Воронцов. Перезагрузка (СИ) - Тарасов Ник - Страница 42

И вот в какой-то момент — хрясь! — бревно лопнуло надвое с таким треском, что птицы с ближайших деревьев взлетели испуганно. Получились две ровные половинки, почти одинаковые.

— Ух ты! — присвистнул Илья. — Как по маслу пошло!

— То ещё не всё, — усмехнулся Пётр, вытирая пот со лба. — Это только начало.

Потом закрепили одну из получившихся половин в самодельных тисках из брёвен, так чтобы можно было с ней работать дальше, и всё началось заново. Пётр снова вбивал клин в свежий торец, Илья помогал ему расширять щель — второй клин, потом ещё и ещё, и так раз за разом, методично и неторопливо.

— Главное — не спешить, — приговаривал Пётр, примериваясь к очередному удару. — Дерево само подскажет, где слабое место.

И действительно, эта половина треснула ещё быстрее. Потом принялись за вторую — и та тоже поддалась их упорству.

В итоге получились доски сантиметров пять-семь толщиной. Не шедевр столярного искусства, конечно, но для водяного колеса вполне сойдёт — прочные, из хорошего дуба.

Не прошло и полутора часов неспешной работы, как у нас уже лежали четыре таких доски, ровные и добротные. Обрубки же, которые остались с краёв бревна, аккуратно отложили в сторону.

— Эти тоже сгодятся ещё, — сказал Пётр, оглядывая результаты работы. — На втулки пойдут или на крепежи всякие.

— Неплохо получилось, — кивнул я одобрительно.

Пока Пётр устанавливал следующее бревно, аккуратно подгоняя его под нужный размер и проверяя, чтобы волокна шли ровно, Илья, не теряя времени даром, схватил с телеги старый, но добротный рубанок. Пристроил между устойчивыми камнями получившуюся доску и принялся методично строгать первую заготовку.

Стружки вились длинными золотистыми лентами и падали к его ногам, источая тот самый, ни с чем не сравнимый аромат свежего дуба — терпкий, чуть горьковатый, но удивительно живой. Доска буквально на глазах становилась всё более гладкой, и каждое движение рубанка оставляло за собой идеально ровную поверхность, словно шёлк.

Тут над рекой неторопливо пролетела серая цапля, лениво и размеренно махая своими широкими крыльями. Создавалось странное впечатление, что она специально наклонила свою голову на длинной шее, посмотрела прямо на нашу небольшую артель и что-то тихо курлыкнула, будто одобряя всю эту человеческую суету у речного берега. Может, и вправду одобряла — кто знает, что у этих птиц на уме.

Буквально в тот момент, когда Пётр с характерным треском расколол очередное толстое бревно ровно пополам, к нам притопал запыхавшийся Митяй, а следом за ним, неспешно, но шёл вечно ворчащий Прохор. Тот деловито поплевал на свои рабочие ладони, как положено настоящему мужику перед серьёзным делом и тут же бодро спросил:

— Что делать-то, барин? Говорите, чего надо.

— Что-что, — махнул я рукой в сторону кучи брёвен, — коли да строгай вместе с остальными, а то Петька с Ильёй до самой зимы пыхтеть будут, не управятся вдвоём.

Митяй, сияя довольной улыбкой как начищенный самовар, моментально схватил тяжёлый топор и принялся примериваться к бревну. Прохор же взялся за молот — инструмент явно по его силе и опыту. И да, дело сразу пошло заметно быстрее.

К самому вечеру, когда солнце уже направилось в сторону горизонта и бросало длинные тени от наших фигур, мы успели расколоть почти половину всех заготовленных брёвен на добротные доски толщиной по пять-семь сантиметров каждая. Удивительное дело — в общем-то ровные получились, как под копирку сделанные, что не могло не радовать глаз. Видно, руки у мужиков правильные, опытные.

Строгать решили уже завтра — света маловато стало, да и устали все порядочно. Сложили доски аккуратной штабелем так, чтобы между ними воздух гулял свободно, чтобы не прели от сырости, а наоборот — сохли равномерно на сквознячке.

— Ну что, молодцы мы сегодня, — похвалил я всех нас, отряхивая штаны от древесной пыли и стружки, — завтра доделаем остальное. Петь, прикинь заранее, что из инструмента на завтра брать с собой. Хорошо?

