Иван Ефремов. Книга 1. Час Быка - Ефремов Иван Антонович - Страница 99

На третий день за завтраком Вир Норин заметил, что Сю-Те чем-то необычайно взволнована. Читая в ее открытой душе, он понял ее страстное желание увидеть нечто, о чем она мечтала давно, но не смеет его просить об этом. Вир Норин пришел ей на помощь и заговорил как бы вскользь о том, что у него сегодня свободное утро и он с большим удовольствием прогулялся бы вместе с ней, куда она захочет. И Сю-Те призналась, что она хотела бы съездить в Пнег-Киру, это недалеко от города, брат писал ей, что там — место величайшей битвы древности, в которой погиб какой-то их предок (на Тормансе люди не знали своей родословной), и обещал непременно повести ее туда. Ей хочется побывать там в память о брате, но ведь для одинокой девушки, плохо знающей столицу, это небезопасно.

Вир Норин и Сю-Те влезли в битком набитый вагон общественного транспорта, двигавшийся в дыму, с ревом, частыми рывками и толчками из-за нервного, а скорее грубого нрава водителя. Сквозь запыленные окна виднелись длиннейшие однообразные улицы, кое-где близ дома были посажены низкие полузасохшие деревца. В машине стояла невыносимая духота. Изредка, после громкой перебранки, открывали окна, в вагон врывалась горячая пыль, снова начиналась ругань, и окна опять закрывались. Вир Норин и Сю-Те стояли, стиснутые со всех стороны, цепляясь за протянутые поверху палки. Астронавигатора оттерли от спутницы. Он заметил, как Сю-Те изо всех сил старается отойти от молодого человека с широким носом и асимметричным лицом, который бесстыдно прижимается к ней. Стоявший перед нею другой, совсем юноша, с глубоко сидящими глазами фанатика, спиной подталкивал девушку к своему товарищу. Сю-Те встретилась взглядом с Вир Норином, вспыхнула от стыда и негодования и отвернулась, не желая вмешивать землянина в стычку с пассажирами. Может быть, у нее слишком живо было воспоминание о наглом дежурном из гостиницы, которому пришлось тогда униженно целовать ее ногу. Астронавигатор в долю секунды понял все, вынул руку и рванул нахального парня назад от Сю-Те. Тот обернулся, увидел высокого, сильного человека, смотревшего без злобы, и, выругавшись, попытался было освободиться. Но его схватила не человеческая рука, а стальная машина — так ему показалось. С животным страхом тормансианин почувствовал, как пальцы впиваются в мышцы все глубже, передавливая и парализуя сосуды и нервы. В голове у него помутилось, подкосились колени, и парень взвыл в ужасе: «Не буду, простите, больше не буду!» Вир Норин отпустил нахала. А тот заорал на весь вагон, что его чуть-чуть не убили из-за девчонки, которая копейки не стоит.

К удивлению Вир Норина, большинство пассажиров приняло сторону лгуна. Все принялись кричать, угрожать, размахивать кулаками.

— Выйдем скорее! — шепнула побледневшая Сю-Те.

И они, растолкав людей, вышли на пустынной, раскаленной солнцем окраине. Сю-Те предложила идти дальше пешком. Ее маленькие ноги шагали резво и неутомимо. Она пела землянину старые песни и боевые гимны давних лет, резко отличавшиеся от рваной мелодии распространенных в столице песен. Иногда Сю-Те останавливалась, чтобы танцем проиллюстрировать мелодию, и он любовался ее фигурой и отточенностью движений. По сухой предгорной равнине они незаметно прошли оставшиеся двенадцать километров до каменной гряды, поросшей старыми редколистными деревьями, почти не дававшими тени. Закатная сторона гряды обрывалась в широкую впадину дна высохшего озера. Слабый ветерок вздымал там бурые столбы пыли.

