Мученик (ЛП) - Райан Энтони - Страница 85

Меня разбудил голос. Негромкий – на самом деле тихий и спокойный. И всё же в нём звучал незнакомый принуждающий резонанс, который пронизывал как старые стены дома, так и мой дремлющий разум.

– … раб ненависти – самый несчастный из узников, – произнёс он. – Поскольку его цепи выкованы им самим…

Подняв голову с подушки из шкуры кролика, я увидел, что в доме темно и спокойно. Мерик спал, а вот койка Рулгарта была пустой. На полу тянулся узкий неровный прямоугольник лунного света от приоткрытой двери. Если бы не отсутствие Рулгарта, я бы приписал голос таинственному колдовству спящего разума и вернулся бы в мягкие объятия сна. Некоторое время я растерянно моргал в темноте, а потом снова раздался голос:

– Ты просишь уверенности в мире хаоса. А я могу предложить только правду, и моя правда может отличаться от твоей.

Поднявшись, я взял деревянный меч в изножье своей кровати и осторожно направился к двери. Вглядываясь через щель, я различил опустившего голову Рулгарта, сидевшего на пеньке, который служил удобным местом для отдыха между тренировками. Я инстинктивно знал, что голос, который слышал, исходил не изо рта алундийца, настолько он отличался от его обычных долгих гласных.

Я увидел, как рыцарь поднял голову и сглотнул, а потом проговорил дрожащим, тихим голосом:

– И ты это знаешь наверняка?

– Да, Ваалишь, – ответил невидимый собеседник. – Её сердце было отражением твоего. Но, как и у тебя, долг был для неё превыше всего. Я знаю, это, наверное, тяжело – видеть, как женщина, которую ты любишь, выходит замуж за твоего брата, и никогда за все эти годы не высказать и сло́ва правды твоего сердца.

Рулгарта передёрнуло, и я с тревогой увидел, что он держит меч. Не деревянную палку, которую я так долго для него выстругивал, а настоящий длинный меч из тех, что обычно носят рыцари. Клинок скрывали ножны, которые Рулгарт держал удивительно несмело. Я видел, как он обуздал печаль, а потом посмотрел на меч, на рукоять, и остановил взгляд на навершии.

– Зачем ты мне его даёшь? – спросил он.

Голос быстро ответил с усмешкой:

– Умоляю, что за Ваалишь без клинка, который может назвать своим?

– Ваалишь?

– На вашем языке этот термин означает «мастер клинка» или «мастер меча», если тебе угодно. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как этот термин использовался, но, думаю, он отлично тебе подходит. – Рулгарт некоторое время молча смотрел на подаренный меч, а потом голос снова заговорил, уже громче и с весёлой командной ноткой:

– Мастер Писарь, вы к нам присоединитесь, или так и будете подслушивать?

Рулгарт напрягся и, подозрительно и укоризненно прищурившись, резко взглянул на дверь, которую я приоткрыл. Поляну заливал лунный свет и сложные тени. Вскоре мой натренированный взгляд различил в одном сплетении тени и света сгорбившуюся фигуру на ветке сваленного дуба, где обычно сидели таолишь. Я видел лишь, что он большой, а его лицо пряталось под капюшоном робы, укрывавшей его с головы до пят.

– Эйтлишь, надо полагать? – сказал я.

– Да. – Из глубин капюшона раздался хрип, он поднялся на ноги и, по-прежнему сгорбившись, подошёл ко мне. Я увидел, как странно сидела на нём роба, словно занавесь, накинутая на гору камней, которая тяжело качнулась, когда он остановился – слишком далеко, чтобы разглядеть лицо под капюшоном. И всё же я чувствовал на себе его взгляд, показавшийся мне неприятно тяжёлым. Момент тянулся, и я инстинктивно понял, что он разглядывает меня не только глазами.

– Да, – сказал я, когда пауза ещё больше затянулась, – Доэнлишь оставила на мне свою метку. Можем мы уже покончить с формальностями?

Из глубин капюшона донеслась очередная усмешка.

– Формальности, – сказал он, – это одна из немногих вещей, к которой ваш народ относится с какой-то привязанностью. Ритуалы, этикет, формы обращения. Бесконечные списки бессмысленных правил, которые постоянно изменяются по прихоти богатых и могущественных. Я нахожу их пустоту по-своему удивительно прекрасной. У каэритов мало что сравнится с этим праздным искушением.

