Вернись домой, Халиль - Аль-Зооби Кафа - Страница 17

Он попробовал подняться, понимая при этом, что жизнь пульсирует только в его сердце. Как только он начал двигаться, его раны в плече и на ноге раскрылись и снова стали истекать кровью, которая до этого уже успела засохнуть.

Где он находится? В каком месте? Он не знал этого, как и не знал, в каком времени он оказался. Но он хорошо осознавал, что уже наступило другое время, а то доброе, которое еще свежо в памяти, кончилось и, может быть, навсегда, хотя стук часов того времени до сих пор звенит в его памяти. Но он своими глазами видел, как прошлое убили вместе с ранней зарей, видел, как часы истекали кровью, видел, как был застрелен день.

«Нельзя допустить, чтобы те преступники завладели нашей жизнью!» Он повторил это про себя, не сомневаясь, что захватчики переполнят мир кровью, если никто не остановит их. И Юсуф вновь вспомнил жаждущие крови лица преступников. Они не удовлетворялись убийством, они надругались над телами убитых, будто их цель — не смерть жертвы, а ее полное исчезновение.

Он ощупал землю вокруг себя. Прополз немного и понял, что он на дне оврага. Он не знал, сколько ему потребуется времени, чтобы достичь вершины холма. Густая тьма не позволяла ничего видеть. Может, его силы истощатся в середине пути или даже через несколько метров, тем более что, утихнувшие было раны вновь обильно кровоточили. Все-таки он решил рискнуть! Он протянул свою здоровую руку, нащупал землю, убрал камни и прополз маленькое расстояние, которое было равно шагу, отдохнул — и вновь повторил рывок. К его великому счастью, овраг оказался неглубоким, и он смог в течение часа выбраться из него. Достигнув вершины, он некоторое время лежал неподвижно, стараясь вернуть себе хоть немного сил.

Он долго смотрел на растворяющееся во тьме небо, не зная, в самом ли деле там не было никаких звезд, или он больше не был в состоянии что-либо разглядеть, разве что только черноту. Это была бесконечная, растянувшаяся в пространстве чернота, в которой минуты вытянулись настолько, что, казалось, невозможно вырваться из их плена.

«Неужели начнется новый день? И если начнется, то что я с ним буду делать?» Так он спрашивал себя, вспоминая тот последний миг, когда видел Сурайию и детей. Будто прошли годы. И в самом деле, ведь то, что случилось, трудно вместить в один день. Где они могут быть сейчас?

«У них все в порядке», — ответил себе Юсуф. Ведь он сам помог им бежать, перед тем как бандиты начали свои преступные действия. Он твердил это себе, отгоняя любую тревожную мысль, связанную с семьей.

Внезапно ему показалось, что он слышит топот лошадиных копыт, исходящий из недр земли. Его мысли умолкли, и он застыл, приложив ухо к земле, и внимательно прислушался. И в самом деле, он услышал стук копыт. Он не отрывался от земли, стараясь выяснить, откуда идет этот звук. И хотя Юсуф не был уверен в правильности выбранного направления, он пополз с силой, неизвестно откуда к нему пришедшей. Потом он закричал что есть мочи, но вскоре понял, что его голос не в состоянии напугать даже червячка, ползущего впереди него. И, значит, можно ли надеяться достучаться таким слабым голосом до ушей наездников, слух которых наполнен свистом ветра?

Юсуф быстро обессилел и перестал ползти. И неподвижно лежал, пока тишину ночи не потрясло ржание коня, остановившегося неподалеку от него.

Всадников было четверо. Они сказали, что служат в армии спасения. Они разожгли костер и принялись копать могилы. Глаза одного из них загорелись гневом, когда посмотрел на Юсуфа. Он воскликнул:

— Сукины дети, они дорого заплатят за Дер Ясин! Мы возвратим каждую пядь земли, которую они захватили. Это наш обет. Ты увидишь это своими глазами.

Но Юсуф засомневался в возможности реализации этого обета. Не потому, что не верил в силу армии спасения, а потому, что он начал терять сознание, и его глаза больше ничего не могли видеть.

Солнце склоняется к западу. День проглатывает остатки солнечного тепла, и воробьи радостно и суетливо порхают с места на место. Ветер поет и дует, играя с платьем Сурайи. Все было как в то время, которое только что погибло. Но… Сурайя смотрит во все стороны — на запад, на восток, на юг и на север.