— Так что, барин? — переспросил Пётр, вытирая пот со лба рукавом рубахи. — Клинья, молот, рубанки точно понадобятся. Да пилу ещё, ежели подрезать что придётся по размеру.

— А с материалом как? — поинтересовался я.

— Ну, доделаем завтра дуб полностью, — ответил он, оглядывая оставшиеся брёвна, — а берёзу-то пока ещё даже и не начинали толком.

— Добро, — кивнул я одобрительно. — Илюха, ты снедь на завтра организуй с утра пораньше, уж больно вкусная она получается у жены твоей. Работать на голодный желудок — себе дороже.

Повернувшись к Митяю, добавил:

— А ты корзины у забора не забудь с вечера выставить, а то бабы наши нас без пирогов горячих оставят, обидятся на нерасторопность.

Мы неспешно двинули в сторону Уваровки, шагая по узенькой, но хорошо утоптанной тропинке, где густо пахло свежескошенным сеном и вечерней прохладной росой. Лёгкий ветерок шевелил листья на придорожных деревьях, создавая приятное шуршание, а где-то над широким полем монотонно гудел крупный жук, как какой-то дрон из моего далёкого времени.

По дороге я прикинул в уме, что пора бы уже глубже изучить повседневную жизнь деревни, а то со своими техническими внедрениями обязательно что-то важное и существенное пропущу. Местные традиции, порядки, негласные правила — всё это нужно знать.

— Илюх, — сказал я, — на утро организуй сходку всех крестьян и Фому обязательно позови, без него теперь никуда. Надо дела общие обсудить, планы на будущее, а он в счёте самое то — толковый мужик.

— Сделаем, барин, — покладисто кивнул Илья. — Фома, небось, уже всю голову себе сломал от размышлений и с нетерпением ждёт, когда вы его к настоящему делу пристроите.

Я хмыкнул, представляя, как Фома с его ухмылкой будет торговать на ярмарке. Наверное, тут ещё зазывала из него получится — голос громкий, речь бойкая.

Уваровка встретила нас уже привычным гомоном. Куры кудахтали где-то в закутках, мужики были в вечной суете — там подправить, тут починить. Вон Прасковья с Аксиньей таскали какие-то горшки от колодца, видно, воду на завтра запасали. Бабы переговаривались через заборы, делились новостями дня. Кто-то дрова рубил — слышался мерный стук топора.

Смотрел на это и думал: деревня живёт, дышит. Хорошо же! Не то что в городе, где каждый сам по себе, а тут — общее дело, общие заботы. Один другому поможет, не бросит в беде.

Зашёл в избу, а там — как в другой мир попал. Чистота сияла такая, что глаз радовался. На столе скатерть была, пусть и латанная местами, но была. Половики постелены, лавки скоблены добела. Даже запах особый — мёдом и сосновой смолой отдавало. А у печи стояла Машка в цветастом платке и улыбалась так, что от этой улыбки сердце аж спотыкалось.

— Перебралась, значит, — сказал я, и она подскочила ко мне, прижалась, обняла крепко-крепко.

А я вдохнул её запах — молоком парным пахла, травами луговыми — и чуть не растаял, как масло на сковородке.

— Как же хорошо, — выдохнул я, склоняясь к ней.

Поцеловал мягко, но жадно.

— Здравствуй, солнце моё.

Она лишь зарумянилась.

— Здравствуй, Егорушка, — шепнула. — Будешь ужинать?

— Разве что чуток, — хмыкнул я. — Дай только ополоснуться хочу, а то пахну, наверное, как Зорька после дубравы.

Машка кивнула, указывая на горшок в печи, где вода уже грелась.

— Вот и отлично, — сказал я. — Пошли во двор.

Ухватив полотенцем горшок с водой, мы вышли на улицу, где уже зажглись первые звёзды. Воздух стал прохладным, но приятным — день жарким выдался, а теперь легче дышать стало. В стороне, за сараем, я скинул рубаху, и Машка, хихикая, поливала мне тёплой водой из ковша.

— Ой, не брызгай так! — смеялась она.

Я фыркал от удовольствия, как кот под дождём, а она подкалывала:

— Ой, Егорка, моешься ты, а мокрая буду я — с головы до ног!

И тут меня осенила мысль.

— Маш, а ты не знаешь — баня в деревне есть у кого-то?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Завтра спрошу у Прасковьи, она то точно знает.