Опора трона (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 26

— Проходи же, проходи. И рассказывай, рассказывай. Чаем тебя не напою, так хоть квасом. Жалование задерживают, но квасник мне еще в кредите не отказал…

— Что рассказывать, Семен Ефимович? Всевышний творец наказал меня за бесчисленные мои преступления.

Смирнов повесил голову.

— За преступления? — замер Десницкий. — Что ж ты мог сотворить такого, чистая душа?

— За границу пытался бежать, чтобы продолжить образование. А еще украл у папеньки три с половиной тысячи рублей, чтобы было на что жить, — ученик печально вздохнул. — Постыдное сие предприятие явилось следствием безмерного замешательства и смущения мыслей моих.

— Как же ты осмелился?

— Много раз просил я помещика своего дать мне вольную. Но встречал лишь насмешки. Батюшка, служа у нашего князя управляющим и не бедствуя, в ногах у него валялся, но следовал постоянный отказ. Землемером меня хотели употребить, лишние знания посчитали обузой. В бродящем моем воображении прогуливался я по улицам Рима и Неаполя или слушал лекции в аудиториях германских. И тогда выправил себе фальшивую подорожную на имя итальянского купца. Отправился в Новгород, имея намерение из оного поворотить влево чрез Псков в Ригу, и там искать способного случая перебраться за границу.

— Не преуспел, — сочувственно заключил Десницкий.

— Поймали. Сперва попался я в лапы хитрого мантора Поля, сумевшего вызвать мою приязнь и все средства употребившего, чтобы избавить меня от денег. Потом заболел, и сыскали меня в номерах помещиком посланные люди. Был суд. Приговорили к повешению за одно преступление, а за другое — к публичному наказанию кнутом, отрезанию левого уха, вырыванию ноздрей и отправке в кандалах в Ригу в каторжную работу. По неизреченному императорскому милосердию и за отменой смертной казни осужден был на сдачу в воинские команды солдатом (1). В Оренбург.

— Боже мой! Неужели нельзя было войти в молодые твои годы и понять порывы юности беспечной? Что дальше?

— Дальше? — Смирнов залпом осушил кружку кваса, смачивая пересохшее от волнения горло. — Дальше пришел царь наш народный, царь истинный и справедливости восстановитель, Петр Федорович! Он-то меня и освободил.

— Я восхищаюсь императором, чтоб ты знал! Всегда я всей душой ненавидел крепость. Рукоплещу деяниям Петра Третьего, вольность крестьянскую утвердившего и право вознесшего на небывалую высоту! Мне, профессору юриспруденции, сие особо отрадно.

— Порадую вас, мой учитель, еще одной, приятной для вас новостью. Вы же готовились к работе в Уложенной Комиссии, когда случилось мое несчастие? Она будет восстановлена.

— Откуда ты знаешь?

— Своими ушами услышал от самого императора. Когда он давал нам, комиссарам, свой наказ.

— Комиссарам? От самого царя? — Десницкий в волнении сжал руки, в которые случайно попался парик. — Боже! Что я наделал! Мне же тоже сегодня предстоит встреча с Петром Федоровичем! Как я пойду в таком виде⁈

Смирнов рассмеялся, выхватил парик из дрожавших рук профессора, ловко его расчесал щеткой, обсыпал пудрой из деревянной коробки и аккуратно водрузил его на голову собеседника, тщательно расправив.

— Мой спаситель! — вскричал Семен Ефимович. — Как тебе сие удалось?

— Невелика наука, учитель. В армии освоил.

— Теперь я готов предстать перед императором! Он соизволил удостоить сегодня Университет своим посещением, а мне, возможно, случится блеснуть красноречием, — Десницкий манерно выставил голую ногу из-за полы своего залатанного халата, смутился, и оба собеседника расхохотались. — Поведай же мне, о каком комиссарстве ты помянул. Провиантском?

— Нет, профессор. Оно называется политическим. Разъясню, в чем суть, иначе не поймете. Я и мои товарищи назначаемся в армию на ответственные посты. Вменено нам в обязанность разъяснять солдатам основы державного устроения и новые указы, на благо народное направленные, обучать их грамоте и воодушевлять на подвиг ратный. А также следить за офицерами из бывших дворян, дабы они не учиняли измены и иных разных возмущений.