Тогда он словно разбух, хотя и не подходил ближе, и роба снова закачалась, когда тело под ней стало увеличиваться. Он уже по росту сравнялся с Рулгартом, и быстро стало ясно, что он превосходит нас обоих в ширине плеч. Я понял, что мне приходится сдерживаться, чтобы не отступить назад и не поднять деревянный меч. Когда Эйтлишь снова заговорил, его голос приобрёл непререкаемый оттенок.

– И всё же, даже мы знаем ценность прививания вежливости, особенно при обращении к старшим представителям народа, который мог бы бросить твою грубую неблагодарную тушу замерзать в снегу.

Тогда ветер пошевелил край его капюшона, и на миг лунный свет заиграл на бугре покрытой венами обезображенной плоти, а потом тени снова скрыли черты его лица. Я с детства обладал отличным и отточенным инстинктом на опасность, и не питал иллюзий о силе угрозы, которую представлял собой этот уродливый человек. И всё же даже тогда моё яростное недовольство его властностью не позволило мне выразить явно ожидавшееся раскаяние.

– Я жив только потому, что она этого хочет, – ответил я, сурово глядя в глубины капюшона. – Поэтому признательность неуместна.

Эйтлишь издал нечто среднее между рычанием и вздохом, и из-за его неестественной утробности я задумался, является ли стоявший передо мной в полной мере человеком. Однако, видимо, что-то в моём вызывающем поведении его скорее удовлетворило, чем разгневало, и его раздутое тело уменьшилось до прежней сгорбленной бугристости.

– Ваалишь, желаю тебе крепкого сна и сладких снов, – сказал он Рулгарту, который сидел молча, безучастно глядя на нашу беседу. – Завтра я отправлюсь на запад и буду рад, если ты присоединишься ко мне в путешествии. А ты, – продолжал он, повернув капюшон ко мне, и в его голос вернулась резкость. Большая рука с бледной кожей, покрытой тёмной сеткой вен, показалась из-под робы, поманила меня, он развернулся и пошёл прочь. – Пойдём со мной. Нам надо многое обсудить.

Я спешно оделся, натянул сапоги и куртку и пошёл следом за ним. Несмотря на своё утверждение, Эйтлишь вёл меня молча по окраинам деревни к раздолью руин, занимавших ровный участок перед горой. Снег уже растаял, и природа некогда стоявшего здесь города стала ещё более очевидной. Хотя долгие годы его разрушала непогода, но в каменной кладке сохранялась точность, говорившая о весьма искусных каменщиках, которые возводили в своё время потрясающую архитектуру. Мой живой ум невольно воображал огромные дома, стоявшие на этих улицах, увенчанные, быть может, статуями величайших и лучших людей этих мест.

– У него было название? – спросил я Эйтлиша. – У города, который здесь стоял?

Он некоторое время шёл тем же ровным шагом, а потом соизволил очень тихо ответить:

– Таер Утир Олейт.

Последнее слово мне было незнакомо, зато я узнал «таер утир», относившиеся к двери или воротам, а значит город называли воротами куда-то. Не нужна была особая проницательность, чтобы понять, что за неровной трещиной в подножии горы впереди находится нечто важное. Сейчас она казалась значительно больше, чем при первом моём на неё взгляде, и я вспомнил, как далеко зашла Лилат, чтобы не пустить меня туда.

– Ты боишься не зря, – сказал мне Эйтлишь. – Мой народ не просто так избегает этого места.

– Тогда зачем мы туда идём? – Снова тишина, и сгорбленная фигура Эйтлиша брела дальше, не соизволив ответить. – Что будет, если я не пойду с тобой? – спросил я, раздражённо остановившись.

Он шёл дальше, не поворачиваясь, хотя на этот раз ответил быстро и с простой неоспоримой уверенностью:

– Я тебя убью.

– Ей бы это не понравилось, – сказал я, злясь на свой голос, который вдруг вероломно прозвучал несколько выше.

– Да, – раздался задумчивый ответ, – вряд ли ей бы понравилось.

Я ещё немного посмотрел, как он бредёт, а потом пошёл следом, сдерживая желание ускорить шаг.