Скованные одной цепью (СИ) - "allig_eri" - Страница 41

Но тут тьму затопил шум и свет факелов. Вспышки магии и крики были услышаны.

Хэдриус увидел босые и обутые ноги, топчущиеся по песку, услышал брань, проклятия и стоны. Он видел, как его младший брат, ещё не прошедший ритуал определения магии, голым по пояс выскочил из шатра, закружился и рухнул в песок, как последний из его оставшихся в живых двоюродных братьев упал на колени, а потом, точно пьяный, свалился наземь.

— Я ваш вождь! — взревел Коннак. — Либо сражайтесь со мной, либо смотрите на мой справедливый суд и расправу! Так или иначе, расправы не миновать!

Хэдриус, не испытывавший почему-то ни боли, ни страха, перекатил голову набок, оторвал лицо от песка и увидел, что вокруг собирается всё больше и больше соклановцев. Факелы мигали под порывами ветра, их оранжевый свет временами бледнел во вспышках молний. Он увидел, как одна из его жён, голая, в одной только тонкой шкуре, которую подарил ей его отец, с ужасом, не отрываясь, смотрела на то место, где он лежит. Потом с отсутствующим лицом побрела к нему.

Коннак ударил её — сильно, как бьют мужчину. Она вывалилась из шкуры и упала, недвижная и нагая, к ногам своего вождя. Женщина казалась мёртвой.

— Этот человек, — прогремел Коннак, — предал своих родичей на поле битвы! Предал меня!

— Чтобы освободить нас! — удалось выкрикнуть волшебнику. — Чтобы избавить Серых Ворóн от твоего ига, прокля́тый тиран!

«Всё так, как и говорили старейшины. Это чудовище должно было умереть в битве с кашмирцами. Почему он ещё жив⁈»

— Вы слышали, он сам признался! — воскликнул Коннак. — Верс должен быть предан смерти, как сам, так и все его домочадцы!

— Нет… — прохрипел Хэдриус, но немота вновь брала своё.

«Где же тут справедливость? Да, я предал своего вождя — но ради чести. А Коннак ежедневно мучает весь клан, каждого из нас!»

Даника не знала, кто из них прав.

Коннак раскинул руки, словно хотел схватить грозовые тучи.

— Я — вождь Серых Ворóн! Я вернулся из мёртвых! И я сказал своё слово! Кто посмеет оспаривать моё решение?

Песок продолжал кружить вокруг людей, завиваясь спиралями. Все с ужасом смотрели на происходящее, но никто не решился перечить безумцу. Потом женщина, полукровка, наполовину имперка, которую Коннак взял в жёны, вырвалась из толпы и бросилась вождю на шею, неудержимо рыдая. Она колотила его по груди слабыми кулачками и стенала что-то невнятное.

Коннак на миг прижал её к себе, потом сурово отстранил.

— Это я, Мельба, — сказал он с постыдной нежностью. — Я жив и здоров.

Потом обернулся от неё к Хэдриусу. При свете факелов он казался демоном, при свете молний — призраком. Жёны и дети Хэдриуса собрались вокруг своего мужа и отца, умоляя и завывая. Хэдриус чувствовал под своей головой мягкие колени, чувствовал, как тёплые ладони гладят его лицо и грудь. Но сам он не мог оторвать глаз от хищной фигуры своего вождя. Он смотрел, как Коннак схватил за волосы его младшую дочь и оборвал её визг острым железом. На какой-то ужасный миг она оставалась насаженной на его клинок, и Коннак стряхнул её, точно куклу, пронзённую вертелом.

Жёны Хэдриуса завопили и съёжились. Возвышаясь над ними, вождь Серых Ворóн рубил и колол, пока все они не распростёрлись в пыли. Только Толея, светловолосая дочка старейшины Шулемата, одного из тех, кто уговорил волшебника ударить Коннаку в спину, осталась в живых. Она плакала и цеплялась за мужа. Коннак схватил её свободной рукой и поднял за шкирку. Её рот шевелился в беззвучном крике, точно у рыбы.

— Это и есть ублюдочное отродье Шулемата? — рявкнул Коннак.

— Да… — прохрипел Хэдриус.

Коннак отшвырнул её в песок, точно тряпку.

— Пусть останется в живых и полюбуется на наши забавы. А потом она заплатит за грехи своего отца и я смогу перейти к следующему предателю!

