Господин следователь. Книга восьмая (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 38

Бабушка отказываться не стала, а погладила меня по руке.

— Добрый ты человек Иван. Слышала — девочку-сиротку у цыган отбил, у себя приютил, а теперь еще и в гимназию ее определил.

Я мысленно простонал. И чего я такое брякнул, не подумав? Надо было соседке сразу правду сказать, а теперь, вишь, уже в народе интерпретация — следователь барышню сам отбил, а теперь учит! Кому бы другому бы только кивнул, но этой старушке врать отчего-то не мог.

— Слухи все это и сплетни. Никого ни у кого я не отбивал. Нанял себе в прислуги девчонку из деревни, а она умной оказалась. Если выучить — так может, из нее что-то толковое и выйдет.

Нина Николаевна усмехнулась, но быстро согнала улыбку с лица.

— Прости Господи, посмеялась бы, да нельзя, не место здесь, — перекрестилась старушка. — А я, как услышала, удивилась — отродясь не было такого, чтобы цыгане детей воровали. Коней уводят, кур крадут, а дети-то им зачем? У них, чай, своих детишек хватает.

— Это я виноват, — повинился я. — Соседка спросила, а я сдуру пошутить решил — дескать, у цыган барышню отбили, а она моей сестрой оказалась.

— Милый, тебе бы романы писать, — опять улыбнулась старушка. — А барышню, коли сестрой назвал, придется сестрой считать.

— Так я и считаю, — проворчал я. — Не то сестрой, не то племянницей. А иной раз она мне дочкой кажется.

Про то, что Анька иной раз ведет себя как моя мамка, промолчу. Я и так слишком разоткровенничался перед совершенно незнакомой женщиной. И чего вдруг? Наверное, потому что она вызывала уважение.

— Это и хорошо, — похвалила меня старушка.

— Нина Николаевна, а вы давно тут сидите? — спохватился я. — Вы, вообще, сегодня обедали? Может, я вас в трактир свожу? Супчика там возьмете, еще чего?

— Милый, ты, небось думаешь, что бабка рехнулась? — искоса посмотрела на меня женщина.

— Нет, на рехнувшуюся вы непохожи, — твердо ответил я. — Знаю только, что в горе человек о себе забывает. Думаю — а вдруг вы поесть забыли? Да и на бабку вы не слишком похожи.

— Про горе-то милый, я поболе тебя знаю, — покачала головой женщина. — А бабка, так это не от возраста зависит, от человека.

— Как знать… — хмыкнул я. — Может, все-таки в трактир сходим?

— Да не тревожься ты, — снова похлопала меня по руке старушка. — У меня дома и супчик сварен, и здесь я недавно. Нельзя на могилах долго сидеть. Вон, Сидорушка мой, когда деток похоронили, места себе не находил. Днем-то я его уводила, а он по ночам ходил. Сидел, разговаривал. Так вот, ходил он, ходил, да и доходился. Уверовал, что деточки живы, сам умом тронулся. Иди-ка ты милый, а я здесь еще немножечко посижу, да и пойду.

Я встал, поклонился бабушке, надел фуражку.

— Как думаешь — признаю я на том свете деток, или нет? — спросила вдруг Нина Николаевна.

— В смысле? — не понял я, потом дошло. — Почему вы их не признаете?

— Так выросли они, чай. Им же теперь годиков много. Или ты думаешь, что они так маленькими и остались?

Я дипломатично пожал плечами. Дескать — чего не знаю, того не знаю. Потом сказал:

— Вот, когда встретитесь — так и поймете. И мне расскажете, когда Там увидимся.

— Ой, милый, тебе-то туда рано, — покачала головой бабушка. — Да и я еще поживу. Но верно сказал — как попадем туда, так и узнаем. Пожалуй, я тоже пойду.

Я протянул Нине Николаевна руку, чтобы помочь, но она фыркнула:

— Старая я, да не дряхлая.

Мы разошлись. Нина Николаевна, как я надеюсь, пошла домой, а сам отправился в Воскресенский собор ставить свечи за упокой Сидора Вараксина и его детей, подавать записки. Покровская церковь ближе, но она кладбищенская и службы там проводят не каждый день. А Воскресенский собор уже стал для меня родным.

Из собора пошел по Воскресенскому, рассчитывая, что еще намотаю пару кругов, а потом-таки пойду в гости к невесте. Или домой вначале заглянуть?

