Беглый (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 24

Но главным событием вечера, затмившим и музыку, и утонченные яства, стала новость, которую принес с последней почтой городской голова. Он вошел в гостиную с раскрасневшимся лицом и дрожащим в руке листом официальной бумаги.

— Господа! Господа, невероятное известие из столицы! — возбужденно провозгласил он, и все разговоры мгновенно смолкли. — Его императорское величество, государь наш Александр Второй, подписал манифест! Мужикам дана воля!

На мгновение в гостиной воцарилась оглушающая тишина, а затем она взорвалась гулом голосов. Купцы оживленно заговорили, заспорили, кто-то крестился, кто-то недоверчиво качал головой. Дамы ахали и обмахивались веерами. Ситников слушал с серьезным, сосредоточенным видом. Даже Аглая Степановна на миг утратила свою светскую невозмутимость, и в ее глазах блеснуло что-то похожее на волнение.

Эта новость как громом поразила и меня, и Левицкого. Отмена крепостного права! Это было событие исторического масштаба, способное перевернуть всю жизнь Российской Империи. Я, как человек из будущего, знал об этом манифесте, но услышать о нем здесь, в этой обстановке, было… странно. Для Левицкого же, потомственного дворянина, хоть и беглого, это известие, должно быть, имело особое, личное значение.

Я видел, как он побледнел и крепко сжал кулаки.

Обсуждение Манифеста не смолкало до конца вечера. Мнения высказывались самые разные. Купцы постарше ворчали, что «мужик без хозяйского глаза совсем разленится, и пахать некому будет». Молодые, наоборот, с энтузиазмом говорили о новых возможностях, о «свободном труде, который поднимет Россию». Дамы больше сокрушались о том, как теперь быть с дворовыми девками.

Аглая Степановна, проявив свой острый ум, заметила:

— Это, господа, не только великое благо для народа, но и великий вызов для всех нас. Россия меняется, и нам, купечеству, нужно будет суметь приспособиться к этим переменам, найти свое место в новой жизни. Появятся новые рынки, новые возможности… но и новые трудности.

Я внимательно слушал эти разговоры, стараясь не выдать своих истинных мыслей. Для меня, как для человека, знающего, что за этим манифестом последует еще много сложных и противоречивых реформ, эти споры были особенно интересны. Но главное — я думал о своих товарищах. Как эта новость отразится на них?

Когда мы поздно вечером вернулись в гостиный двор, наши «слуги» еще не спали. Видимо, слухи о манифесте уже докатились и сюда. Лица у них были возбужденные, глаза горели.

— Слыхали, Курила? Барин? — Софрон, обычно такой сдержанный, шагнул мне навстречу. — Волю дали! Мужикам волю дали! Неужто правда?

Я кивнул.

— Правда, Софрон. Царь подписал манифест.

Что тут началось! Тит, наш молчаливый силач, вдруг сел на лавку и закрыл лицо руками, плечи его вздрагивали. Захар метался по комнате, не находя себе места, и все повторял: «Воля… волюшка… дожили!» Сафар, хоть и не был крепостным, но, как человек, натерпевшийся от произвола, радовался вместе со всеми. Даже Очир, наш монгольский проводник, с любопытством слушал их возбужденные возгласы.

Эта новость ошеломила их. У этих простых людей, вся жизнь которых прошла в подневольном состоянии, сразу же возникли самые разные иллюзии и надежды.

— Теперь-то мы заживем! — горячо говорил Захар. — Землю дадут, свою, кровную! Можно будет хозяйство свое завести, деток растить… Никто больше не указ!

— И в солдаты по прихоти барина не заберут! — подхватил Тит, вытирая глаза кулаком. — И на конюшне не выпорют ни за что ни про что!

Левицкий слушал их с грустной улыбкой.

— Да, друзья, это великое событие, — сказал он. — Но не ждите, что все изменится в одночасье. Воля — это не только права, но и большая ответственность. И землю, боюсь, не всем дадут, да и не сразу. Будет еще много сложностей, много несправедливости. Но первый шаг сделан. Россия уже никогда не будет прежней.

Я тоже понимал, что эйфория скоро пройдет, и на смену ей придут новые заботы. Но сейчас не стал омрачать их радость. Пусть хоть немного помечтают о лучшей доле.

