Шпионаж и любовь - Малли Клэр - Страница 85

Среди бумаг в ее комнате полиция обнаружила билет на самолет на 10:15 утра и морские документы, которые передали ее ближайшему родственнику, в роли которого выступил «Эндрю Кеннеди, Александр-Штрассе, Бонн». Дженнингс отправил ему телеграмму. Как-то Анджею удалось добраться до Лондона позже в тот же день. В качестве официального ближайшего родственника ему показали перстень-печатку Кристины Скарбек, которую он сразу узнал[130]. Позже тем днем ему удалось сделать краткое заявление. Он знал «миссис Грэнвил» с детства, сказал он инспекторам, и они «всегда были в очень дружеских отношениях» [13]. Помимо предоставления контактных данных ее кузенов Скарбеков, он добавил немного больше. И шок, и его подготовка к сдержанности на любого уровня допросах сделали его немногословным. Он не давал лишних комментариев. Кристина была мертва, но Анджей все еще чувствовал потребность защитить ее, как всегда было в его жизни.

Вечером в пятницу 20 июня 1952 года Кейт О’Мэлли была среди друзей, которые пришли выразить последнее почтение Кристине. «Она выглядела лет на восемнадцать», – потом писала Кейт отцу, кожа ее была чистой и гладкой, а в густых волосах – едва заметные нити седины [14]. Глядя на свою старую подругу, Кейт открыла сумочку и достала медаль Мадонны Ченстоховской, которую носила с собой с тех пор, как Кристина дала ей этот талисман во время бегства из Будапешта. Теперь она тихо вложила его в руки Кристине, чтобы похоронить вместе с ней. Анджей был последним, кто прощался и, наконец, отдал Кристине финальный поклон, покидая комнату.

Кристину похоронили на следующий день, менее чем через неделю после смерти, под несколькими горстями польской земли, брошенными на гроб, на римско-католическом кладбище в Кенсал-Грин в Лондоне. Ее медали пронесли за гробом на бархатной подушке, а польский национальный гимн «Марш, марш, Домбровский» («Польша еще не потеряна») пели, когда гроб опускали в землю. Несмотря на яркое солнце, сильный ветер сотрясал венки из красных и белых гвоздик и хлестал по плащам и шапкам скорбящих. Он даже опрокинул недавно установленный металлический крест с польским именем Кристины, который упал на свежевскопанную землю могилы, и Анджей рванулся вперед, чтобы его поправить[131]. Двести скорбящих пришли, чтобы выразить свое последнее почтение, в том числе многие из друзей и коллег Кристины из спецслужб, от Колина Габбинсадо бывших сотрудниц Вспомогательного корпуса. Среди них были ее ближайшие друзья и союзники. Фрэнсис, который признался в том, что обычно «очень мало знает о том, что люди называют болью, трагическими страданиями и т. д.», был совершенно сокрушен известием о ее смерти [15]. Исчезнув на три дня, он оставил Нэн одну разбираться с массой журналистов, которые разбили лагерь у их порога. Польская община эмигрантов также была представлена на похоронах, в том числе пришла Тереза Любенская из «Мушкетеров», а сорок ветеранов французского Сопротивления приехали из юго-восточной Франции. Более неожиданным гостем среди скорбящих был Станислав Копаньский, который молча представлял польское правительство в изгнании[132].

