Аландский крест (СИ) - Оченков Иван Валерьевич - Страница 40

— Надеюсь, дома все благополучно? — поинтересовался я, пытаясь взять ее за руку.

— Конечно, — немного громче, чем дозволяли приличия, отвечала она. — Что с нами может случиться⁈

— Дети здоровы?

— Слава Богу, да, — ответила она, после чего, резко крутнувшись на каблуках, развернулась и покинула зал.

— Какого черта? — озадаченно посмотрел я ей вслед. — Кузьмич, что все это значит?

— Простите, Константин Николаевич, — робко проговорил верный камердинер, — только пока вашего высочества не было, эта оглашенная опять приходила!

— Анненкова?

— Она!

— Проклятье! По дворцу кто попало шляется, а охране и горя мало.

— Так ведь с Александрой Иосифовной ссориться дураков нет. Кушать будете?

— Даже не знаю… пожалуй.

— Так я распоряжусь?

— Изволь, братец.

Жена к обеду спускаться не стала, сказавшись больной. Впрочем, есть в одиночестве мне не пришлось, поскольку помимо бессменного Юшкова прибыли Головнин с Фишером. Что само по себе было довольно странно. Они между собой не то, чтобы не ладили, но поскольку служебные интересы пересекались нечасто, держались достаточно отчужденно.

За столом мы если и говорили, то о всяких пустяках вроде погоды или балета. Впрочем, в отличие от настоящего Кости, этот вид искусства я не жаловал, а потому остался равнодушным. И лишь после десерта, когда Федор с моего разрешения отошел в курительную комнату, гости решились перейти к делу.

— Константин Николаевич, — начал Фишер. — Если позволите, я хотел бы обсудить с вами один весьма деликатный вопрос.

— Соблазнил юную девицу и не желаешь жениться? — зачем-то пошутил я.

— Что⁈ — вспыхнул никак не ожидавший подобного сенатор и вот уже почти двадцать лет как бессменный начальник канцелярии генерал-губернатора Великого княжества Финляндского. — Конечно же, нет!

— То есть жениться ты не против? — с трудом удерживаясь от смеха, уточнил я.

— Э… — едва смог из себя выдавить закоренелый холостяк.

— Вы все шутите, — скорбно заметил помалкивавший до сих пор Головнин, — а между тем вопрос более чем серьезный.

— Ну ладно, Константин Иванович, не обижайся. Говори, что у тебя приключилось, а мы подумаем, чем можем помочь.

— Ваше императорское высочество! — начал немного успокоившийся Фишер. — Вам прекрасно известно, что я никогда не стал бы утруждать вас просьбами о себе. Но есть один человек, с которым обошлись не слишком справедливо. И я молю вас о милосердии.

— И кто же этот бедолага? — почуяв неладное, поинтересовался я.

— Князь Меншиков.

— Что⁈

— Александр Сергеевич так много сделал для нашей маленькой родины, что я просто не могу хотя бы не попытаться помочь ему. Ибо с моей стороны это было бы самой черной неблагодарностью…

— Какого, простите за мой французский, райфорта [1] здесь творится?

— Константин Николаевич, — поспешил вмешаться Головнин, — позвольте напомнить вам ваши же слова. — Всякий может быть полезен, будучи употреблен на своем месте.

— Это не я, а Кузьма Прутков.

— Может быть, но сказано-то верно! [2]

— И какое же место вы приготовили для «несчастного» князя?

Вместо того, чтобы прямо ответить на мой вопрос, Головнин с Фишером вдруг бросились живописать действительные и мнимые заслуги Меншикова. Если их послушать, это был не просто государственный муж, но сборище всех возможных добродетелей, не использовать которого было бы просто преступлением.

В принципе, их можно было понять. В нашем варианте истории не было проигранного Альминского сражения, позорного затопления Черноморской эскадры и кровавой осады Севастополя. Более того, в глазах многих обывателей и чиновников именно Меншиков, много лет властвовавший в Морском ведомстве, был создателем победоносного флота. Ну не юный же великий князь, в конце концов, смог за какой-то год создать эскадры, бросившие вызов не только «Владычице морей», но и прекрасной Франции, разлукой с курортами и злачными местами которой так тяготилась добрая половина высшего света Петербурга⁈

— И зачем мне это нужно?

