Беглый (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 3

— Цело, Курила, цело! Все как в аптеке у Розенблюма! — отозвался Изя из-за мешков, вновь обретая дар речи. — Таки целее не бывает!

Вскоре наши плоты тяжело ткнулись в противоположный берег.

Здесь нас уже ждали несколько невысоких, молчаливых фигур в темно-синих ватных халатах и остроконечных соломенных шляпах — люди Лу Синя, как коротко пояснил Чиж. По-русски они, кажется, не понимали ни слова. Они должны были повести нас дальше до города Гайнджура. Чиж и Хан остались с нами. Щербак же, крепко стиснув мою ладонь своей мозолистой пятерней, полез обратно на плот.

— Ну, бывайте, бродяги! Может, свидимся еще. Мир тесен, особенно здесь!

— Спасибо за помощь, Щербак, — кивнул я. — Не забудем.

Оставшихся лошадей пришлось оставить — по заверению Чижа, взамен нам должны были выделить иной транспорт. Один из китайцев молча указал нам рукой направление — в глубь темной, незнакомой земли. Свои пожитки пришлось пока взвалить на плечи.

Мы двинулись вперед по узкой и скалистой тропе между холмами, оставляя позади реку Аргунь, казачий кордон, Россию. Впереди лежала чужая земля, непонятная, полная неизвестности, но дающая хрупкую надежду.

Примерно через час ходу мы вышли к месту стоянки каравана.

Зрелище было, прямо скажем, впечатляющим и совершенно не похожим на то, что мы привыкли видеть в Забайкалье. Несколько десятков огромных, флегматичных двугорбых верблюдов, навьюченных тюками и переметными сумами, стояли или лежали на утоптанной земле, лениво пережевывая жвачку. Между ними суетились погонщики — смуглые, скуластые монголы в потертых стеганых халатах и меховых шапках с лисьими хвостами. Их резкая, гортанная речь смешивалась с низким ревом верблюдов и фырканьем низкорослых, коренастых монгольских лошадок.

Воздух был густо пропитан запахом пыли, верблюжьего пота, кислого кумыса и едкого дыма костров, сложенных из аргала — высушенного верблюжьего навоза.

Хан коротко переговорил со старшим караванбаши, указав на нашу разношерстную компанию. Тот окинул нас равнодушным, чуть прищуренным взглядом и молча кивнул. Возможно, наше присутствие было согласовано заранее — по крайней мере, оно не вызвало у него ни удивления, ни особенного интереса.

Нам выделили пару свободных лошадок, а мешки с серебром под бдительным присмотром Тита навьючили на одного из верблюдов.

С первыми лучами солнца караван тронулся на восток, в самую глубь Маньчжурии. Путь наш лежал через холмистую степь, покрытую редкой, жесткой, уже начинающей желтеть травой и низким, колючим кустарником. Пыль стояла столбом: мелкий, желтоватый песок, поднятый сотнями ног и копыт, висел в воздухе бурой завесой, забивался в глаза и нос, скрипел на зубах. Верблюды шли медленно, величаво покачиваясь из стороны в сторону, словно корабли в этом пыльном степном море.

Мы старались держаться вместе, чуть поодаль от основной массы каравана. Левицкий с нескрываемым любопытством аристократа разглядывал и монголов, и этих странных, горбатых животных. Изя Шнеерсон то и дело охал, отплевывался и причитал:

— Ой-вэй, ну и пылища! Таки вся Одесса бы чихнула от того, что уже попало в один мой бедный нос! Когда мы уже приедем куда-нибудь, где можно будет по-человечески умыться?

Софрон и Захар ехали молча, внимательно озираясь по сторонам. Сафар, казалось, чувствовал себя в этой степной вольнице как рыба в воде, спокойно и внимательно следя за дорогой. Тит ехал рядом с нашим верблюдом, не спуская глаз с драгоценного груза.

Местность поначалу мало отличалась от привычного нам Забайкалья — те же невысокие сопки с мягкими очертаниями, поросшие лесом, те же превосходные луга на пологих склонах. Вдали иногда мелькали стада грациозных антилоп-дзеренов. Левицкий, в котором проснулся охотничий азарт, предложил было подстрелить парочку на ужин, но Хан лишь усмехнулся:

— Дзерен близко не подпустит. На полверсты не подойдешь! Из ружья не достать…

Мы приуныли — дичи хотелось, но с нашим гладкоствольным оружием это было действительно нереально.