В последующие дни новость о манифесте была главной темой всех разговоров в Кяхте. Она отодвинула на второй план даже торговые дела. Мы же тем временем пытались сбыть оставшийся фарфор и обдумывать дальнейшие шаги.

Когда основная часть коммерческих дел была завершена, мы полностью рассчитались с монголами, заплатив каждому по сто пятьдесят рублей, а Очиру целых семьсот, и распрощались с ним как с добрым другом. Сами же собрались в комнате для обсуждения дальнейших планов.

— Итак, братцы, — начал я, — чай продан, фарфор по большей части тоже. Деньги у нас есть, и немалые. Но и новость о воле. Что будем делать дальше?

— Я… я бы хотел на землю, Курила, — первым сказал Захар, и в голосе его звучала давняя, выстраданная мечта. — Свое хозяйство, свой дом. Теперь, когда воля, может, и получится. Деньги у нас есть, можно будет и землицы прикупить, и обзавестись всем необходимым.

— И я бы не прочь осесть, — кивнул Тит. — Хватит скитаться. Семью бы завести…

Софрон молчал, обдумывая. Он был человеком более осторожным и менее склонным к иллюзиям.

— Воля — это хорошо, конечно, — проговорил он наконец. — Но, как Павел Сергеевич сказал, не все так просто будет. И куда мы сунемся? В родные места? Так нас там как беглых каторжников и примут, никакой Манифест не поможет. Документов-то у нас по-прежнему нет. Да и деньги эти… вроде и много, а вроде и нет.

Это был самый больной вопрос. Сорок шесть тысяч рублей — огромное состояние. Но если поделить на всех, не так уж и много. Да, документы может сделать Изя, и сидеть тихонько и не отсвечивать, проедая все.

— Господа, а может, нам стоит сделать свое предприятие? — предложил я.

— Эт что же, чаем торговать? — хмыкнул Софрон.

— Чаем-то оно, конечно, выгодно, — задумчиво протянул Захар, поглаживая свою седую бороду. — Да только хлопотно и опасно для нашего брата. Нас ведь и по ту сторону границы ищут поди, за дела, что Курила проделал со всеми, почитай, встречными поперечными, да и по эту — как беглых каторжников. Какие мы вольные? Мы беглые, какие были, такие и остались. Опять же, друг ситный, прими в соображение — караваны часто грабят, да и под облаву казачью или полицейскую можно попасть. И тогда снова острог да кандалы!

— А чего же тогда? — пробормотал Тит, и все уставились на меня.

— Такое дело, господа каторжане, что и внукам и правнукам хватило бы, — улыбнулся я.

Глава 13

Я вспомнил совсем другую, первую, свою жизнь, события далекого 2010 года…

Интерлюдия

Кабинет Виктора Алексеевича, как всегда, дышал респектабельностью и успехом. Массивный дубовый стол, кожаные кресла, панорамное окно с видом на бурлящий мегаполис. Я стоял перед ним и гадал о причине вызова. Вот уже три года я был замом в службе безопасности, отвечая за боевое крыло, и, надо сказать, мы не раз выходили победителями из жестоких бизнес-войн.

— Присаживайся, Сергей. — Виктор Алексеевич указал на кресло напротив. В его глазах, обычно строгих и внимательных, сегодня я заметил какие-то новые, незнакомые мне искорки. — Разговор есть серьезный. И, возможно, неожиданный для тебя!

Я сел, а в голове гуляли мысли. Что еще стряслось? Новая рейдерская атака? Проблемы с конкурентами? Странно, что мне об этом неизвестно.

— Слушаю вас, Виктор Алексеевич!

— Вот что я тебе скажу, Сергей, — начал он, откинувшись в кресле и сцепив пальцы на животе. — Пять лет ты у меня работаешь. И работу свою делаешь блестяще, спору нет. Ребята твои — орлы, любая проблема решается четко и без лишнего шума. Но, наблюдая за тобой, я все больше убеждаюсь — не твое это место.

«Что за хрен? Он меня увольняет?» — мелькнула новая мысль.

— … не твое место и далеко не твой потолок! — закончил фразу Виктор и многозначительно посмотрел на меня.

— Не понял вас, — произнес я, действительно не вполне понимая, к чему он клонит.