«Для многих, кто знал Кристину и служил с ней, кто знал ее по спецслужбе, ее преждевременная смерть стала ужасным шоком», – писал Габбинс для «Таймс». «Счастливая только в действии», она отважно смотрела в лицо жизни в изгнании, «по-своему независимо», как великая женщина «присутствия духа и храбрости» [16]. Военное министерство, Патрик Говарт, Джон Роупер и другие также выпустили заявления. «Она, безусловно, была одним из лучших членов службы, – сказал Фрэнсис в интервью “Дейли Миррор”, – великолепным человеком» [17]. Возможно, уместно отметить, что свидетельство о смерти Кристины также рассказывает множество историй. Только причина смерти, «колотая рана в грудь», действительно точна. Имя «Кристина Грэнвил» было выдуманным, которым она стала так гордиться, и ее возраст «37 лет» пришел вместе с ним из легенды, но ни то, ни другое не соответствует имени и дате ее рождения – сорок четыре года назад, в Варшаве. Но, пожалуй, больше всего вводит в заблуждение ее заявленная «профессия»: «бывшая жена Джорджа Гижицкого, журналиста, с которым она состояла в разводе» [18]. Едва ли можно найти менее точное посмертное описание. Кристина была женой дважды и, возможно, была бы снова, и она была любовницей много раз, но ее никогда нельзя было определять через отношения с мужчиной. Кристина любила страстно. Она любила мужчин и секс, адреналин и приключения, свою семью и свою страну; она любила жизнь и свободу жить ею в полной мере. Когда эта свобода была запрещена ей законом или соглашением, она не оправдывала ожиданий, нарушая правила или просто изменяя свою веру, возраст, имя или историю. Когда ей угрожали вторжение, оккупация и терроризм, она боролась со страстью, патриотизмом, решительностью и смелостью, с которыми мало кто из специальных агентов во Второй мировой войне мог бы соперничать.

Война, сокрушив дисциплинарные структуры мирного времени, во многом освободила Кристину. Ее достижения экстраординарны. Она была первой женщиной, работавшей в поле в качестве специального агента британской разведки, с тех пор как прошло лишь несколько недель с момента объявления Великобританией войны и на два года раньше других официально завербованных УСО женщин, и даже прежде, чем само Управление специальных операций было создано. Она была британской женщиной-агентом с наибольшим стажем работы, совершала миссии на многочисленных театрах военных действий в течение всей войны, включая тайные операции в двух разных оккупированных странах, где средняя продолжительность жизни агента составляла немногим более нескольких месяцев. Она доставила одни из первых разведданных в Великобританию, показывая немецкую подготовку к вторжению в Советский Союз, за несколько недель до того, как Черчилль признал эту возможность. Вместе с Анджеем она помогла «отфильтровать» сотни польских и международных военнослужащих из лагерей военнопленных в Венгрии обратно на линию фронта, включая многих пилотов, участвовавших в «Битве за Британию». Вместе с Фрэнсисом она поддерживала подготовку к вторжению союзников на юг Франции, в том числе подрыв стратегически важного вражеского гарнизона и спасение ключевых лидеров Сопротивления с огромным риском для своей собственной жизни. Список польских, французских и британских офицеров, чьи жизни она спасла, сам по себе внушителен: Анджей Коверский выбрался вместе с ней из будапештской тюрьмы; Владимир Ледоховский освобожден из-под ареста в Польше, Фрэнсис Кэммертс, Ксан Филдинг и Кристиан Соренсен спасены от казни во Франции, а Макс Вэм, их потенциальный палач, – от возмездия несколько дней спустя.

Высказывалось предположение, что великая трагедия Кристины состояла в том, что она не погибла в бою; но, возможно, настоящая трагедия заключалась в том, что ей было отказано в возможности узнать, чем она могла стать в послевоенном мире. Хотя, как и многие бывшие специальные агенты, вначале Кристина находила упряжь, навязанную мирным временем, невыносимой, вряд ли она позволила бы этому победить. Именно то, что Пэдди Ли Фермор когда-то назвал «ее роковым даром вдохновляющей любви», в конечном итоге привело к ее смерти [19]. Лора Фоскетт пошла еще дальше, комментируя: «Нельзя не чувствовать, что ее ранняя смерть была как-то неизбежна и кажется связанной со многими драмами ее жизни» [20]. Но такая краткая оценка, безусловно, упрощает картину, и ответственность за убийство не может быть приписана жертве, даже если та привыкла жить на грани.

Кристина жила и любила не так, как большинство людей. Она жила безгранично, настолько щедро, насколько могла быть жестокой, готовой в любой момент отдать свою жизнь за достойное дело, но редко сожалея о многих жертвах, которые выпали на ее долю. Деннис Малдоуни полностью признал свою вину и отказался подавать какие-либо прошения о смягчении участи.