Окружённый своими мёртвыми и умирающими родичами, Хэдриус смотрел, как Коннак наматывал его кишки на покрытые шрамами руки. Он мельком увидел равнодушные глаза соклановцев и понял, что те ничего не сделают. Не потому, что боялись своего сумасшедшего вождя, а потому, что таков обычай.

Даника проснулась вся мокрая и трясущаяся. Этот сон, где она смотрела глазами умирающего волшебника, ощущая все его эмоции и чувства, был одним из самых тяжёлых.

— Но кое в чём ты ошибся, Коннак, — криво ухмыльнулась девушка. — О Хэдриусе помнят. Даже сейчас.

— Дахабские горы, чудесное зрелище! — скривившись, проговорил я, стоя на вершине Алербо и глядя на запад. Наступающая зима наконец-то укрыла всю грязь и слякоть белым. Сегодня выпал полноценный снег, отчего вид был, надо сказать, весьма красив. Если прищуриться, можно было увидеть далёкие поля, рыбные озёра, обширные куски леса и деревни, соединённые сеткой дорог. Плодородный, богатый, населенный край.

Был им. Издали невидно, но поля все потоптаны или сожжены, озёра и реки не могли похвастать даже мальками, размером с палец, дороги разбиты десятками тысяч ног и телег, а леса частично вырублены.

Алербо была олсмосским форпостом. Не крепость Карсо-Анс и тем более не Фирнадан, но благодаря высоте и умелому архитектору, представляла собой серьёзную угрозу. Как мне по дороге поведал Сэдрин, однажды именно в эту горную цепь упёрлась армия вторжения Сауды — в то время, когда вольные города ещё активно сражались друг с другом.

Тогда они, дескать, проторчали тут почти три дня, и по итогу направились в обход, совершив большой крюк, отчего Олсмос успел объединиться с Магбуром и отстоять свои границы. Такие вот дела.

Гора, на которой я расположился, была едва ли не в километр высотой и выглядела так, словно некто взял огромный молот и ради забавы изо всех сил ударил в её склон. Так возникла долина Дах, которая, по сути, долиной не была: овальная лохань диаметром в четверть километра, объятая с двух сторон скалистыми отрогами и завершающаяся почти отвесной стеной самого Алербо. Вход в эту как-бы-долину не превышал пятидесяти метров в ширину. Вела туда каменистая дорога, на которой едва разъехались бы два фургона. Усложнялось всё тем, что в обход херачить почти полсотни километров, а потому в каком-то роде Дахабские горы служили природной калиткой для всего Олсмоса. И если бы не возможность их обойти, то город можно было бы посчитать неприступным. Однако нет в мире совершенства!

Хотя путь, ведший на вершину Алербо, и был узким, вырубленным в отчаянно отвесной стене, но построившие его инженеры Нанва — ещё старого, до развала — заслуживали любых почестей и похвал, какими в силах была одарить их человеческая память и благодарность. Тракт взбирался по откосам, насчитывал восемнадцать поворотов, а общей длины — без малого семь километров. Купеческий фургон, запряжённый четвёркой крепких лошадей, всходил на вершину за полный день. Но даже в этом случае добирался до Олсмоса куда быстрее, чем если бы ему пришлось ехать полсотни километров на север — ради объезда.

Вот только нынче купеческий фургон взбирался бы на Алербо дня три. А то и дольше.

— Словно стадо баранов, — стоящий рядом Маутнер сплюнул на землю, и было непонятно — то ли он был раздражён открывшимся видом, то ли попросту желал очистить рот от скопившейся желчи.

Я вздохнул и посмотрел на свою руку. Время не прошло даром, я почти закончил приводить кисть в порядок. Теперь она выглядела словно по ней проехала телега, а потом какое-то время драл сизианский пёс. То есть, гораздо лучше, чем ещё несколько дней назад. Тогда на месте кисти находилась самая обычная пустота. И как по мне, то, что я видел сейчас, выглядело куда приятнее.

— Вздыхаешь, словно не рад открывшейся картине, — произнёс капитан.

— С тобой сложно спорить, — помассировал я переносицу. — Что думаешь об этом? — и кивнул на долину.

С нашей высоты её дно казалось волнующимся морем. Люди, животные, повозки — всё перемешано и спутано в огромный гобелен. В горловину долины вливались всё новые группы беженцев, составляющих бесконечную растянутую колонну. Вся дорога и окрестности были забиты людьми, телегами, перегоняемыми стадами. Очерёдность, безусловно, имелась, но ключевой роли не играло. Логвуд, как и все мы, желал, чтобы успели подняться все.