Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы - Гаврилов Дмитрий Анатольевич "Иггельд" - Страница 45

Разминая суставы разом на всех четырех мощных, как у сельского костоправа, ладонях, Полкан сладко зевнул и продолжил:

— Не советовал бы вот так запросто носить это проклятое всеми богами оружие. Надпись на нем лжива. Железо смочено ядом Медузы.

— А кто таков этот Эрмий?[38] — спросил Ругивлад, подозревая недоброе.

— Надо ж!? Дожил-таки я, старый, до счастливого дня, когда имя это ни о чем не говорит! Хвала Великой Кобыле! Ну, если тебе и впрямь интересно — слушай сюда… Эрмий в прежние времена был вельми знаменит в той южной стране, которая населена ромеями. Люди приносили требы к каменным грудам, считая, что от них нарождаются ребятишки, и потому груды сии именовали эрмами. Порушить столпы считалось ужасным святотатством и могло иметь роковые последствия. Ну, да речь не об том… Сам бы Эрмий от этого обрезания не пострадал. Он никогда не был евнухом. Полный лукавства и вожделений бог тешился с самой Афродитой. Вы ее то Ладой, то Прией кличете. А сынка от потехи той Купидой назвали.

— Вон, в стольном-то граде Киян, говорят, храм стоял, — поддержал разговор Ругивлад. — Владимир ихний большой любитель до баб и девок. До тысячи баб у него выходило, для услады уд, стало быть, да и жен семь-восемь было, кияне считать устали. Ему ли богине любви честь не воздать? С размахом отгрохал, да беда, пришлось сносить. Больно уж сестра кесаря ромейского приглянулась, да и честь царская — не каганская. Ромеи уперлись — ломай хоромы Ладины, и без того бабу ромейскую не отдавали никак, хоть умри.

— Да, кто ж устоит-то, когда хочется… — рассмеялся Полкан. — Вот и я, как видишь, не сумел, — молвил Полкан, кивнув на свое семейство, — Особенно неистово проказил Эрмий по весне. И всяк, кто бесится в эту пору в пляске на траве или в постели обязан ему. И зверь, и человек! Ведь он не разбирает — у кого копыта, а у кого персты.

— Но, по-моему, у тебя, почтенный Полкан, есть и то, и другое! — возразил кентавру словен.

— В том-то и дело. Дый, что правил богами в ту пору, говорит Эрмию: «Нет у тебя власти над полканами, они — не скотина какая-нибудь!» А тот ему в ответ: «Коль с хвостом — все одно скотина». Вот тогда племя наше его и возненавидело. Видано ли, чтоб полкан тянул ярмо? Что мы, бараны? Ах, да! Помнится, освежевал он как-то раз кучерявого, и, ну, на шкуре той золотом чертить… Слыхал поди? Из-за руна такая котовасия случилась — аж подумать страшно. Словом, ромеи препоручали скотьему богу стада, а коль недостача — украсть у соседа милое дело. И не было лучшего ворюги, чем Эрмий. Ему это — раз плюнуть! Прикажет Луне не светить — и ничего ты с ним не поделаешь в потемках, потому как он еще и Лунный бог. И через это дело, — кентавр поднял кверху палец, — на всех баб сильное влияние имел — и на тех, что с хвостом, и на тех, которые о двух копытах, бесхвостых. Подружиться с Эрмием можно, и дружба его, слыхал, счастье приносила. Как сейчас — не знаю. Он ведь случай может и так, и эдак повернуть. Скачешь, бывало, по нивам раздольным, орешь во все горло: «Жизнь прекрасна!», а он тебе камень под копыта сунет — и не заметишь… Так что, иная дорога зеркалом, а бывает — скатертью. Сам Эрмий непредсказуем, когда добр — то справедлив и судит по чести, и в бедах великих — он первейший покровитель. Но можети такую пакость сотворить — век не отмоешься! Запорошит глаза или усыпит вовсе — это для него тоже пустяковина. Но особенно нужна помощь Эрмия, коль надо кому отмстить, немало героев погибло с его легкой руки, хитростью да обманом никому не сравниться с этим поганцем.

Тут к ним приблизилась девочка-телушка — пятнистые бока, покачиваясь, придавали походке особое очарование:

— Деда! А что такое «поганец»? — спросила она нежным голоском.

— Где твоя мать!? — рассердился Полкан, — Я же предупреждал, что рано дитям средь взрослых ошиваться. «Поганец», маленькая — это слово нехорошее теперь, князь-то киян все с ног на голову поставил, а народ его дурь подхватил с такой же дури.

