Воронцов. Перезагрузка (СИ) - Тарасов Ник - Страница 4

Глядя на бескрайние поля и леса, раскинувшиеся по обе стороны дороги, я внезапно осознал: что бы ни случилось, назад пути нет. Только вперёд — в неизвестность, в деревню Уваровку, в разваливающуюся избу, в новую жизнь.

Одно я знал точно: менеджер Алексей Романов умер в том метро. Теперь я — Егор Воронцов, опальный сын боярина, отправляющийся в ссылку. И мне предстоит заново учиться жить — в мире, где Екатерина Великая не умерла в 1796 году, где история пошла совершенно другой дорогой.

Телега подпрыгивала на ухабах, и каждый раз моя многострадальная пятая точка ощущала всю несправедливость мироздания. На очередном толчке я едва не взлетел, и вцепился в борт, чтобы не выпасть.

— А скажи-ка, любезный, — решил я попытать счастья в разговоре, — Есть ли по дороге какой постоялый двор?

Возница не повернул головы:

— Не.

Ну просто Цицерон, не иначе.

— А разбойники в здешних лесах водятся? — задал я второй вопрос, сам уже понимая его бессмысленность.

— Бывает, — буркнул крестьянин и сплюнул на дорогу.

— Хорошая сегодня погода, — зашёл я с третьей стороны.

— Бывает и хуже.

Я уже решил было сдаться, когда меня осенило.

— А как тебя звать-величать? Негоже ехать с человеком, не зная его имени.

— Митрохой кличут, — с неохотой ответил он, будто я пытался выпытать у него секрет государственной важности.

— А давно у батюшки моего служишь?

— С покрова третий год пошёл.

Ого, аж целых шесть слов за раз! Прогресс.

— Скажи, Митроха, а кто у нас сейчас на престоле-то сидит? — решил я зайти издалека.

— Ась? — он наконец повернулся ко мне, недоуменно выпучив глаза. — Вы что ж, барин, из ума выжили? Кто ж на престоле-то, как не матушка наша Екатерина, упаси Господи. Сорок-то годков почитай правит уже.

Ну, хоть что-то. Но информации всё равно маловато.

— А вот говорят, будто в Америке бунт случился, это правда? — спросил я, чтобы прощупать, как тут обстоят дела с американской независимостью.

— Нешто, — Митроха снова отвернулся, явно теряя интерес к беседе. — Не наше крестьянское дело. Бояр спрашивайте, они грамотные.

С каждой попыткой начать разговор крестьянин замыкался всё сильнее. То ли он в принципе не любил болтовню, то ли конкретно ко мне — вернее, к Егору — испытывал какую-то неприязнь.

— Митроха, я тебе дорогу где-то перешёл, что ли? — решил я взять быка за рога.

— Чего? — он даже поперхнулся от неожиданности.

— Не разговариваешь почти, отворачиваешься. Я тебе чем не угодил?

— Так это… — крестьянин помялся, а потом внезапно выпалил: — Вы ж, барин, в прошлый раз, как в наших краях были, Сидоровой дочкой на сеновале кувыркались. А потом Кузьму-конюха до полусмерти плёткой отходили, когда он вам про то слово молвил. Я его потом две версты на себе волок, до самой деревни.

Твою мать. Ну, спасибо тебе, Егор Андреевич! Не мог оставить мне тело с более приличной репутацией?

— Послушай, я… — я замялся, не зная, что сказать. Не объяснять же крестьянину про параллельные миры, перемещение сознания и прочую мистику. — Я изменился. Это больше не повторится.

Митроха кинул на меня такой взгляд, в котором читалось всё его недоверие и скепсис:

— Да уж, на меня не кидаетесь, и то хорошо, — и снова отвернулся.

Разговор явно не клеился. Я решил помолчать и насладиться пейзажем, если такое вообще возможно, когда тебя подбрасывает на каждой кочке. Поля сменялись перелесками, иногда встречались деревушки — маленькие, в десяток дворов. Крестьяне при виде нашей телеги низко кланялись, и я кивал в ответ, чувствуя себя при этом самозванцем.

Через какое-то время дорога свернула в лес. Деревья сомкнулись над головой плотным пологом, оставляя лишь узкую полосу голубого неба. Стало прохладнее и темнее. Даже Митроха как будто напрягся, поглядывая по сторонам.

Проехав с полкилометра по лесной дороге, мы упёрлись в поваленное дерево, перегородившее путь. Я быстро осмотрел ствол — не трухлявый, не подгнивший. Срезы ровные. Срублено, не само упало.

