Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы - Гаврилов Дмитрий Анатольевич "Иггельд" - Страница 9

Вернее, стояли Ругивлад, да увязавшийся за ним Баюн, а Седовлас снова восседал на троне, и ворон, поблескивая железным клювом, что-то каркал своему господину.

— Тебя, кот, наш разговор не касается. Довольно будет того, что в прошлый раз меня провел. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали… Ну, да отрывать его тебе я не стану, пригодится на досуге… А пока, сосни маленько!

Зверь картинно зевнул и растянулся у ног словена, погруженный в дрему.

Сомнительно, правда, что было оно действительно так. Кошка не только гуляет, но и спит, когда и где ей вздумается. Да и какое заклятие подействует на волшебного кота по имени Баюн?

ГЛАВА 3. КНЯЖИЙ ПИР

Как у князя могучего стольнокиевского, многославного Володимира, шел весел да почестен пир.

За столами сидели бояре и богатые гости, старшие гридни да лучшие дружиннички. Над палатой витали аппетитные запахи жаркого, щедро сдобренного черемшой и восточными пряностями. Мясо готовили здесь же, на виду у пирующих. Туша гигантского вепря, обильно приправленная разными разностями, привлекала голодные взоры вновь прибывших. Раскаленные угли весело потрескивали да постреливали.

Фарлаф, окончив историю о том, как третьего дня он в Авзацких горах одним махом сразил семиглавого Горыныча, недовольно обернулся и цыкнул на отроков, чтоб поторапливались. Рассказ отнял не меньше сил, чем сама страшная битва.

— Вечером ты баял, у него было три башки! — поправил вояку Ратмир.

— То я на трезву голову сморозил! — ответил Фарлаф и опрокинул еще чару.

Из Златой Палаты то и дело выбегали резвы слуги с большими блюдами, полными костей и объедков, ловко сновали меж званых гостей, подливали им вина, редко, впрочем, удостаиваясь хотя бы благосклонной улыбки за сноровку.

Рыбу ломали руками, подчас не снимая перчаток, хотя тут же лежали вилки да ножички византийской работы — подарок ихнего базилевса нашему светлому князю.

Горы перепелов быстро таяли. Кубки пустели еще быстрее. Под столами шныряли собаки. То одной, то другой изредка доставалась кость.

Одна псина положила молчаливому Ратмиру на колени умную длинную морду.

— Прежде жрецы рекли, негоже, мол, до Волхова дня мясо есть! А я им в ответ: раз князь сказал, значит, можно! И все тут! — громко объяснял тучный боярин двум своим соседям.

— И все же, не гневил бы я Волха! — возразил говоруну мрачный, как грозовое облако, воевода с другой стороны стола, и потом добавил про себя. — Да и князю не советовал бы.

— А, Волчий Хвост! Не иначе родню почуял… Слышите! Мне Людота, наш кузнец, таков капкан справит, в него оборотень попадет — не выберется.

— Ты пьян, боярин! Видано ли дело на пиру у князя богов наших старых поносить, — то уже Претич одернул не в меру болтливого сотрапезника, — Я Волха не раз впереди себя видал. Вот на радимичей ходили — там и видал.

Асмунд, что соседствовал с Претичем, кивнул. Седой, но по-прежнему непокорный чуб съехал на гладкий, отшлифованный всеми ветрами лоб древнего витязя.

Неугомонный боярин хватил кулаком по столу. Подпрыгнули блюда, и в них подскочила снедь:

— Я князю верный пес, и раз Красно Солнышко говорит — старым богам до нас нет дела, так оно и есть. А все эти кудесники только на то и пригодны, что самородки да клады искать.

— Нет, бояре! — снова молвил Волчий Хвост. — Мне Асмунд сказывал, что в прежнее-то время были настоящие волхвы не чета нынешним, особливо один. Звали его Вещим. Так ли, Асмунд?

— Вещий Одр? Он наших кровей, нордманских! Хорошая у него была Удача, — вклинился в разговор бородатый ярл Якун, готовый всюду поддержать честь викинга. — А словене хелги Одра затем и пригласили, чтоб наряд учинил: судил бы и рядил по чести да совести.

— Уф! Сидел бы, мурманин, да не болтал глупостей! — отрезал Асмунд, и его могучая грудь заходила ходуном. — Вот где они у меня за сто лет, мурманские эти разговоры… — жилистая ладонь стиснула горло. — Подивитесь, люди? Вещий-то Олег, да не русич?

