Переход II (СИ) - Номен Квинтус - Страница 12

— Он вообще-то первокурсник с ЭВУСА, а почему его назначили руководителем нашей группы студенческого КБ, мы не спрашивали. Вроде бы за какие-то военные заслуги, только это лишь слухи. Но он работу сечет туго, у него схалтурить не получается. Да, честно говоря, и не особо хочется: нам же это радиоуправление как курсовую поставили, а зачтут ее только по результатам испытаний. В конце месяца обещали для этого несколько «Москвичей» уже нам дать, а в мае мы робота и на ваш автомобиль поставить должны. У вас вроде к маю уже машин пять должно быть готово?

Пантелеймон Кондратьевич в Москву приехал на внеочередное заседание ЦК в середине марта и смог выкроить время на то, чтобы «посмотреть на будущий автомобиль». Машина, откровенно говоря, ему абсолютно не понравилась (по крайней мере внешне), так что по результатам «показухи» он поинтересовался у Алексея:

— Послушай, партизан, ты мне обещал «современный автомобиль», а показал какое-то убоище, черт-те что и сбоку бантик буквально. Разочаровал ты меня, честно тебе скажу, разочаровал…

— А вы, Пантелеймон Кондратьевич, просто не на ту красоту смотрите. К виду машины народ быстро привыкнет…

— Да «газон» колхозный — и тот покрасившее будет!

— Это — вопрос дискуссионный. А красота машины этой не в кузове заключается, а в маленьком ценнике, который у машины стоять будет. Для изготовления такого кузова… для производства полусотни тысяч машин в год на заводе будет достаточно двух прессов на двести пятьдесят тонн, да и то второй на случай поломки первого только нужен будет. И когда инженеры тутошние все, что предусматривалось, доделают…

— Студенты ведь, не инженеры…

— Инженеров в работе тоже немало участвует, но я о другом. Когда все будет доделано, то машина в производстве — заметьте, машина класса «Победы» — встанет тысяч в семь с половиной, вот где истинная красота!

— Сколько? А ты не врешь? Хотя ты вообще врать не можешь… забавно, а ведь и впрямь машинка-то у тебя получается… красивая. Значит так, в Чимкенте корпуса завода должны в июле уже закончить, оборудование… говоришь, прессы по двести пятьдесят тонн две штуки?

— Моторное производство должно быть такое же, как в Орске, думаю, вам труда не составит всю номенклатуру оттуда взять. Кузовное… Вася в конце мая список оборудования уже составит, а насчет колес… там с шинами будут определенные проблемы…

— А что с шинами?

— Нужных в СССР вроде пока вообще нигде не производят, вот что.

— Значит, еще и шинный завод… а по всему остальному?

— Хорошо бы еще и свое производство фар наладить, но оно вообще простое. А стекла — Бор на полста тысяч машин в год… пока на тридцать тысяч стекло уже дать сможет, а в процессе развития производства и туда, думаю, финансирования добавят. Да вы же и добавите: если, скажем, будете машину не по семь с половиной, а по двенадцать тысяч…

— Все таким же нэпманом и остался. Но ты и тут прав… ладно, с машинами вроде разобрались. У меня к тебе два вопроса осталось, первый: подарок-то наш свадебный тебе понравился?

— Мне — понравился, спасибо, но главное, что он очень понравился Соне.

— Верно говоришь, радость в семье всего важнее. И второй вопрос, куда как более важный: куда тебе в августе два вагона яблок присылать?

Глава 5

Настроение в семье резко поменялось, но вовсе не из-за того, что «автомобиль получился». Просто Алексей сильно радовался тому, что в стране уж точно никаких перемен к худшему не будет — а он искренне считал, что после смерти Иосифа Виссарионовича все перемены были только к худшему. А Сона радовалась тому, что ее неприятности все же временные — и на волне этой радости оба они учиться стали еще более… яростно, что ли. Но все же учеба — это хотя и довольно трудная работа, все время она уж точно не занимает, так что они и массу других занятий себе придумали. Часто ходили в кино (с машиной это было не особенно сложно даже если жить возле Петровско-Разумовской, где пока кинотеатров не завелось). Алексей еще порадовался, что Сона ни малейшего интереса к театру не проявляла: сам он выработал лютое отвращение к этому виду искусства еще в юности (то есть в «прошлой» юности), когда в институте в рамках культурного воспитания студентам театральные билеты навязывали. То есть не на уровне руководства, а на уровне студенческой группы, где «нельзя отворачиваться от коллектива», а навязываемое всегда почти вызывает отторжение. А еще он, придя в восторг от телеспектакля «Женитьба Фигаро», сумел достать билет на спектакль и в театр Сатиры — и разница в исполнении навсегда закрыла для него двери любых театров, хотя, возможно, и напрасно.