«Ну отлично — классика. Сейчас нас будут грабить», — мысленно выругался я.

И не успел я открыть рот, чтобы предупредить Митроху, как из-за ближайших кустов выскочили четверо здоровенных мужиков. У троих в руках были увесистые дубины, у четвёртого — вилы. Рожи небритые, в глазах — смесь жадности и тупой решимости. Краем глаза я заметил шевеление в кустах напротив — там прятался ещё один, поменьше ростом.

— Ну чё, господа хорошие, приехали, — осклабился самый мордатый, видимо, главарь. — Чаво везём по нашей землице?

Глава 3

Митроха, вместо того чтобы прикинуться ветошью, вдруг расправил плечи:

— Да это ж земля боярская! Боярина Романова! — и, гордо кивнув на меня, добавил: — И между прочим, как раз вот боярский сын сзади!

«Ой, дурааак. Кто ж тебя за язык-то тянет, олух⁈» — я чуть не застонал вслух.

Душегубы переглянулись и заметно оживились.

— Дык это лучшее, чё могло случиться! — радостно оскалился щербатый разбойник. — Значить, и в сундуке не сено, да и в бауле чавой-то ценное найдётся.

— Слышь, барин, — подал голос третий, с перебитым носом, — ты не серчай. Мы тебя не тронем. Так, пощупаем малость, чё везёшь. Подать, значица, соберём за проезд.

— По нашей-то земельке, — добавил четвёртый с вилами, гнусно хихикнув.

Пока трое разбойников пытались изобразить из себя таможенников, один медленно обходил телегу с явным намерением зайти со спины. Я заметил манёвр, но виду не подал. Решил потянуть время.

— Послушайте, мужики, — сказал я спокойно, — я сын боярина. Если сейчас разойдёмся миром, сделаю вид, что ничего не было. Одумайтесь.

Разбойники заулыбались, переглядываясь.

— Слыхал, Хромой? — обратился один к главарю. — Барчук сказывает, чтоб мы адумались. А чаво думать-то? И так всё ясно! — и довольно загоготал.

— Дык это!.. мы ж то не со зла, — подхватил другой, криво улыбаясь. — Мы ж только малость поглядим, чаво у тебя. Может, сам и отдашь чаво? По доброй воле?

Из кустов напротив раздался тонкий голос:

— Дядя Хромой, а может, правда не надо? Вон там на дороге стража была…

Я повернул голову и увидел молодого парнишку, едва ли старше шестнадцати. Худой, с испуганными глазами — он явно не вписывался в компанию матёрых разбойников.

— Заткнись, Митька! — рявкнул главарь.

Понимая что ситуация накаляется, я спрыгнул с телеги и в этот момент тот, что зашёл мне за спину, замахнулся дубиной, целясь по голове.

Я, тот который Алексей, ещё в институте получил первый кю по айкидо — почти первый дан, между прочим — и сейчас интуитивно попытался применить один из базовых приёмов: уйти с линии атаки и, используя инерцию противника, швырнуть его на остальных.

Почти всё получилось, если бы не два казуса.

Во-первых, тело-то было не моё — ни гибкости, ни плавности движений. Хотя сила, надо признать, имелась.

Во-вторых, мужик оказался крепкий, стоял как вкопанный. Выходит, в удар особо не вкладывался — просто хотел слегка «тюкнуть по темечку».

Но всё же, дёрнув его за руку с дубинкой, я вывел нападавшего из равновесия и провёл стандартный котэ-гаэси — захватил запястье державшее дубинку и, выворачивая его, бросил его через разворот кисти. Тот завалился с диким воплем.

Те трое явно не ожидали, что их приятель вместо успешного нападения вдруг полетит на них. Чем я и воспользовался. Пока они соображали, что происходит, я подбил колено ближайшему из них — тому, что с вилами. Он тоже с воем повалился на землю, выронив своё оружие. От второго я ловко отскочил в сторону когда он замахнулся дубиной, а третий, с гнилыми зубами, бросился поднимать первого упавшего.

Я кружился вокруг них как волчок, стараясь держать всех в поле зрения. Габариты мужиков, конечно, впечатляли — каждый на полторы головы выше меня и раза в два шире в плечах. Но двигались они с грацией беременных коров, каждый замах дубиной телеграфировали заранее, будто давая мне время подготовиться. Против такого даже неповоротливое тело Егора оказалось в выигрыше.