Чудовище во мраке - Рампо Эдогава - Страница 4

Началось все это осенью прошлого года, приблизительно в середине октября.

В тот день мне захотелось посмотреть старинные буддийские скульптуры, и я отправился в Императорский музей в Уэно. Я бродил по огромным полутемным залам музея, стараясь ступать неслышно – в этом безлюдном пространстве каждый, даже негромкий, звук отзывался пугающим эхом, так что не только шум собственных шагов, но и чуть слышное покашливание могло кого угодно напугать. В музее не было ни души, и я невольно задавался вопросом: почему в наши дни музеи не привлекают внимания посетителей? Большие стекла витрин холодно поблескивали, на покрытом линолеумом полу не было ни пылинки. Во всем здании, своими высокими сводами походившем на буддийский храм, царило безмолвие, словно на дне морском.

Остановившись перед одной из витрин, я долго, как зачарованный, рассматривал прекрасное, с налетом эротизма, старинное деревянное изваяние бодхисаттвы. Вдруг за спиной у меня послышались приглушенные шаги и едва уловимый шелест шелка – ко мне кто-то приближался.

Вздрогнув от неожиданности, я стал наблюдать за приближавшейся ко мне фигурой, всматриваясь в ее отражение в стекле витрины. Это была женщина в шелковом узорчатом авасэ[2], с высокой прической в виде большого овального узла. На короткий миг ее отражение в стекле совпало с изображением бодхисаттвы. Став рядом со мной, незнакомка принялась разглядывать ту же скульптуру, что так пленила меня. Неловко признаться, но я, делая вид, будто целиком поглощен созерцанием скульптуры, не мог удержаться от того, чтобы несколько раз тайком не взглянуть на стоящую рядом женщину, – настолько она сразу завладела моим вниманием.

Ее бледное лицо казалось алебастровым – такой чарующей белизны мне никогда прежде не доводилось видеть. Если на свете и впрямь существуют русалки, у них наверняка такая же ослепительно-белая кожа. Все в ней: изгиб бровей, очертания носа и рта на чуть удлиненном, как у старинных красавиц, лице, линии шеи и плеч – было исполнено удивительной хрупкости и изящества. Как писали в старых романах, весь ее облик был настолько воздушен, что казалось: дотронься до нее – и она исчезнет. По сей день я не в силах позабыть ее мечтательного взгляда из-под длинных ресниц.

Кто из нас первым нарушил молчание, я теперь уже не помню, но, по всей вероятности, это был я. Мы обменялись несколькими словами о выставленных в музее скульптурах, и это нас как-то сразу сблизило. Мы вместе обошли музей и вышли на улицу. Я проводил ее до перекрестка, где улица Яманоути переходит в Яманосита, и на протяжении всего этого неблизкого пути мы говорили о самых разных вещах.

По мере беседы очарование ее в моих глазах все возрастало. Когда она улыбалась, на ее лице появлялось застенчиво-утонченное выражение, вызывавшее во мне то совершенно особое чувство, какое испытываешь, глядя на старинное изображение какой-нибудь святой или на Мону Лизу с ее таинственной улыбкой. Верхние боковые зубы, так называемые клыки, были у нее крупнее передних, и, когда она улыбалась, губа приподнималась над ними, образуя причудливо изогнутую линию. На белоснежной коже ее правой щеки выделялась большая родинка, которая от улыбки чуть приметно смещалась, как бы повинуясь этой изогнутой линии, что придавало лицу женщины удивительно нежное и милое выражение.

И все же, не заметь я на ее шее какой-то странный след, она так и осталась бы для меня изящной, обаятельной, утонченной красавицей, к которой достаточно прикоснуться, чтобы она исчезла, но никогда не возымела бы надо мною такой притягательной силы.

След этот был искусно, хотя, возможно, без всякого умысла, прикрыт воротом одежды, но, идя с ней по улице, я неожиданно обратил на него внимание. То была красная полоса, тянущаяся от затылка к спине, – ее можно было с равным основанием принять и за родимое пятно, и за след от недавно сошедшего струпа. Этот знак, казалось, сотканный из тончайших красных нитей на гладкой белоснежной коже ее изящно вылепленной шеи, наводил на мысль о жестокости, но при этом, как ни странно, выглядел весьма эротично. Как только я его увидел, к красоте женщины, которая до сих пор казалась мне бесплотной, точно сновидение, сразу добавилось острое ощущение живой действительности, и эта красота неудержимо влекла меня к себе.