— Константин Николаевич, — вкрадчиво заметил статс-секретарь. — Светлейший при всех его недостатках хорошо знает о своих промахах. И если вы проявите милосердие, сумеет быть благодарным.

— К флоту я его не подпущу!

— И не надо. Есть масса других постов, на которых он может себя проявить.

Вот черт! Терпеть не могу, когда меня так «тихой сапой» обходят, вынуждая делать то, что я не хочу! С другой стороны, если подумать, Меншиков ведь хамелеон. Будучи записным либералом при Александре Благословенном [3], он вдруг превратился в ярого поборника существующих порядков при его брате Николае. Сможет ли снова стать сторонником реформ? Да запросто!

— Конкретнее?

— Ходят слухи, что государю нужен новый генерал-губернатор в Москве.

— Вот как… и чем же ему Закревский не угодил?

— Помилуйте, да при чем тут Арсений Андреевич? Хоть он и не ладит с московским дворянством, да и вообще крепостник, дело вовсе не в нем.

— Нессельроде? — сообразил я.

— Именно-с! Как вам вероятно известно, они с канцлером сваты. Беда лишь в том, что Лидия Арсеньевна — дама свободных нравов и одаривает своим вниманием всех, кроме мужа.

— Господа, увольте меня от выслушивания сплетен. Я правильно понимаю, что моральный облик загулявшей графини Нессельроде будет формальной причиной отставки не только её отца, но и свекра?

— Совершенно справедливо.

— Хм, — задумался я. Мне Сашка ничего об этой комбинации не сказал. Но, принимая во внимание его склонность к «византийщине», это и не удивительно. В принципе, Москва до сих пор была довольно далека от моих интересов, но не пора ли это исправить?

— Хорошо. Насколько я помню, князь — член Государственного совета?

— Так точно-с.

— Сообщите ему, что завтра я буду на его заседании.

— Вы готовы поддержать его кандидатуру?

— Сначала поговорим.

Сначала я хотел встретиться с Меншиковым после заседания, но так уж случилось, что мы оба приехали заранее и буквально столкнулись перед Зимним дворцом. Увидев друг друга, мы оба замешкались, на что тут же обратили внимание слуги.

— Пойдем, потолкуем! — решился наконец я и пошагал внутрь, слыша, как за мной едва ли не в припрыжку поспешает князь.

Самой подходящей для беседы комнатой оказался скромный по меркам Большого Эрмитажа Помпеянский кабинет, отделанный в неогреческом стиле, где в данный момент никого не было. Как и зал госсовета, он располагался на первом этаже дворца, так что идти далеко не пришлось. Некоторое время мы молчали. Видимо, обычно говорливый Александр Сергеевич никак не мог собраться с мыслями, а я и вовсе не собирался ему помогать.

В конце концов, между нами был заключен уговор, который пока что оставался в силе. И первый шаг сделал именно Меншиков, попытавшись связаться со мной через Головнина и Фишера.

— Константин Николаевич, ваше императорское высочество, — начал он, сообразив, что молчание затянулось. — Обстоятельства сложились таким образом, что…

В этот момент голос лукавого царедворца дрогнул и, не знай я его как облупленного, можно было подумать, что этот прожжённый интриган и законченный циник в самом деле разволновался.

— Кликнуть слуг, чтобы сельтерской принесли? — предложил я, с интересом наблюдая за его лицедейством.

— Нет, ничего не надо, благодарю-с.

— Тогда перейдем сразу к делу, — велел я, сокращая совершенно не нужную в нашей ситуации преамбулу.

— Как вам будет угодно. Дело, собственно, состоит в том, что я, несмотря на свои преклонные лета, все еще чувствую в себе силы служить на благо отечества!

— Полно прибедняться, Александр Сергеевич, ты нас еще всех переживешь. Что же до твоего спича… послушай, мы оба прекрасно знаем о твоём истинном отношении к подобного рода речам и взглядам. Поэтому уволь меня от выслушивания всякого вздора и говори прямо. Что тебе нужно, и что ты готов дать взамен?

Меншиков помолчал, потом без прежней сдержанности прямо и даже чуть надменно посмотрел на меня. А ведь любезнейшему Папа он бы так не посмел в глаза заглянуть… Хочет показать себя, или я таки задел его насквозь пропитанную презрением к человечеству душу за живое?