А еще у Алексея появилось время поработать над совсем уже новым проектом, ради которого он, собственно, и пошел учиться в Московский механический. И если раньше он думал, что хоть как-то сможет свою идею воплотить, то теперь, при очевидной поддержке Лаврентия Павловича и, скорее всего, и лично Иосифа Виссарионовича, он был абсолютно уверен, что у него «все получится», причем довольно быстро. Правда, пока еще слово «быстро» оставалось довольно расплывчатым, но любая работа начинается с того, что ее выполнять начинают. А Алексей уже ее довольно давно начал, хотя об этом, похоже, вообще никто еще не догадывался.

Когда он учился в институте, то есть когда он учился именно в МИФИ, еще были достаточно молодыми люди, помнящие о коротком периоде, когда Советский Союз смог обогнать американцев в технологии производства микросхем. И они были молоды достаточно, чтобы надеяться, что такие времена еще вернутся, а потому студентам в целях дополнительной стимуляции изучения наук они об этих временах довольно подробно рассказывали. И даже показывали (и Алексей прекрасно помнил статью в Electronix, где янки с грустью признавали, что технологически советские микросхемы «уже лучше американских», хотя в проектировании таких схем Советы пока и отстают). В восемьдесят первом статью эту они написали — а спустя жалких десять лет уже Дейкстра на весь мир заявил, что проталкивание перехода советской вычислительной промышленности на путь ЕС ЭВМ был «крупнейшей технологической диверсией Запада против СССР». Которая — это Алексей Павлович чуть позже самостоятельно проверил, из «профессионального любопытства» — привела и к деградации отечественной технологической школы, и к практическому уничтожению школы уже научной. А ведь были тогда еще живы «монстры» советской вычислительной техники, которые могли обойти американцев «навсегда» — но им это сделать просто не дали…

Да, проектировать в СССР микросхемы практически не умели — но это потому, что люди, проектировавшие вычислительные машины, просто никак не были связаны с теми, кто эти микросхемы делал. И Алексей с усмешкой вспомнил замечание автора статьи о том, что «русские тупо передрали американскую схему, повторив неиспользуемый блок элементов, не понимая, зачем он вообще нужен — а этот блок использовался лишь для проверки качества схемы до того, как кристалл распиливали на отдельные схемы. Именно поэтому выводов на ножки корпуса к нему не предусматривалось, а русские, по дурости своей, эти выводы сделали». А еще он вспомнил о совершенно бесполезном проекте — в восьмидесятых уже совершенно бесполезном — когда большая группа инженеров не прилагая усилий мысли «переводила» ТЭЗы той же БЭСМ-6 в микросхемы. Ну да, один «типовой элемент замены» — полностью собранную стандартную плату — в один кристалл, даже не задумываясь о том, как эти интегральные схемы собирать в единое устройство. То есть тогда Алексей уже знал, как это проделать — на уровне технологий конца девяностых, с помощью многослойных плат, а вот когда эти «интегралки» разрабатывали, это было проделать крайне сложно. Сложно, но все же возможно — а если что-то подобное воспроизвести в первой половине пятидесятых… И ведь Алексею было известно, что именно нужно воспроизводить!

По его просьбе один из сотрудников кафедры принес тогда в институт альбом со схемами «переведенных в интегралки» ТЭЗов, и Алексей за день (растянувшийся в переходе больше чем на месяц) «перенес» эти схемы на бумагу. А потом за месяц с лишним (растянутый уже почти на десять лет) с этими схемами разбирался. Не запоминал, а именно разбирался в том, как и для чего эти схемы были разработаны — исключительно из «профессионального интереса», ведь кто-то на кафедре сказал, что «глубокое понимание устройства вычислительной машины позволяет составлять на порядки более эффективные программы».