— Где ты, Юсуф? Где вы все?

— Ты, что-то сказала Сурайя?

— Я тебя зову, Юсуф.

— Но я ничего не слышу, кроме свиста ветра, Сурайя.

Она вернулась на то же место, где оставила своих детей с Фадийей. Однако никого не нашла. Она опоздала. Если бы послушалась свою сестру, Фадийю, то была бы сейчас с ними. Но она не послушалась, и в итоге потеряла их, как и Юсуфа.

Так, за один день и одну ночь, она потеряла всех и осталась наедине со своей бедой.

Сурайя, едва передвигая непослушными ногами, направилась в сторону Иерусалима с надеждой, что встретит их там. Она рыдала и сама же упрекала себя: «Что тебе дадут эти слезы?» Потом обращалась к своим детям и к Фадийе, и звала Юсуфа. Люди, проходившие мимо нее, думали, что она сумасшедшая. А некоторые останавливались и спрашивали, что с ней, и качали головами, узнав, что она из Дер Ясина. Они жалостливо восклицали:

— Да будет Бог с тобой! Да поможет тебе Бог!

В Иерусалиме она встретила человека, который ей сказал, что видел грузовики, увозившие спасенных в бойне Дер Ясина. Поколебавшись, прежде чем назвать сторону, в которую они направлялись, он добавил: «на север».

Она молча, пристально смотрела в его лицо. Его слова никакого значения не имели, кроме того, что их здесь нет. Здесь, в Иерусалиме, где она так надеялась найти их! А что касается сторон, то ей все равно, куда они направились: на север, на юг, на запад или на восток. Ибо все эти стороны слились для нее в одну — в сторону бездомности, блуждания и потерь.

Она рухнула на землю. Ее тело дрожало, а душа кипела, будто вот-вот готова была ускользнуть из нее и заблудиться в улицах города, наполненных мраком ночи и тьмой, исходящей из глаз людей.

— Вставай, доченька моя, и пойдем в мечеть.

С этими словами к ней подошел старый мужчина и протянул руку, чтобы помочь ей встать. Потом добавил:

— Давай — там, в мечети, ты найдешь Бога. Он тебе поможет вытерпеть все.

Она ступала за ним слабыми, вялыми шагами. В то далекое время, которое только что погибло, она никогда одна не приезжала в Иерусалим. Она приезжала только с Юсуфом.

Они шли бок о бок по старым переулкам. Время от времени Юсуф поглядывал на нее, высматривая радость на ее лице. Потом спрашивал:

— Ты мечтаешь жить в Иерусалиме, Сурайя?

— Конечно же, нет, — уверенно отвечала она.

Тогда он со смехом спрашивал:

— Почему?

— Потому что если я тут буду жить, и мне захочется увидеть небо, то мне придется высунуть голову из окна, чтобы посмотреть наверх. А в Дер Ясине, из нашего дома, я вижу небо перед собой, и вижу, как воздух танцует с деревьями и они качаются, кокетничая с ветром. Вижу, когда солнце восходит и когда оно заходит. А зимой я вижу рядом с собой дождь, поливающий сады, и вижу, как вдали он заливает холмы. А что я вижу здесь? Ты думаешь, что ты в силе увидеть что-либо, если будешь жить в одном из этих домов и тебе захочется посмотреть в окно? Разве что увидишь камни дома напротив и камни мощеной улицы.

— Ты права, Сурайя. Права. Я ничего не увижу, кроме камней.

И ее голос в свою очередь заливался заразительным торжествующим смехом:

— Тогда почему ты смеялся надо мной, Юсуф?

«Смех погиб, Юсуф, и я сейчас ничего не слышу, кроме пустого, глухого звука своих шагов по камням. И ничего не вижу, кроме камней. Спящие ветки жасмина на оградах окаменели. Мне кажется, что даже небо заложено камнями, Юсуф».

— Ты не должна сомневаться в милости Бога, дочка, — говорил ей старик, давая ей одеяло, чтобы она укрылась на ночь.

— Я в отчаянии, хадж, и очень нуждаюсь в Его милости. Молитесь за меня и попросите Его, чтобы пощадил меня.