колы сажать. То давно уже было, но с тех пор поляки тихие стали, как мыши.

— А что с престолонаследником нашим? С Павлом Петровичем?

— Он сейчас самый первый помощник Екатерины Великой, — тут голос Митьки стал особенно серьёзным. — Она хворает крепко, и часть власти перешла в его руки. Он войском занимается, казной ведает. И что сказать — жёсткий он, Павел-то Петрович! Многих бояр, что при матушке-царице в фаворе были, разогнал. А кой-кого и под суд отдал за казнокрадство. Готовится, как говорят, к возможной войне с французами.

— С французами? — удивился я. — Почему?

— А Бог его знает, боярин! Я ж тёмный человек, почти не грамотный. Только болтают, что у них там революция случилась — царя своего сбросили. А теперь и до нас добраться хотят, чтоб и наши бояре того… без голов остались.

Я внимательно вслушивался в рассказ Митьки, пытаясь составить в голове картину. Ход истории здесь явно сильно отличался от того, что я знал из учебников.

— Вы, стало быть, в Уваровку направляетесь? — переспросил Митька, заметив, что я задумался. — Дорогу-то я знаю, провожу, тут можете быть уверены.

Я кивнул, осматривая поваленное дерево. Ситуация с разбойниками могла закончиться куда хуже, но теперь у меня появился неожиданный проводник. И, похоже, источник бесценной информации об этом чудном мире, в который меня занесла судьба.

— Ладно, Митька, рули к Уваровке, поговорить и в дороге можно. А там, глядишь, и до Уваровки моей доберёмся.

Митя со знанием дела обошел телегу, поправил завязки на упряжке лошади. Оглядевшись, я указал на брошенные вилы и дубинки душегубов. Митька кивнул и принялся укладывать их в телегу — в хозяйстве пригодятся. Уложив так, чтоб не мешали в дороге, и мы тронулись в путь.

Глава 4

По дороге я продолжил расспрашивать Митьку:

— А вот откуда ж ты всё про это знаешь-то, скажи мне на милость? Как-то для крепостного, да ещё и такого молодого, слишком познавательно ты говоришь. Буковки складываешь, про стражу размышляешь…

Митька шмыгнул носом и, видя, что я настроен благодушно, осторожно продолжил.

— Так, батюшка Николай из Спасского научил, — сказал он, поглядывая на меня исподлобья, будто опасаясь, что я вот-вот переменюсь в лице и прикажу высечь его за одну только грамотность. — Он в соседнюю деревню каждую осень приезжает, и на неделю или две остаётся. В избе у старосты садится, книги разные с крестами на обложке достаёт.

Парнишка вдруг слегка оживился, тень улыбки мелькнула на его губах.

— А мы, пацаны, с гороховой лепёшкой к нему и слетались, как комары на огонь. Ну, он даже не священник был, а так, дичок, как он говорил, но буквы знал.

— Дьячок, — машинально поправил я, пытаясь представить эту картину: деревенские мальчишки, сгрудившиеся вокруг церковнослужителя, который учит их читать в обмен на гороховые лепёшки.

— Ага, дьячок, — закивал Митька. — Говорил: «Читайте, свет в голове зажжётся». А мы смеялись — какой такой свет, если он у Фомы-то не зажёгся? Он и читать умел и считал в уме, а в сенях всегда об угол бился в темноте.

Я прикусил губу, чтобы не улыбнуться. Было что-то удивительно трогательное в этой наивной логике: если чтение зажигает внутренний свет, почему же грамотный человек не видит темноте?

— Но батюшка всё-таки был упрямый, — продолжал парень, уже смелее. — Заставлял нас по складам бубнить. И цифры на дощечках углём писал, нас учил. Один раз даже газету привёз, «Санкт-Петербургские ведомости» называлась. Ветхая, правда. А там про войну с турками было написано, про бунты где-то на Урале.

Я резко подался вперёд, заинтересовавшись. Вот оно! Информация из первых рук об этом альтернативном мире.

— И что там писали про бунты? — спросил я как можно безразличнее.

Митька наморщил лоб, вспоминая.

— Ну, что царские войска разбили басурманов на Яике… то есть на Урале, значит. И атамана ихнего казнили — Петру… Пучов… не упомню фамилию.

«Пугачёв?» — хотел было подсказать я, но вовремя прикусил язык. А вдруг это был совсем другой бунтовщик? В этой реальности даже Екатерина II дожила до 1807 года. Кто знает, какие ещё сюрпризы история здесь преподнесла?

— Мы когда читали газету, я даже как-то спросил: «А правда, батюшка, что царица — немка?» — Митька нервно глотнул. — Он аж побледнел и зашипел: «Молчи, говорит, дурак!» Но потом, спустя время, втихаря объяснил, мол, Екатерина Алексеевна — мать земли русской, а прочее — всё это брехня бунтовщиков да подстрекателей.

Я задумчиво потёр подбородок. Сведения, которые давал мне Митька, были бесценны для понимания этого мира. Да и выглядел он толковым малым, не чета этим лесным душегубам.

— Продолжай, Митька. Что ещё дьячок рассказывал?

Парень, приободрённый моим интересом, продолжил:

— Вот от него я и про французов узнал, и про поляков. Говорил, там у них народ королей на плаху тащит, а у нас тихо. — Митька улыбнулся. — А ещё я любил в щель в заборе подслушивать, когда сборщик подати приезжал от боярина да со старостой и мужиками разговаривал. Про налоги, про рекрутов, про то, что в мире творится. Вот в голове оно и складывалось. Вот и знаю кое-что.

— Ну, я смотрю, ты молодец, — похвалил я его. — Образованный. Дальше то куда намылился?

Он смущённо потупился и говорит:

— Ну, если вы меня наказывать не будете… То и сам не знаю. Вот сейчас до Уваровки вас провожу. А там, может, в монастырь подамся.

Я взглянул на этого тощего паренька, в котором странным образом сочетались крестьянская наивность и недетская смекалка. Что-то подсказывало мне, что он может пригодиться. В конце концов, мне предстояло как-то выживать в чужом времени, в полуразрушенной избе посреди заброшенной деревни. Помощник, особенно такой смышлёный, не помешает.

— Ты это с монастырём брось, — сказал я решительно. — Давай-ка пока при мне побудешь. Мне толковые люди нужны.

Лицо Митьки просветлело, словно солнце выглянуло из-за туч. — Ой, спасибо, боярин, за доброту вашу!

— Да что уж, — смутился я. — Да и не боярин я, а так… помещик получается мелкопоместный. — Я невесело усмехнулся, вспомнив про пятнадцать дворов деревни Уваровки, которая теперь, по воле судьбы, была моей.

— Да хоть горшком назови, только в печь не ставь, — выпалил Митька и сам смутился от своей дерзости.

Я рассмеялся — первый раз за весь этот безумный день. Парнишка был прав: титулы и звания сейчас значили меньше всего. Главное — выжить в этом странном мире, и желательно не превратиться в такого же никчёмного прожигателя жизни, каким, судя по всему, был настоящий Егор.

Телега с каждой кочкой всё сильнее пинала меня в пятую точку, будто мстя за всех начальников, которым я когда-либо дерзил. Народная мудрость не врёт: русские дороги — это отдельный круг ада, особенно в начале XIX века. То, что в моём времени гордо называлось «грунтовка», здесь считалось шикарной магистралью.