Русь. Строительство империи 7 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 33

План был одобрен единогласно, хотя я видел, что некоторые из моих воевод (особенно старый и осторожный Илья) немного сомневались в его успехе. Но выбора у нас особо не было. Либо пан, либо пропал.

Приказ о подготовке к генеральному штурму был отдан немедленно и в строжайшей тайне. По всему нашему огромному лагерю началась лихорадочная, но тихая деятельность. Воины точили оружие — мечи, топоры, копья. Проверяли доспехи — латы, кольчуги, шлемы. Готовили штурмовые лестницы, тараны, фашины для засыпки рвов. Арбалетчики проверяли свои самострелы и запасались болтами. Боевой дух, который в последние недели несколько поугас, снова вспыхнул с новой силой. Все понимали, что настал решающий момент, что от исхода этого штурма зависит все. И каждый был готов отдать свою жизнь за победу, за Русь, за своего Царя. Я тоже чувствовал это всеобщее возбуждение, эту смесь страха, надежды и ярости. И я знал, что мы должны победить. Просто обязаны.

Генеральный штурм Константинополя был назначен на рассвете следующего дня. Время было выбрано не случайно. Во-первых, предрассветная мгла, которая в это время года часто окутывала город и его окрестности, могла скрыть наши приготовления и первоначальное выдвижение штурмовых колонн. Во-вторых, большинство защитников, измотанных ночными дежурствами и караулами, в эти часы были наименее бдительны и наиболее уязвимы. В-третьих, если штурм затянется (а я не сомневался, что он будет долгим и кровопролитным), у нас будет в запасе целый световой день для того, чтобы развить успех и закрепиться в городе.

План атаки, который мы детально проработали на военном совете, предусматривал, как я уже говорил, одновременный и скоординированный удар с нескольких направлений, чтобы распылить силы обороняющихся византийцев, не дать им возможности сконцентрировать свои резервы на одном, наиболее угрожаемом участке, и посеять среди них панику и сумятицу. Это была рискованная игра ва-банк, но, как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанского (или, в моем случае, крепкой медовухи, которую я приказал раздать воинам перед штурмом для поднятия боевого духа).

С первыми, едва заметными лучами восходящего солнца, когда на востоке только-только начала заниматься робкая заря, по всему нашему огромному лагерю, растянувшемуся на многие километры вокруг Константинополя, прозвучал условный сигнал. Это не был громкий рев боевых рогов или оглушительный бой барабанов — мы не хотели раньше времени спугнуть противника. Это был скорее тихий, но настойчивый гул, переданный по цепи от одного отряда к другому — возможно, стук мечей о щиты, или приглушенный свист, или что-то еще в этом роде. Но все, кому надо, этот сигнал поняли. Началось.

Первыми, еще затемно, выступили отряды Веславы и Ратибора. Около сотни самых отборных, самых ловких и бесшумных воинов, одетых во все темное, с лицами, вымазанными сажей, вооруженные короткими мечами, ножами и кинжалами, они, словно призраки, скользнули к тому самому канализационному коллектору, который обнаружила Веслава. Их задачей было проникнуть в город, добраться до заранее намеченных ворот — Святого Романа, как они назывались, — которые выходили на наиболее уязвимый, по нашим расчетам, участок обороны, перебить там немногочисленную охрану и открыть их для наших основных штурмовых колонн. Это была самая опасная и ответственная часть всего плана. Если они потерпят неудачу, весь штурм может захлебнуться. Но я верил в Веславу и Ратибора. Эти двое были способны на многое.

Одновременно с этим, наш флот под совместным командованием Такшоня и Степана, используя благоприятный прилив и попутный ветер, начал демонстративное движение к морским стенам Константинополя со стороны Золотого Рога. Десятки наших кораблей — и тяжелые дромоны, и легкие маневренные ладьи — выстроились в боевой порядок и, подняв все паруса (у кого они были) и налегая на весла, устремились к вражеским укреплениям. Их целью было не столько прорвать морскую оборону (это было бы слишком сложно и кровопролитно), сколько отвлечь на себя как можно больше сил византийского гарнизона, заставить их перебросить резервы с сухопутных стен на морские, и создать впечатление, что главный удар мы наносим именно с моря. Для этого Степан приказал своим арбалетчикам и камнеметчикам, установленным на кораблях, открыть ураганный, но в основном беспокоящий огонь по стенам и башням, создавая как можно больше шума и дыма.

