Таких не берут в космонавты. Часть 2 (СИ) - Федин Андрей - Страница 7

— Et si tu n’existais pas…

«А если бы тебя не было…»

Слова песни на французском языке прекрасно вплетались в музыку. Мой голос словно стал вторым музыкальным инструментом: солировал в дуэте с уставшим школьным пианино. Он не фальшивил, задавал тон выступлению. Звучал успокаивающе. При тусклом освещении он будто бы убаюкивал — Лидия Николаевна не шевелилась, точно она уснула под моё пение. Но она не спала. Я видел, как влажно блестели её широко открытые глаза.

— … Simplement pour te créer. Et pour te regarder.

«…Я себе тебя создал. Смотрю в твои глаза».

Я замолчал. Смолк в моей голове и голос моей виртуальной помощницы. Стихли звуки музыки.

Тихо и нерешительно прозвучали аплодисменты.

— Я обожаю песни на французском языке, — сказала Лидия Николаевна. — Они прекрасны.

Я увидел, как она прикоснулась к своим глазам носовым платком.

— Всегда мечтала выучить французский язык… но не сложилось.

Учительница улыбнулась.

— Ещё выучите, Лидия Николаевна, — сказал я. — Если захотите. Какие ваши годы.

— Поздно мне уже новые языки учить. Это вам, молодёжь, сейчас открыты все дороги. А мне, Василий, почти сорок пять лет. Да и вообще… Не до языков мне теперь.

Я искренне усмехнулся.

— Вы ещё не вышли за рамки молодости, Лидия Николаевна. У вас ещё всё впереди. Ваша жизнь только началась. Хотите — языки учите. Хотите — на скрипке играйте. Кто вам мешает?

Учительница улыбнулась, покачала головой.

— Скрипка — это точно не моё, — сказала она. — На скрипке я в детстве играла. Больше не хочу. Музыкант из меня не получился.

Я кивнул.

— Прекрасно вас понимаю, Лидия Николаевна. Меня бабушка в детстве тоже скрипкой пытала. Страшно вспомнить. Мне нравилось петь. Нравилось танцевать. Нравилась игра на фортепиано. Но скрипка — это точно не для меня.

Мы с классной руководительницей обменялись понимающими взглядами, рассмеялись.

Я отметил, что Лидия Николаевна будто бы расправила плечи. Вспомнил слова своей жены о том, что лучшее лекарство для женщины — это сперва всплакнуть, а потом посмеяться.

— О чем была эта песня, Василий? — спросила Лидия Николаевна. — Звучала она приятно. О любви?

— Все лучшие песни — о любви, — сказал я. — И эта — не исключение.

Пожал плечами, засучил рукава и сообщил:

— Существует русский вариант этой песни. Мне он нравится меньше, чем французский. Но тоже звучит неплохо.

Я снова опустил руки на клавиши — оживил пианино.

Посмотрел классной руководительнице в глаза и пропел:

— Если б не было тебя, скажи, зачем тогда мне жить…

До окончания урока я спел для Лидии Николаевны ещё пять песен из репертуара Джо Дассена. Мой новый Голос для них подходил почти идеально. Хотя с этим моим утверждением наверняка бы не согласились поклонники знаменитого (особенно в СССР будущего), но пока только начавшего певческую карьеру француза. Лидия Николаевна не слышала песни в оригинальном исполнении (их пока не слышал даже сам Джо Дассен). Но ей явно понравилось моё пение и звучание французского языка — это я прочёл в её взгляде.

— … A la vie, a l’amour, a nos nuits, a nos jours… — спел я.

«…За жизнь, за любовь, за наши ночи, за наши дни…» — произнесла Эмма.

Прозвенел звонок.

Дверь актового зала резко распахнулась — вошла группа артистов из одиннадцатого «Б» класса (в том числе Гена Тюляев и Ермолаевы). Они остановились у входа. Зажгли в зале свет.

Я опустил клап (прикрыл клавиши пианино), встал со стула. Поднялась со своего места в зрительном зале и Лидия Николаевна. Я отметил, что у неё сегодня снова были тёмные круги вокруг глаз.

Одиннадцатиклассники заметили учительницу — притихли, замерли. Они явно соображали, что сейчас происходило в зале. Я отметил, что классная руководительница десятого «Б» задумчиво улыбнулась.