На поляну, громыхая копытами, высыпало стадо полканских мужей. Кентавры были вооружены громадными, с косую сажень луками. Имелись и увесистые сучковатые дубины. Они что-то кричали на тарабарском языке, и герой ничего не понял, да и не пытался понять, он размышлял об услышанном. Волхва занимали старинные руны, которые создатель меча (Уж не Эрмий ли?) разместил на клинке.

— До сих пор он служил верой и правдою, а иного у меня нет. Выбирать не приходится! Но что же здесь написано? — поинтересовался волхв.

— Надпись оружие магией древних владык наделяет! А начертал на мече мастер безвестный: «Зло, доведенное до исхода, да воплотится во благо! Было оно концом — станет началом всему». Ложь! Никогда еще зло не рождало ничего путного!

— Что означает эта большая руна? — Ругивлад провел пальцем по странному знаку, напоминавшему Z.

— Не знаю? Да и руна ли? Скорее — знак ремесленника, — удивился в свою очередь мудрый Полкан, еще более внимательно рассматривая символ у основания клинка, которое оружейники обычно называют пятой, — Я бы не стал долго раздумывать, а вышвырнул бы железку куда подальше! Да чую, так просто от нее не избавиться. Меч всюду найдет тебя! Ведь, если это клинок Эрмия — помни, ты играешь в плохую игру с самим богом Смерти! Звали его ловкачом и изворотливым, докой и хитрым пролазой, звали его — быкокрад и сновидений вожатый, разбойник, подглядчик в двери да ночной соглядатай. Мало веселого в знакомстве с ним, хотя он плут, но в итоге Эрмий всегда смыкал мертвые очи у жертвы, чтобы вести ее сквозь врата к земным пределам. А назад возвращения нету!

…С ними поравнялся молодой мускулистый полкан в бронзовых доспехах, лапы его по локоть были в густой рыжей шерсти. Он завел с предводителем беседу. Как заметил Ругивлад, всякий разговор, даже у полканов, о людях и вспоминать не надо, начинался с ритуальных выражений, ни к чему не обязывающими затем — о погоде и здоровье, о корме и семье.

— Прощай, странник! Пора расставаться. Степь снова зовет нас, — поднялся старейшина, обнаруживая под крупом меж лошадиных ног полное сил мужское естество, — Не забывай о том, что услышал!

— Да будут богатыми на жере… на ребятишек твои жены, почтенный Полкан! — вымолвил волхв, косясь на «чудо».

— Можешь передать боярину, сюда мы боле не вернемся, зорить не станем. И осторожнее с мечом! Мне-то уже всё равно — я века отжил. А вот за детишек боязно стало! Избавься от клинка, едва представится случай! Здесь настоящее может помочь колдовство, а не забавы, чем промышляют неразумные волхвы. Главное — выбрать единственно верное, нужное слово и произнесть в должное время и в правильном месте.

— О чем это ты, почтенный? А разве есть места неправильные?

— Много, ведь неправильное место — где правила не выполняются… Дар Эрмия черен и страшен, освободиться от него можно только там, где получил! И вернуть меч сумеешь лишь тому, кто его дал, не спрашивая!.. Прощай!

— Может, также, найдется безумная и добровольно согласится разделить твою незавидную судьбу?! — донеслось уже издалека под перестук копыт.

Ругивлад понял мало, но вдаваться в тонкости не стал. Ловить же чужие мысли, как то проделывали новые знакомые, молодой волхв не умел. Нежно погладив хладный металл, словен двинулся в обратный путь. Вяз одобрительно заскрипел. В тени густой листвы могучего лесного великана вспыхнули и погасли два зеленых огонька.

— Никак леший? — приметил словен и зашагал еще быстрее.

Чу! Остановился, прислушался… И скорее почуял, чем расслышал, следом кто-то крадется.

Тетка, да приветит ее Велес, любила, когда вокруг собиралась пытливая ребятня. Лечила скотину, пользовала змеиными ядами, принимала роды, но никто в роду не умел лучше ведуньи сказывать истории.

— Тетка Власилиса, вчера ты обещала по хозяина лесного?!

— Что ж, ведаю и про него. Слушайте, пострелята.

Лесун обычно живет в самой глухой и непроглядной чащобе, но только минует половина велесеня — провалится он под землю до самой весны. А напоследок расшалится, зверье распугает да разгонит по логовищам, поломает деревья, завалит ими дороги прямоезжие. Ежели увидите филина в дупле старой вербы — то обязательно леший. Не пугайте его свистом — вихрем пронесется птица-демон над полем — поутру скирды разбросаны да разметаны. А коли лесовик бушует — ничем, кроме доброй буренки его злость не унять. Лучше остаться без одной коровы, чем без целого стада.