Ночи здесь были теплее, чем на том берегу Аргуни. Степь расцвела ковром алых маков и нежно-розового тамариска. На привалах мы разбивали лагерь неподалеку от монголов Хана, чей опыт внушал уважение. У костров варили густой чай — с молоком, солью и кусочками бараньего жира. Ели вяленую баранину, пресные сухие лепешки и сладкие круглые пончики-баурсаки, жареные в кипящем жиру. Однажды вечером, когда мы сидели у огня, поднялся сильный ветер. Он завывал в степи, трепал полы наших одежд, задувал пламя костра.

— Сильный ветер — плохо, — заметил Хан, глядя в темнеющее небо. — В степи буря — страшное дело. Лет двадцать назад, сказывали старики, тут обоз китайский шел. Пятнадцать телег, высоких таких, на двух колесах. Их на станции Чоглу-чай предупредили — буря идет, переждите. А возчики торопились, отмахнулись, мол, в телегах не страшно. Уехали… Так и не добрались до следующей станции. Буря телеги подхватила, как пушинки, и унесла вместе с людьми и скотом. Никого не нашли потом.

Перед нами расстилалась бесконечная однообразная степь, лишь изредка всхолмленная пологими сопками. Характерной чертой пейзажа стали невысокие, оплывшие земляные конусы с темными норами у подножия — жилища тарбаганов, или сурков-байбаков, как их звали у нас. Их было несметное множество, вся степь казалась изрытой ими. Почва под ногами изменилась: теперь это был преимущественно крупнозернистый красноватый гравий и мелкая галька, среди которой порой поблескивали интересные камни — Левицкий даже подобрал пару мутноватых агатов.

Однообразно потянулись дни нашего путешествия. Караван обычно выходил в полдень и плелся под палящим солнцем до самой полуночи, когда спадавшая жара и яркие звезды делали путь чуть менее мучительным. Проходили мы так в среднем по пятьдесят верст ежедневно. Темп задавали верблюды — неторопливый, медитативный, убаюкивающий. Чтобы размять ноги и хоть как-то развеяться от монотонности, днем мы с Левицким или Софроном большей частью шли пешком впереди каравана и стреляли попадавшихся птиц, в основном каких-то степных жаворонков да куропаток, которые шли на ужин, внося приятное разнообразие в наш рацион.

Но настоящей напастью стали вороны. Не наши, европейские, относительно осторожные, а местные — черные, крупные, с мощными клювами и поразительной наглостью, вскоре сделавшиеся нашими отъявленными врагами. Еще в начале пути я заметил, что несколько этих птиц подлетали к вьючным верблюдам, садились на вьюк и затем что-то тащили в клюве, улетая в сторону. Сначала мы не придали этому значения, но вскоре Захар, проверявший провиантские мешки, обнаружил пропажу.

— Гляди-ка, Курила, — подозвал он меня, показывая на прореху в плотной мешковине, — пернатые черти дыру проклевали! Сухари таскают, ироды!

Оказалось, нахальные птицы расклевали один из мешков и таскали оттуда сухари. Спрятав добычу, вороны снова являлись за поживой. Когда дело разъяснилось, ближайших ворон перестреляли. Но это мало помогло: через время явились новые похитители и подверглись той же участи. Подобная история повторялась почти каждый день. Мы старались укрывать съестное тщательнее, но эти бестии умудрялись находить лазейки.

Самое досадное и нелепое происшествие случилось на третий день пути. Не проехали мы с утра и пяти верст, как услышали отчаянный, какой-то не свойственный нашему силачу жалобный крик. Обернувшись, увидели престранное зрелище: Тит, спрыгнув со своего верблюда, бегал по степи, спотыкаясь и размахивал огромными ручищами, разгоняя стаю нахальных ворон, круживших над ним. Лицо его было растерянным и почти плачущим.

— Стреляйте, вашшлагородь, стреляйте! — заметив Левицкого с ружьем, чуть не плача, кричал он. — Лови ее, проклятую! Она серебро спёрла!

Подбежав ближе, мы увидели на земле мешок с нашим серебром, который, видимо, немного развязался. На мешковине виднелась свежая дыра, проделанная мощным клювом. Оказалось, ворона расклевала мешок и стырила один из небольших, но увесистых слитков, лежавший с краю. Она уже взмыла в воздух и летела прочь, а в клюве у нее тускло блестело наше серебро.