Шпионаж и любовь - Малли Клэр - Страница 67

Фрэнсис однажды представил Нэн Кристине, он считал это «необходимым», но встреча была краткой и никогда больше не повторилась [11].

Внимание Кристины теперь было полностью сосредоточено на Польше. Национальное «Восстание», приуроченное к крупной высадке регулярных сил или западной авиационной поддержке окончательного прорыва к свободе, всегда было в повестке дня Польши. К июлю 1944 года Красная армия, которая теперь была союзником Польши, продвигалась из России на Берлин в «западном потоке», как зловеще выразился Габбинс, и быстро приближалась к Варшаве, «как стремительная приливная волна» [12]. Польская Армия Крайова помогала, нападая на немцев с тыла, особенно на жизненно важные автомобильные и железнодорожные коммуникации. В конце месяца советские войска достигли берега Вислы, и в Варшаве уже слышны были звуки русских орудий [13]. Время казалось подходящим. Нацистская Германия все еще не оправилась от заговора против Гитлера; СССР сковал крупные части Германии; Франция боролась за полное освобождение; и британские миссии УСО увеличивались по составу*[105]. Великобритания предупредила Польшу, что авиационная логистика не позволяет послать Польскую парашютную бригаду или значительный объем вооружения или даже организовать масштабные бомбардировки немецких аэродромов. Однако, как позже признался Уилкинсон, в течение нескольких лет УСО было настолько глубоко привержено делу Польши, что «мы поспешили честно ознакомить их с реалиями их положения», понимая, как трудно было признать ограниченность британской поддержки [14]. Жители Варшавы в нетерпении рвались действовать, надеясь приветствовать советские войска в своей столице уже как свободные граждане, и в конце июля польское правительство в изгнании уполномочило генерала Бур-Коморовского, командующего Армией Крайовой, начать Варшавское восстание по своемуусмотрению. Премьер-министр Польши Станислав Миколайчук затем отправился в Москву, чтобы заручиться поддержкой Сталина в том, что, как они надеялись, будет коротким и решительным действием. 29 июля Московское радио передало призыв к гражданам Варшавы восстать против своих немецких угнетателей, призывая «не терять ни минуты» [15].

Во вторник, 1 августа, в Варшаве прошел небольшой дождь, женщины «спешили по тротуарам», перенося связки пистолетов и боеприпасов, а мальчики и девочки бегали «с рюкзаками, полными медикаментов и продуктов питания», к пунктам сбора по всему городу [16]. В пять часов дня Армия Крайова атаковала, вытеснив оккупационные войска вермахта из обширных частей столицы. Цель состояла в том, чтобы продержаться четыре или пять дней, пока не подойдут советские подкрепления. После почти пяти лет оккупации практически вся Варшава внезапно стала свободным городом. Польский флаг поднимали на зданиях, а на улицах транслировали государственный гимн и другие патриотические песни. Чувство эйфории распространилось по всей Европе и охватило Кристину во Франции; она использовала эту новость как аргумент при агитации польских частей вермахта в Альпах, а затем в разговорах с польскими военнопленными, содержавшимися в Гэпе. Однако еще до того, как она покинула Францию шесть недель спустя, стали поступать сообщения об огромных польских военных и гражданских потерях.

В Варшаве и вокруг нее у Армии Крайовой было около 45 000 солдат, в основном вооруженных ружьями и гранатами. Но было крайне мало тяжелого оружия. Им противостояли хорошо обученные немецкие формирования в количестве около 25 000 человек, вооруженных до зубов и поддерживаемых артиллерией, танковыми дивизиями и люфтваффе. «Действия поляков – это благословение, – сообщил Гиммлер Гитлеру. – Мы прикончим их… Варшава будет ликвидирована» [17]. В ответ Гитлер приказал «убить каждого жителя… не брать пленных… каждый дом должен быть взорван и сожжен» [18]. 5 августа немецкие войска атаковали западные пригороды города, посылая части из дома в дом, чтобы расстреливать жителей, независимо от возраста и пола, пытаясь подавить волю поляков к сопротивлению. По оценкам, число убитых всего за несколько дней колеблется от 20 000 до 60 000 человек, среди них владельцы магазинов, офисные работники, старики и матери с детьми.

