Беглый (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 13

— И это то, ради чего мы рисковали и отдавали опиум? Курам на смех!

— Не скажи, ваше благородие, — возразил я. — Главное — у нас есть официальная бумага. Мы теперь не просто бродяги, а арендаторы шахты. Это уже статус. А насколько она богата… это мы еще посмотрим.

У меня уже созрел новый план. Шахта бедна? Что ж, значит, нужно сделать ее богатой. Хотя бы для вида.

— Софрон, Тит, — позвал я своих верных помощников. — Работа для вас есть. Нужно сделать так, чтобы эта шахта… заиграла серебром. Понимаете?

Они переглянулись, потом Софрон медленно кивнул.

— «Посолить», значит? Как на приисках делают, чтоб пай подороже продать?

— Именно, — подтвердил я. — Нужно создать видимость богатого месторождения. Часть нашего серебра придется пустить в дело. Тит, тут твоя помощь нужна. Эти наши слитки заводские никуда не годятся, — сразу понятно, что плавленое серебро. Нужно сделать так, чтобы выглядели как самородки, как будто только что из земли добытые. Сможешь?

Глаза у молодого помощника кузнеца загорелись. Работа с металлом была его стихией.

— Смогу, Курила, почему не смочь? Что уж мы, глупее узкоглазых? Горн примитивный сложим из камней, угля древесного добудем или каменным местным обойдемся. Мехи нужны, да хоть из шкуры сделаем. Переплавим, отольем в глиняные формы, чтоб вид был неказистый, природный. Будут как настоящие самородки.

Работа закипела. Пока Тит с помощью Захара и Сафара строил небольшой плавильный горн в укромном месте недалеко от шахты и готовил формы, мы с Софроном и Левицким занялись расчисткой одной из штолен — той, что выглядела наиболее перспективно. Пришлось попотеть, разбирая завалы и вычерпывая воду.

Через пару дней Тит начал плавку. Зрелище было завораживающим. В темноте горна ярко пылал огонь, раздуваемый примитивными мехами. Серебро, наше проклятое и спасительное серебро, плавилось в глиняном тигле, превращаясь в жидкое, ослепительно белое зеркало. Тит ловко выливал расплавленный металл в заранее подготовленные формы из влажной глины, где он застывал, принимая вид бугристых, неправильной формы самородков. Работа была адская — жара от горна, едкий дым, опасность обжечься расплавленным металлом. Но мужики трудились с упоением, как истинные мастера своего дела.

Когда «самородки» были готовы — неровные, с вкраплениями земли и песка для достоверности, — мы с Софроном и Титом приступили к тому, что на горняцком сленге называется «засолка» шахты. Мы аккуратно запрятали несколько самых крупных «самородков» в трещины породы в глубине штольни, присыпали землей и мелкими камнями так, чтобы их можно было «случайно» обнаружить при дальнейшей разработке. Несколько кусков поменьше мы просто разбросали среди обломков руды у входа. Конечно, самородное серебро встречается редко, и у опытного человека такое изобилие вызвало бы вопросы, но для людей, специализирующихся на травле ближнего своего опиумом, все выглядело идеально.

Теперь наша шахта была готова к «презентации». Она выглядела по-прежнему убого, но таила в себе богатства, способные заинтересовать нужных людей. Например, того самого англичанина, мистера Тэкклби, что так мечтает о собственной серебряной шахте… План начинал обретать конкретные черты. Мы не просто прятались, мы готовили почву для следующего хода в нашей опасной игре.

Пока мы отдыхали на постоялом дворе Ханхэхэя, Изя Шнеерсон времени даром не терял. Городок славился своей бумагой, и наш предприимчивый одессит, оставив на время мысли о текущем гешефте, с головой ушел в изыскания. Он слонялся по ремесленным рядам, заглядывал в мастерские, где под навесами сушились желтоватые листы, принюхивался, приценивался, задавал каверзные вопросы мастерам. Его интересовала не только сама бумага — плотная, тонкая, идеально подходившая, по его словам, для имитации местных денежных знаков, — но и краски, чернила, даже свинец, из которого можно было бы отлить клише для фальшивых купюр.

Он возвращался к вечеру таинственный и довольный, с небольшими свертками, которые прятал в своем заплечном мешке.