Решив, что все-таки нужно посмотреть — как там дела у отчаянных гимназисток, проводивших субботник, решил немного срезать и пройти мимо здания с каланчей, где у нас и Городская управа, и Городская дума, да и управление полиции.

В иной день заглянул бы в управление — у них служба заканчивается позже, но без Абрютина там и чай разучились заваривать, а трудиться вместо господина Щуки не намерен. Опять, небось, господин надворный советник попытается спихнуть на рассмотрение Окружного суда какую-нибудь хрень, которую сам должен решать.

— Иван Александрович, а почему мимо проходишь?

Ба! Сам господин исправник собственной персоной. Нет, он уже должен стать исполняющим обязанности начальника какого-то структурного подразделения департамента полиции МВД. Забыл, правда, какая должность у Василия, но знаю, что почти генеральская. А генералам высовываться из окна несолидно. Исправникам, к слову сказать, тем более. В столице начальников как стерляди в Шексне, а исправник у нас один.

Через минуту уже обнимался с начальником нашего уезда. А ведь я и на самом деле соскучился по Абрютину. Все-таки, не хватает мне его мудрого слова, а то и насмешки.

— Ты что это, господин кавалер, ходишь, как неприкаянный? — поинтересовался Абрютин.

— Из дома выгнали, — поспешил наябедничать я. — Причем, собственная прислуга.

— Эта, которая Нюшка, а теперь гимназистка? — хохотнул исправник. — Эта может… Она что, полы моет?

Ну вот, даже неинтересно. Хотел на судьбу пожаловаться, а Василий сразу просек.

— Их там у меня трое. Сама Анька, а с ней две подружки. Печку у меня перекладывали, а барышни уборку устроили.

— О, тогда правильно сделали, что выгнали, — авторитетно заявил Абрютин. — Меня тоже, если Верочка с горничной убираются, из дома во двор выгоняют. А грустный-то ты чего?

Отделаться шуточкой не удалось, пришлось рассказывать.

— На кладбище был, старушку встретил — вдова Вараксина, может помнишь такого? Поговорили, я немного расстроился.

— Помню, конечно, — кивнул исправник. — И старика помню, и Нину Николаевну знаю. Очень достойная женщина. А Сидор Пантелеймонович, насколько помню, еще весной умер. Дай Бог ему Царствие небесное.

Василий Яковлевич перекрестился и пошел давать указания заваривать чай. Канцелярист, судя по его унылому тону, за время отсутствия начальства подрасслабился, и хотел уйти домой. А тут, начальство.

Дождавшись, пока исправник озадачит канцеляриста подготовкой к чаепитию, спросил:

— Василий, ты за вещами? А когда окончательно переберешься в столицу?

— А я, Иван, насовсем вернулся, — вздохнул Абрютин.

— В каком смысле — насовсем? — не понял я. — Тебе что, столица не показалась?

— Да бог с ней, со столицей, — махнул рукой Василий. Поморщившись, пояснил: — Понимаешь, Верочка снова кашлять начала. Я к докторам, а они — давайте-ка вы свою жену обратно увозите. Климат в Петербурге не подходящий. Я к господину товарищу министра — дескать, простите, Ваше превосходительство, обстоятельства. Он только руками развел, нахмурился, да и сказал — что тут поделать, езжай назад. Губернатору Новгородскому депешу сам отправлю — мол, не ищите в Череповецкий уезд исправника, прежний останется. Так что, прости меня Ваня, не оправдал я твоих надежд.

— Вася, ты на мои надежды плюнь, — махнул я рукой. — Ты же знаешь, что Веру Львовну — твою Верочку, я очень люблю и уважаю. Не стоит карьера здоровья жены. Правда, — вздохнул я, — придется свадьбу в Череповце играть. Тебе так и так шафером на ней быть, а без Веры ты в Петербург не поедешь.

— Ты сначала до свадьбы доживи, потом думать станешь — кого шафером звать.

Заметно, что Василий Яковлевич повеселел. Он что, на самом деле считал, что я обижусь, что он отказался от повышения?

— Василий, а знаешь, я даже и рад, что ты остаешься, — сообщил я. — Мне в Череповце еще год, а кого на твое место назначат — неизвестно. Ладно, если Щуку, он хотя бы дров не наломает, а если какого-нибудь дуболома?

Хотел сказать — вроде кирилловского коллеги Абрютина, но не стал. Тем более, что мрачный канцелярист принес нам чай и мы на какое-то время отвлеклись.