Викинг с богатырем спорить не стал, хотя заметно помрачнел. А его настырный земляк, сидевший подле, коварно спросил:

— А вот с какой это радости Одр назвал пороги на Днепре нашими именами? Да и с ромеями он когда договор писал, так его ведь одни ярлы поддержали! И щит на вратах их стольного города нашей, норманнской работы будет. Хвала Одину, хелги ныне пирует с ним в Вальхалле!

— Ой, мурманин, чёй-то шибко ты умный, как я погляжу! — разъярился Волчий Хвост. Шрамы на его на лице побагровели.

Но Асмунд остановил его, прижав к столу ладонь взбешенного боярина:

— Пущай себе сказки сказывает, жалко, что ли?

— Так ведь потом, чую, поздно будет! Они ведь, свеи проклятые, так все повернут… — кипел боярин.

— А что? Всякое может случитЬся… — спокойно проговорил Асмунд.

— Оно конечно! Все они мастера Русь возносить. А как ринется вражина на землю нашу — за каждый взмах меча гривну потребуют! — добавил Волчий Хвост.

— Сам-то что, не рус будешь? — возразил Якун.

— Ты, ярл, конечно, многое перевидел… — задумчиво вставил Претич, — А видал ли ты, Якун, как ходил Волчий Хвост один да на сотню супротивников? То-то!

Гости враз уставились на героя, оценивая да прикидывая: погрузнел, постарел Волчий Хвост. Но все так же крепок в седле. Да и под руку ему не попадись — надвое разрубит!

— А Ольг — то, вообще, имя не киянское, а русское, и русы все — свеи! — не унимался собрат Якуна.

— Это я-то свей?! — рявкнул Волчий Хвост.

— Ну, да! А то як же!? И та злая гадюка, что куснула Олега — тоже, небось, ихних, свейских кровей, — ехидно заметил Претич и расхохотался.

— Не скажешь ли, воевода, правда — умер Вещий от яда? — спросил кто-то из молодых, но уже допущенных к Княжьему столу.

— А я почем знаю! Вон, Асмунда и вопрошай! Ведаю только: у кого два кургана, тот, может, ни в одном из них и не лежит. Кто говорит, схоронили Вещего на Щековице. Дескать, змея князя защекотала. А иные брешут: помер он на Ладоге, ну, ильменские-то словены и свезли тело на Волотово поле. Там и курган имеется.

— Мужики! Хватит о грустном! Было, да прошло… А вот, говорят, в дремучих лесах, что к востоку, у жупана вятичей, Владуха, есть дочка-краса. Тоже Ольгою зовут, — раздался чей-то голос.

— Русы в лесах у ванов? Не может того быть! — отрезал Якун.

— Плевать. Когда мы с Красным Солнышком на них ходили, — продолжал боярин, не чтящий прежних богов, — еще девчонка…, а уж тогда князю приглянулась. Сейчас, должно быть, расцвела девица.

— О бабах, так о бабах! — кивнул Асмунд, клюнул носом, еще… и погрузился по щеки в капустную горку, сооруженную на блюде умелым поваром.

— Старый хрыч, а все туда же! — буркнул викинг, ломая толстое перепелиное крылышко.

— Хватит врать-то! Нет никаких вятичей с тех пор, как там Муромец побывал. Вышиб он мозги ихнему предводителю — жупану, значит — они и разбежались, — бросил кто-то из богатырей. — Мимо проклятого Соловья не было ни пешему проходу, ни конному проезду, ни зверю прорыску.

Он бы еще долго расписывал дерзости диких вятичей, но его оборвали.

— Это еще бабка надвое сказала! Чего тогда Бермята спешно в дорогу собирался? Не успел на севере Новгород усмирить, как снова на восток пошел, — возразил, пыхтя и сопя, грузный Претич.

— Чужой Удаче завидуешь, воевода? — настаивал викинг.

— Удача — это то, что дано богами. И моя удача хороша! — был ему ответ. — Видывал я успех и неуспех, познал и счастье и несчастье. Мне тоже, поди, славы не занимать! А на востоке в бою ее не сыщешь! Это вам не каганы с кагановичами… — проговорил Претич, и на него испуганно глянули.

Затем стали коситься и на Красно Солнышко, поскольку самого князя зачастую звали великим каганом, а державу его — каганатом.

Воевода не заметил собственного промаха, а Владимир вел беседу с дядюшкой и, скорее всего, тоже пропустил несуразицу.

— Это вам не ляхи да угры, — поучал молодежь Претич. — То свои, единокровные, единоверные. И смирить их не просто будет. Можно помыть ноги в Мраморном море, только рыб жалко… Можно поставить столб Перуну посреди Царьграда… Иль забить им, ромеям, чтоб не вылазили, врата. Но сколь не ходи в дремучие леса вятичей — не сыскать там славы, только смертушку.