— Так ты стал кем-то вроде нашего университетского цензора, который следит за поведением студентов?

— Что-то вроде того. Только «студент» мой генерал-поручиком будет. Отправляюсь на юг с его превосходительством Суворовым. Ногаев к порядку приводить.

— Так ты сам теперь генерал! — пораженно воскликнул профессор, дальше 8-го чина не шагнувший, все также пребывая в коллежских асессорах.

— Нас к «Табели о рангах» еще не привязали. Но будет своя шкала. И своя форма. Я пока в солдатской хожу.

— Вот это взлет! Из солдата — в генералы! Откуда вас таких набрали?

— Император нас назвал «крепостной интеллигенцией». Среди солдат много людей, имеющих хорошее образование.

Десницкий засыпал вопросами своего бывшего ученика, превратившегося в сильного, закаленного испытаниями и уверенного в себе мужчину. Тот отвечал охотно: и про осаду Оренбурга, и про поход, завершившийся для него в Москве, и про работу в Министерстве обороны в Правительственном дворце, и про отбор кандидатов в комиссары.

Сам же Смирнов поинтересовался, как идут дела в Университете. Ответы его не порадовали, хотя многое изменилось к лучшему. Факультетов так и осталось три — философский, медицинский и юридический. Первые два года у студентов — занятия на философском факультете для всех без исключения, а потом разделение. Порадовало, что уже введено преподавание на русском, а не на латыни, которую многие слушатели не понимали. Что новый Куратор грек Мелиссино поощряет и народное просвещение силами профессоров, и русские преподавательские кадры из числа бывших студентов (2). Что университетская типография активно печатает полезные книги и даже журналы. Больше всего огорчило, что основное здание в Аптекарском доме у Воскресенский ворот дышит на ладан, хотя его делят с Московской городской думой.

— Поэтому встреча с государем состоится в арендуемом с давних пор доме князя Репнина на Моховой в Актовом зале. Не хватало, чтобы из-за наплыва сиятельных визитеров полы провалились. Они могут, дом в ужасном состоянии, — посетовал Десницкий.

— Волноваться не о чем. Нынче по Москве знаете сколько дворянских да княжеских дворцов? Что-нибудь да подберут под университет в правительстве.

— Дай то бог! Заболтались мы с тобой, Коля. Мне пора отправляться.

— Я провожу.

Идти было недалеко. От жилого дома Университета на Леонтьевском переулке рукой было подать до дома Репнина. Дошли в несколько минут. Крепко обнялись на прощание.

Придерживая рукой шпагу на боку, Десницкий поднялся в парадный зал. Его заполнили красные мундиры профессоров, партикулярные сюртуки Информаторов университетской гимназии, а студенты нарядились кто во что горазд — хорошо, что шпаги не забыли (3). Эти шпаги давали им благородство, но кому оно ныне нужно, когда царь высшее сословие ко всем прочим приравнял? Семен Ефимович вздохнул. А ну как бурсаков из разночинцев станет еще меньше, раз дворянства им теперь не достичь? Но тут же воспрял духом, вспомнив историю Николая. Запишется в студенты ныне тот, кто ранее не мог — косяком пойдут бывшие крепостные-самородки!

Порадоваться ему не дали. Десницкого окружили профессора, состоявшие преимущественно из его сверстников, людей тридцати годов отроду. Новость, которую они рассказали, огорошила. Михаил Васильевич Приклонский, директор Университета, сослался на болезнь и от встречи с царем уклонился. Все пришли к одному заключению: потомственный дворянин из древнего рода присягать Петру Третьему откажется.

— Семен Ефимович! Выручайте! Берите на себя временно бразды правления Конференцией и от ее имени поприветствуйте императора!

— А эти? — презрительно кивнул профессор на служащих университетской Канцелярии. Обычно надменные, считающие себя пупом земли, сегодня они тряслись от страха и жались к стеночке.

— Безмолвствуют!

Шум в зале стих как по команде. В помещение вбежали известные на всю Москву солдаты в суконных шлемах. Выстроились полукругом, цепью, спиной ко входу, лицом к собравшимся. В руках тесаки, пистолеты и ружья. Все замерли. В этой тишине гулко раздались приближающиеся шаги. Вышел Он, царь.