Беглый (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 22

Мы смогли снять несколько смежных комнат на втором этаже одного из корпусов и арендовать просторный амбар для нашего чая и фарфора. Комнаты были скромные, но чистые, с изразцовыми печами и простой, но крепкой мебелью. После глинобитных фанз и ночевок в степи это казалось практически роскошью!

Разместив товар под бдительным присмотром Захара и Тита, мы с Изей и Левицким отправились решать следующую насущную проблему — обмен оставшихся у нас китайских лянов серебра на русские рубли.

Изя окунулся в гущу торговой жизни гостиного двора. Он быстро нашел несколько меняльных лавок, где китайское серебро охотно принимали. Курс, конечно, был не самый выгодный — местные «финансисты» своего не упускали, — но Изя, используя все свое красноречие и коммерческую хватку, сумел выторговать вполне сносные условия. Вскоре наши кожаные кошели приятно отяжелели от русских ассигнаций и серебряных рублей. Медная мелочь тоже звенела, обещая возможность купить горячего сбитня или калачей на местном торжище.

Вечером, впервые за долгое время сидя за настоящим столом в относительном тепле и безопасности, мы обсуждали дальнейшие планы.

— Итак, господа, — начал я, разливая по кружкам чай, заваренный из наших же «узоров», — мы в Кяхте. Товар на складе, деньги русские имеются. Теперь главная задача — продать все это с максимальной выгодой и как можно скорее. И не привлечь лишнего внимания.

— Чай, Курила, чай — это товар, — потер руки Изя. — Я тут уже пообщался с приказчиками, с мелкими торговцами. Говорят, на хороший байховый чай спрос всегда есть, особенно если цена будет разумная. Кирпичный тоже уйдет, его охотно берут для простого люда и для сибирских трактов. Главное — найти оптовиков, которые возьмут сразу большую партию. Ходить по мелочи — долго и невыгодно.

— А что с фарфором? — спросил Левицкий. — Эти вазы… они, конечно, изящны, но товар специфический. Не каждый купец его оценит.

— Таки да, с фарфором сложнее, — согласился Изя. — Тут нужен ценитель. Может, кто из богатых кяхтинских купцов, что дома свои на европейский манер обставляют. Или для подарка какому важному чиновнику в Иркутск или дальше. Я поспрашиваю, есть тут один торговец, говорят, всякие диковинки собирает. Может, ему предложим? Но много за него сразу не выручишь, это товар штучный.

В последующие дни началась активная деятельность. Изя как заведенный носился по гостиному двору и его окрестностям, наводя мосты, прицениваясь, распуская слухи о «богатом австрийском коммерсанте, привезшем отменный китайский чай». Левицкий, используя свое знание этикета и французский язык, помогал мне поддерживать образ «господина Тарановского». Он заводил знакомства в купеческом кругу, куда нас несколько раз приглашал тот же Афанасий Прохоров.

Прохоров, кряжистый, бородатый сибирский купец с цепким взглядом и громовым голосом, оказался на удивление полезным знакомым. Он был одним из столпов местного купеческого общества, и его слово имело вес. Поначалу он отнесся ко мне с некоторой настороженностью, как к чужаку-иностранцу, но качество нашего чая — он лично дегустировал — и моя готовность следовать местным торговым обычаям, похоже, его убедили. Вскоре он перешел на совсем панибратский тон:

— Чай у вас, Владислав Антоныч, и впрямь хорош, — шумно отхлебывая из блюдца, добродушным густым басом прогудел он. — Не то что некоторые: привозят одну труху, а цену ломят, будто это императорский сбор. С таким товаром ты здесь не пропадешь! Главное, с ценой не жадничай, но и не продешеви. Кяхтинский рынок — он как медведь: с ним надо чтобы с уважением, но и без слабины!

Через Прохорова мы вышли на нескольких крупных оптовых покупателей чая. Переговоры были долгими, напряженными. Каждый купец старался сбить цену, ссылаясь на перенасыщение рынка или на недавнее падение спроса в Ирбите. Изя был в своей стихии: он торговался яростно, сыпал цифрами, рассказывал про неурожай в Сычуани, апеллировал к качеству нашего товара, намекал на грядущее новое восстание в Китае, грозящее совершенно прервать торговлю. В общем, был как рыба в воде. Похоже, что он ждал этой возможности уже несколько месяцев и теперь спешно наверстывал упущенное, целиком отдаваясь любимой негоциации. Я же в роли солидного иностранца больше помалкивал, лишь изредка вставляя веское слово или делая вид, что советуюсь со своим «секретарем-французом» мсье Верейски.