После прямого обращения президента Польши к Черчиллю в ночь с 4 на 5 августа четырнадцать бомбардировщиков Королевских ВВС вылетели из Италии на Варшаву. «Пока бушевала эпическая битва, мы сделали все, что в наших силах, чтобы помочь», – писал позднее Габбинс, но, хотя ограниченное количество снаряжения и боеприпасов было успешно сброшено повстанцам, высокий уровень потерь вынудил командующего авиацией, Джона Слессора, отменить дальнейшие полеты [19]. Его запрет был снят после огромного давления со стороны польских экипажей, находившихся под его командованием. Пилоты, которые так храбро и эффективно сражались за союзников в битве за Британию, не желали принимать запрет помогать их собственному народу. «Невозможно принять потери ВВС в объеме 50 % как неприемлемые, бывают случаи, когда для этого необходимо 100 %», – поддержал своих людей генерал Татар, заместитель командующего польскими силами по внутренним делам в Лондоне. «Мы просим не британские экипажи, а польские» [20]. Польские, британские и южноафриканские летные экипажи вернулись в строй, но потери возросли, и хотя несколько удачных сбросов груза дали повстанцам надежду, их было слишком мало, чтобы повлиять на конечный результат. Две недели спустя дальнейшие полеты были запрещены.

Тогда Черчилль обратился к Сталину с просьбой о помощи или по крайней мере об использовании советского воздушного пространства и аэродромов, где самолеты Королевских ВВС могли бы приземляться и дозаправляться. Сталин отказал, сославшись на то, что «информация, предоставленная вам поляками, сильно преувеличена и ненадежна» [21]. Достигнув берегов Вислы, всего в нескольких сотнях ярдов от места действия, Красная армия внезапно остановилась и простояла в течение шести недель, а Сталин осудил восстание как инициативу «преступников», которая была «обречена на провал» [22]. Советские власти ссылались на военные трудности, объясняя внезапное отсутствие прогресса, но реальные причины того, что Габбинс назвал «бессердечным и расчетливым отказом» в помощи, были политическими [23]. Сталин не собирался освобождать Варшаву, пока немцы так усердно ослабляли польское Сопротивление. В конце июля он собрал так называемый Люблинский польский комитет национального освобождения, в качестве соперника польского правительства в изгнании в борьбе за власть. Это новое, поддерживаемое коммунистами «правительство» провело организационное заседание в освобожденном советскими войсками Люблине в первый день Варшавского восстания, не оставляя сомнений относительно намерений Сталина в отношении послевоенной Польши.

Сталин, Рузвельт и Черчилль фактически уже наметили будущее Польши на конференции в Тегеране в ноябре 1943 года, на которой польские лидеры не присутствовали. Неизвестная Кристине, находившейся в это время в Алжире – в подготовке к десантированию во Францию, или полякам, сражавшимся бок о бок с англичанами за то, что они считали общим делом, эта конференция не признавала территориальные претензии Польши на сохранение ее довоенных границ, и только Черчилль взял на себя обязательство добиваться польской независимости. Рузвельту нужна была советская поддержка на Дальнем Востоке, и он готов был к ближайшему альянсу со Сталиным, отклонив предложение о гостеприимстве в британском представительстве в пользу приглашения от русских. В конце конференции Сталин достал карту, и «Большая Тройка» разделила Польшу вдоль линии «Керзона», которая вскоре была названа в «Таймс» не иначе как «старой польской границей» [24]. «Я глубоко симпатизирую полякам, – заявил Черчилль парламенту: – но я также сочувствую российской точке зрения» [25]. Некоторые идеалисты, такие как сэр Оуэн О’Мэлли, утверждали, что реальный выбор был между «продажей трупа Польши

России» или «постановкой ключевых принципов перед Сталиным самым ясным образом и предупреждением его о том, что нашу позицию, возможно, придется объяснять публично, с не меньшей ясностью», и что такая альтернатива представляла только вариацию наихудших угроз [26]. Тегеран показал Сталину, что ему незачем бояться Великобритании или США.