Из разговора с женщиной я узнал, что ее зовут Сидзуко Коямада и что она замужем за коммерсантом по имени Рокуро Коямада, компаньоном в одной из солидных торговых фирм. К большой радости для себя, я выяснил, что Сидзуко принадлежит к числу поклонников детективного жанра и что мои произведения нравятся ей более других (как только я это услышал, сердце мое возликовало). Разговор о литературе невольно сблизил нас, и в этом не было ничего противоестественного. Когда пришло время прощаться, я не испытал особого сожаления: благодаря счастливому совпадению наших интересов мы условились впредь время от времени обмениваться письмами.

Меня подкупил превосходный вкус этой женщины, которая, несмотря на свою молодость, любила проводить время в безлюдных музеях, а кроме того, мне весьма импонировало, что из всей массы выходивших из печати детективных романов она особенно ценила мои сочинения, которые пользовались репутацией сухих и рассудочных. Короче говоря, я совершенно пленился этой женщиной и в самом деле стал частенько посылать ей ничего не значащие письма, она же отвечала мне на них любезными, по-женски учтивыми посланиями. О, каким счастьем было для меня, привыкшего к одиночеству холостяка, обрести друга в лице этой очаровательной женщины!

Наш обмен письмами с Сидзуко Коямада продолжался несколько месяцев. Не могу отрицать, что со временем я не без смятения заметил, что в моих письмах появился некий тайный смысл, да и в письмах Сидзуко (или мне только так казалось?), при всей их учтивой сдержанности, нет-нет да и прорывалась особая теплота, к которой никоим образом не обязывало случайное знакомство. Стыдно признаться, но с помощью всевозможных уловок я попытался выведать кое-что о супруге Сидзуко, г-не Рокуро Коямаде, и узнал, что он много старше Сидзуко, совершенно лыс и от этого выглядит человеком преклонного возраста.

В феврале этого года в письмах Сидзуко появилась какая-то странная нотка. Чувствовалось, что она чем-то серьезно встревожена.

«Нынче произошло событие, ужасно напугавшее меня, и я за всю ночь не сомкнула глаз», – писала она в одном из своих писем, и сквозь эту немудреную фразу я словно наяву увидел трепещущую от страха Сидзуко.

В другом ее письме говорилось: «Не знакомы ли Вы, мой друг, с писателем Сюндэем Оэ, который, как и Вы, сочиняет детективные романы? Если Вам известно, где он живет, сообщите мне, пожалуйста».

Разумеется, я хорошо знал произведения Сюндэя Оэ, однако знаком с ним не был. Дело в том, что он слыл ужасным мизантропом и никогда не появлялся на писательских встречах. Кроме того, ходили слухи, что в середине прошлого года он вдруг бросил писать и переехал на другую квартиру, не сообщив никому своего нового адреса. Об этом я и известил Сидзуко, но, когда до меня дошло, что ее страхи так или иначе связаны с личностью Оэ, мной овладело смутное беспокойство, о причинах которого я расскажу позднее.

Вскоре от Сидзуко пришла открытка: «Мне нужно с Вами поговорить. Можно ли прийти к Вам?» Я смутно догадывался о содержании предстоящего разговора, но, конечно, и представить себе не мог, что дело обстоит столь серьезно, и потому радовался, как глупец, возможности вновь увидеть Сидзуко, предаваясь разного рода не вполне целомудренным фантазиям.

Получив мой ответ: «Жду Вас», Сидзуко тотчас же явилась ко мне. Я вышел встретить ее в переднюю. Сидзуко была настолько удручена и подавлена, что я готов был прийти в отчаяние, а содержание нашего разговора оказалось столь необычным, что мои сумасбродные грезы сразу улетучились без следа.

– Я не в силах справиться со своим состоянием и поэтому решилась побеспокоить вас, – начала Сидзуко. – Мне показалось, что вам можно довериться… Боюсь только, что говорить об этом щекотливом деле с вами, человеком, которого я знаю так мало, не вполне удобно… – Сказав это, Сидзуко улыбнулась своей обычной улыбкой, обнажившей ее зубы и сдвинувшей с места родинку на щеке, и украдкой взглянула на меня.