— Таки нашел кое-что, я вас умоляю! — шептал он мне, когда мы оставались одни. — Бумага — первый сорт! И краску синюю раздобыл, почти как на тех фантиках амбаньских. И чернила тутовые, черные, как душа грешника. Осталось с печатью разобраться…

Через пару дней после нашего прибытия на пыльный двор ганзы въехал небольшой караван, и среди прочих мы с удивлением увидели знакомые фигуры — мистера Джорджа Тэкклби в его неизменном котелке и поляка Станислава Тарановского. Англичанин, видимо, изменил свои планы или имел дела и в этом городке.

Увидев нас, Тэкклби лишь важно кивнул, но в его глазах мелькнул острый интерес. Тарановский же подошел поздороваться. Как бы ни презирали друг друга поляки и русские, в глубинах Азии, увидев европейское лицо, волей-неволей захочешь пообщаться с его владельцем.

— Не ожидал вас здесь встретить, панове, — произнес он с легкой улыбкой, подходя ближе. — Думал, вы уже ушли на восток!

— Планы изменились, пан Станислав, — ответил я уклончиво. — Дела задержали. А вы какими судьбами?

— У мистера Тэкклби здесь тоже имеется коммерческий интерес, — пояснил поляк. — Местный амбань, говорят, большой ценитель… гм… хорошего товара.

Я понял — англичанин приехал снабжать местного правителя опиумом. И тут у меня мелькнула дерзкая мысль. Это был шанс. Шанс избавиться от нашего проклятого серебра и одновременно сыграть на главной страсти англичанина — его мечте о собственной шахте.

Вечером я подошел к Тарановскому, когда тот был один.

— Пан Станислав, у меня есть предложение к вашему хозяину. Очень выгодное. Но конфиденциальное.

Поляк выслушал меня внимательно.

— Речь идет о той самой шахте, о которой вы упоминали? — догадался он.

— Именно. Мы ее немного… разведали. И знаете, пан Станислав, она оказалась богаче, чем мы думали. Намного богаче. Но у нас нет ни средств, ни опыта для ее серьезной разработки. А добывать серебро, а потом таскать по этим диким местам в надежде продать — сами понимаете… Мы готовы уступить наши права на эту шахту. Тому, кто оценит ее по достоинству. И заплатит хорошую цену.

Тарановский перевел мой разговор мистеру Тэкклби. Англичанин слушал сначала настороженно, но по мере того, как поляк переводил мои слова о «богатой жиле» и «неожиданных находках», глаза его загорались алчным огнем. Мечта о собственном руднике, о несметных богатствах, была слишком сильна.

— Он хочет видеть шахту! Немедленно! — передал Тарановский слова своего хозяина. — И хочет видеть доказательства ее богатства.

На следующий день мы отправились к нашему «прииску». Экспедиция была небольшой: я, англичанин с поляком, Софрон и Захар — как самые надежные и знающие дело. Очира и остальных мы оставили на постоялом дворе для охраны нашего имущества.

Дорога к шахте заняла пару часов. Тэкклби пыхтел и отдувался, с трудом взбираясь по каменистым склонам, но азарт гнал его вперед. У входа в штольню, которую мы немного расчистили, англичанин остановился, с сомнением оглядывая убогие развалины.

— И это ваша богатая шахта? — спросил он скептически через Тарановского. — Выглядит… заброшенной.

— А это чтобы любопытные не лазили, мистер Тэкклби, — ответил я спокойно. — Главное — внутри. Прошу.

Мы зажгли факелы и полезли в темный, сырой провал штольни. Захар шел первым, освещая путь и наметанным глазом выбирая направление. Воздух был спертым, пахло мокрой землей и плесенью. Мы продвигались медленно, лавируя между обвалившимися камнями и гнилыми остатками крепи.

И тут началось представление. Захар «случайно» пнул ногой камень у стены. Раздался глухой стук. Он наклонился, посветил факелом.

— Гляди-ка! Никак серебро! — воскликнул он с неподдельным удивлением, поднимая увесистый, бугристый кусок металла — один из наших переплавленных «самородков».

Тэкклби выхватил находку, поднес к факелу. Его глаза расширились.

— Серебро! Чистое серебро! — пробормотал он, взвешивая «самородок» на ладони.