Обелиск из голубоватого камня, расписанный черными, глубоко врезанными знаками, стоял на границе поля стародавней битвы, а неотделанные глыбы камней, разбросанные повсюду, означали места общих погребений. Их было много. Обширное поле, простиравшееся почти до горизонта, некогда было изрыто траншеями и валами. Время уничтожило их, медленно растущие деревья Торманса сменились не один раз на удобренной трупами почве, и теперь в тонкой сетке теней на сухой, пыльной земле торчали только камни. Не осталось ничего напоминавшего о ярости гигантской битвы, море страдания раненых, ужасе побежденных, сброшенных в топкое озеро. Безотрадная местность, полумертвые деревья, потрескавшаяся земля…

Жаркий ветер шуршал в ветвях, какие-то зеленые насекомые вяло ползали у корней. Сю-Те выбрала большой, пирамидально заостренный камень с изломами, отсвечивавшими буро-красным цветом засохшей крови, и опустилась перед ним на колени. Приложив пальцы к вискам и склонив голову, она шептала молитвы. Вир Норин ждал, пока она исполнит обряд. Когда девушка встала, он спросил:

— Кто бился здесь и кто кого победил?

— Предание говорит о сражении между владыками головного и хвостового полушарий. Погибли сотни тысяч людей. Победил владыка головного, и на всей планете установилась единая власть. Эту битву называют победой мудрости над темными хвостовыми народами.

— Ваши предки участвовали в сражении на стороне побежденных?

— Да.

— А если бы победили они, а не головные? Изменилась бы жизнь?

— Не знаю. Зачем ей меняться?! Столица была бы в Кин-Нан-Тэ, наверное. Дома бы строили по-другому, как принято у нас, башнями. Может быть, мои предки стали бы «змееносцами»…

— И вы хотели бы принадлежать к этой верхушке?

— Ой, нет! Вечно бояться, оглядываться, презирать все и быть всеми ненавидимой? Может быть, я просто невежественная и глупая, но мне не хотелось бы так жить. Лучше никак…

Это «лучше никак» пронизывало все сознание молодых тормансиан, принадлежавших к классу «кжи», и обусловливало неискоренимый фатализм. «Зачем?»— казалось им непобедимым аргументом.

Вир Норин еще раз обвел взглядом выжженное плато. Могучее воображение заполнило его грохотом боевых машин, воплями и стонами сотен тысяч людей, штабелями трупов на изрытой каменистой почве. Вечные вопросы: «Зачем? За что?»— на этом фоне становились особенно беспощадными. И обманутые люди, веря, что сражаются за будущее, за «свою» страну, за своих близких, умирали, создавая условия для еще большего возвышения олигархов, еще более высокой пирамиды привилегий и бездны угнетения. Бесполезные муки, бесполезные смерти…

Со вздохом Вир Норин обратился к спутнице:

— Пойдемте, Сю-Те!

Землянин и тормансианка спустились с холмов. Вир Норин предложил срезать напрямик изгиб старой дороги, держа направление на круглый холм с заброшенным зданием, серым и приземистым, смутно маячившим вдали. Они быстро дошли до холма. Астронавигатор заметил, что Сю-Те устала, и решил сделать привал в тени развалин. Сю-Те улеглась на землю, подперев голову руками. Вир Норин увидел, что она пристально разглядывает стену и хмурит лоб в усилии припомнить забытое. Сю-Те вскочила и обошла вокруг развалин. Затем долго рассматривала надписи и барельефы с изображением огромной руки, протянутой жестом участливой помощи. Чуть успокоившись, она снова села рядом с Вир Норином, охватив колени руками, в позе, живо напомнившей ему Чеди, и долго в молчании смотрела вдаль, на миражи голубых озер, которые скрывали пыльный дым над городом Средоточия Мудрости.

— Сколько тебе лет? — вдруг спросила Сю-Те.

— По вашим годам, которые гораздо короче, чем на Земле, сто шестьдесят, или сорок два по счету Белых Звезд, одинаковому с земным.

— У вас это много или мало?

— Для прежней Земли, на вашем уровне развития, это средний возраст, не молодой и не старый. Теперь он сдвинулся в молодость. Мне двадцать два — двадцать три года, а Родис — двадцать пять. У нас долгое детство. Не инфантильность, а именно растянутое детство — в смысле восприятия мира. А сколько вам?

— Восемьдесят, или двадцать по счету Белых Звезд. Я приближаюсь к нашему крайнему возрасту, и мне осталось пять лет до того времени, когда я войду во Дворец Нежной Очерти. А тебя давно бы отправили туда. Нет, я говорю глупости, ты ведь ученый и здесь жил бы долго, ты «джи»!

— Никак не могу представить себе этот ужас!

— Никакого ужаса нет. В этом есть даже хорошее. Мы не проводим детство в душных школах, как будущие «джи», которых там пичкают ненужными для жизни знаниями. И мы не болеем, умирая в цвете сил…