В итоге за неделю нам удалось продать почти весь наш запас чая — как байхового, так и кирпичного — нескольким купеческим домам, которые формировали крупные караваны для отправки в глубь России. Выручка оказалась весьма солидной, даже после уплаты всех пошлин и расходов. Наши кожаные мешки приятно отяжелели от золотых империалов и серебряных рублей. Вышло в итоге сорок шесть тысяч рублей, изрядная сумма, можно было и больше, но и везти надо было в глубь России, а то и в саму столицу.

С фарфором дело шло медленнее. Это был товар не для массового спроса. Одну из самых красивых ваз купил сам Афанасий Прохоров — «для супруги, уж больно она такие безделушки жалует». Еще пару ваз поменьше удалось пристроить через того самого антиквара, о котором говорил Изя. Но большая часть фарфора, включая оставшиеся вазы и мелкие чашки, пока оставалась на нашем складе.

— Ничего, — философски заметил Изя. — Фарфор — он как хорошее вино, со временем только дороже станет. Не продадим здесь — отвезем в Иркутск, там публика побогаче да к европейским модам более падкая.

Помимо торговых дел, мы старались не забывать и об осторожности. Софрон и Захар под видом моих слуг внимательно следили за обстановкой в гостином дворе, прислушивались к разговорам, отмечали подозрительных личностей.

Мы понимали, что Кяхта — город пограничный, здесь хватает и соглядатаев, и просто любопытных. Любая неосторожность, любое неверное слово могло нас выдать. Особенно меня беспокоила фигура Ситникова. Коллежский асессор несколько раз «случайно» встречался нам в гостином дворе, неизменно вежливо раскланивался, интересовался успехами «господина Тарановского» в торговле, но в его глазах я по-прежнему видел какой-то недремлющий, оценивающий интерес. Он словно продолжал изучать меня, не до конца поверив в мою легенду.

Однажды вечером, когда мы ужинали в своей комнате, к нам постучался один из слуг гостиного двора.

— Господину Тарановскому записка, — сказал он, протягивая мне небольшой сложенный листок бумаги, перевязанный шелковой ленточкой. Я с удивлением взял записку. Почерк был незнакомый, изящный. Внутри всего несколько строк:

«Почтеннейший господин Тарановский! Наслышана о Вашем прибытии и изысканном вкусе к предметам искусства. Буду рада, если Вы и Ваш секретарь, мсье Верейски, окажете мне честь отобедать завтра в моем доме. Аглая Степановна Верещагина, вдова купца первой гильдии».

Я перечитал записку еще раз. Верещагина… Фамилия была на слуху в Кяхте. Одна из самых богатых и влиятельных купеческих вдов, известная своими связями и эксцентричным нравом.

— Что это? — спросил Левицкий, заметив мое удивление. Я молча протянул ему записку. Он пробежал ее глазами.

— Приглашение на обед… от вдовы Верещагиной, — в его голосе прозвучали удивление и некоторая тревога. — Это… неожиданно. И может быть как очень полезно, так и весьма опасно. Говорят, Аглая Степановна — дама умная, проницательная и очень любопытная.

Новое знакомство, да еще и с такой влиятельной особой. Кяхта продолжала испытывать нас на прочность.

Глава 12

Раздумья наши прервал Изя, который с присущей ему практичностью тут же оценил потенциальную выгоду.

— Таки я вас умоляю, господа! Вдова Верещагина! Да это же не просто знакомство, это может быть такой гешефт! У нее связи по всей Сибири, а то и в столицах! Если «господину Тарановскому» удастся произвести на нее впечатление, да еще и приглянется наш фарфор… Ой-вэй, это же золотое дно!

— Золотое дно или волчья яма, — проворчал Софрон, который всегда относился к подобным светским маневрам с подозрением. — Не пришлось бы потом из этого «дна» выбираться с боем.