И, наконец, когда от Веславы и Ратибора пришел условный сигнал (три коротких вспышки факела с одной из башен, которые они должны были захватить), означавший, что они на месте и готовы действовать, я отдал приказ основным сухопутным силам русской армии идти на приступ неприступных, как считалось, стен Феодосия.

Огромные, обитые толстыми слоями мокрой воловьей кожи для защиты от «греческого огня» (еще одна хитрость Степана) осадные башни, которые мы с таким трудом построили и подкатили к стенам, медленно, со скрипом и скрежетом, покатились вперед, к заранее намеченным участкам. Из их многочисленных бойниц, расположенных на нескольких ярусах, наши лучшие лучники и арбалетчики вели непрерывный огонь по защитникам на стенах, не давая им поднять головы. Тяжелые, окованные железом тараны, защищенные прочными деревянными навесами от камней и стрел, с глухим, утробным стуком начали бить в дубовые, обитые железом ворота и в те участки стен, которые, по данным Сокола, были наиболее повреждены или ослаблены.

А за осадными башнями и таранами, плотными, несокрушимыми волнами, шли мои воины. Тысячи русских ратников — новгородцы, псковичи, смоляне, ростовцы, суздальцы, галичане, волыняне, моя личная гвардия — все, как один, с яростными криками «За Русь! За Царя!» несли к стенам штурмовые лестницы, фашины для засыпки рвов, крюки, багры, все, что могло помочь им взобраться на эти проклятые стены. Атака велась сразу на нескольких ключевых участках, которые мы выбрали на основе данных, полученных от Веславы и Ручного Сокола — там, где стены были пониже, или оборона казалась слабее, или где мы ожидали помощи от тех, кто должен был открыть нам ворота изнутри.

Я сам, вместе с Ильей Муромцем и Ратибором (который, как оказалось, успел вернуться из города после выполнения своей части задания и присоединился ко мне), находился в первых рядах одной из штурмовых колонн, направленной на ворота Святого Романа. Я понимал, что мое личное присутствие здесь, в самой гуще боя, на самом опасном участке, необходимо, чтобы воодушевить воинов, чтобы показать им, что их Царь не прячется за их спинами, а разделяет с ними все тяготы и опасности.

Все наше войско, от простого дружинника до меня, Царя всея Руси, было охвачено единым, всепоглощающим порывом — взять Вечный Город, сокрушить векового врага, или умереть здесь, под его стенами, но умереть с честью. Это был наш звездный час. И мы должны были использовать его на все сто.

Завязалась такая битва, какой я еще не видел за все годы моих скитаний по этому средневековому миру. Это была не просто схватка, не просто штурм крепости. Это было настоящее пекло, ад на земле, где смешались воедино рев атакующих, крики раненых, скрежет железа, грохот камнеметов, свист стрел, шипение «греческого огня» и предсмертные хрипы умирающих. Стены Константинополя, казалось, ожили, изрыгая из своих бесчисленных амбразур и бойниц смерть и разрушение.

Византийцы, несмотря на внезапность нашей атаки и ее невероятный масштаб, не дрогнули и не побежали. Они сражались с отчаянием обреченных, понимая, что от исхода этого боя зависит не только их собственная жизнь, но и судьба их тысячелетней Империи, их веры, их культуры, всего того, что они считали священным и незыблемым. С высоты стен на головы моих штурмующих воинов обрушился настоящий огненный и каменный смерч. Ливни раскаленных докрасна стрел, тучи тяжелых арбалетных болтов, способных пробить любой доспех, огромные камни, которые сбрасывали со стен специальные метательные машины или просто мускулистые воины, бревна, окованные железом, которые катились по штурмовым лестницам, сметая все на своем пути, котлы с кипящей смолой, маслом или просто водой, которые опрокидывали на головы тех, кто пытался подобраться поближе к стенам, — все это летело вниз, сея смерть и панику.