— Спасибо, Василий, — сказала она. — Это было здорово. Ты прекрасно поёшь. Я уверена, что у тебя будет прекрасное будущее. Надеюсь, что скоро увижу тебя по телевизору. В передаче «Голубой огонёк», к примеру.

Я пожал плечами, ответил:

— Кто знает, Лидия Николаевна. Возможно, и увидите. А если всё же возьмётесь за изучение французского — обращайтесь. Помогу. Хотя бы объясню вам азы. Да и выучить язык будет проще при использовании его на практике.

Учительница вновь улыбнулась, качнула головой.

— Учту твоё предложение, Вася, — сказала она. — Я в качестве ответного жеста научила бы тебя немецкому языку. Вот только ты его знаешь получше меня. Твои родители молодцы. С таким языковым багажом у тебя будет хорошее будущее.

Я сошёл со сцены.

Остановился рядом с учительницей и сообщил:

— В сорок пять лет жизнь только начинается, Лидия Николаевна. Понимаю: вы мне не поверите. Но я знаю, что говорю.

Клубничкину я пригласил в кафе в присутствии Тюляева (Геннадий в это время находился примерно в трёх метрах от меня). Я спросил у Светланы, пойдёт ли она в воскресенье в «Юность» вместе со мной.

Клубничкина театрально задумалась. Заломила руки, в притворном смущении опустила глаза. После навеянных песнями Джо Дассена воспоминаний я не желал флиртовать с шестнадцатилетней школьницей.

Поэтому спросил:

— Пойдёшь, или нет? Света, решайся скорее. У меня нет времени на уговоры.

Я указал рукой в направлении настенных часов.

Светлана явно уже знала ответ. И почувствовала, что я не настроен на игры.

Она вздохнула.

— Хорошо, — сказала Клубничкина. — Василий, зайди за мной…

— Встретимся в полдень, — сказал я. — В «Юности». Не опаздывай.

Я бросил взгляд на Тюляева и вышел из зала.

— Она согласилась? — спросил Черепанов.

При моём появлении он прервал репетицию.

— Она согласилась, — ответил я. — А вот я пока ещё размышляю. Допускаю, что отменю завтра это своё приглашение.

— Почему? — удивилась Иришка.

— Потому что Лёша пока не поговорил со Степановой.

Лукина повернулась лицом к Черепанову и строго сказала:

— Алексей!..

Черепанов вскинул руки.

— Ладно, ладно! — ответил он. — Завтра поговорю. Утром. Обещвю.

В пятницу Черепанов ушёл из квартиры Лукиных позже, чем обычно. Перед завтрашним выступлением он заметно нервничал. Или же он переживал перед грядущим разговором с Надей Степановой. Выглядел Алексей растерянным и бледным (с его щёк почти исчез привычный румянец). Его волнение заметил Иришкин отец. О «проблеме» с Надей-маленькой он не знал. А вот о нашем завтрашнем прослушивании помнил.

Он указал на Черепанова трубкой и заявил, что сам сейчас его прослушает. Потребовал, чтобы Лёша отыграл для него все три подготовленные на завтра музыкальные композиции. Виктор Семёнович и Вера Петровна уселись на диване, будто строгое жюри. Иришка примостилась рядом с родителями на стуле. Мы с Черепановым исполнили для них три песни. Я заметил, что Лёша при этом вспотел от волнения.

Иришкин отец тряхнул трубкой и заявил:

— Превосходно. Вас хоть сейчас на сцену в Большой Кремлёвский дворец. Даже мне понравилось. Так что не тряситесь. Комсомольцам для концерта ваше выступление точно сгодится.

Вечером Иришка улеглась на кровать с учебником в руках, а я сел за свой письменный стол. Открыл чистую тетрадь. Достал из портфеля привезённую из Москвы ГДРовскую авторучку «Heiko 360».

«Эмма, — сказал я. — Найди-ка мне информацию о системе Станиславского. Для начала загляни в Википедию».

«Господин Шульц, система Станиславского — это теория сценического искусства, метода актёрской техники. Была разработана…»

Я просидел над конспектами почти полтора часа. Затем всё же выбрался из-за стола, подошёл к лежавшей на кровати двоюродной сестре. Протянул Лукиной тетрадь со сделанными только что записями.

Иришка опустила учебник физики, послушна забрала у меня тетрадь. Она приподнялась на локте, отбросила с плеч косички. Заглянула на первую страницу, пробежалась взглядом по строкам, растерянно моргнула.