Таких не берут в космонавты. Часть 2 (СИ) - Федин Андрей - Страница 31

Она положила ложку на стол, шумно отхлебнула из чашки. Не сводила с меня глаз.

Я усмехнулся и покачал головой.

— Всё нормально со мной. Точно. Это я ночью рассказы нашей классухи вспоминал. Она нам вчера рассказывала о начале войны. Рассказала, как попала под бомбёжку, через несколько минут после того, как эшелон с женщинами и с детьми отъехал от станции. Тогда много людей погибло. Некрасова несколько дней приходила в себя после контузии в доме незнакомой женщины. Ты знаешь, что её муж и сын погибли в июне сорок первого?

Лукина повела плечом.

— Слышала… что-то об этом. Девочки в школе говорили.

— Сына Лидии Николаевны похоронили в братской могиле в белорусской деревне, — сообщил я. — Вместе с другими жертвами той фашистской бомбёжки. Около этой братской могилы после войны положили памятные плиты с именами пассажиров, погибших во время бомбёжки эшелона. Лидия Николаевна каждый год туда ездит: летом, во время школьных каникул.

Иришка вздохнула.

— Кошмар, — сказала она. — Классуха тогда чуть постарше нас была. Сразу потеряла и мужа и сына. Ужас.

Лукина покачала головой.

— Ей в сорок первом исполнилось двадцать лет, — сказал я.

— М-да, — произнесла Иришка. — Хорошо, что я вчера с вами не пошла. Тоже бы сегодня всю ночь в постели ёрзала.

В школе около гардероба меня и Иришку встретили Черепанов и Надя Степанова. Они не пошли в класс — отозвали нас в сторону: к окну. Выждали, пока мимо нас пройдут шумные школьники. Переглянулись, точно заговорщики. Я отметил, что Черепанов и Надя сегодня выглядели почти такими же не выспавшимися, как и я (будто тоже вечера вечером прослушали статью из газеты «Брестский курьер»). Черепанов тряхнул портфелем, шумно выдохнул.

— Вася, мы тут подумали, — сказал он, стрельнул взглядом в Надино лицо, — насчёт вчерашнего…

Черепанов замолчал, проводил взглядом троих взъерошенных пионеров, словно увидел в них вражеских шпионов.

Пионеры поднялись по лестнице на второй этаж.

Алексей продолжил:

— Я про того мужика вчерашнего говорю. Который нашей классухе жизнь портит. Про алкаша в майке.

Черепанов будто в поиске поддержки взглянул на Надю.

Степанова кивнула.

Лёша перевёл взгляд на меня и спросил:

— Может, мы сами на него заявление в милицию напишем? А чего он над ней издевается⁈ Она уже которую ночь толком не спит. Сама об этом вчера говорила. Так она и в больнице окажется. Из-за недосыпания. Да и нервы этот алкаш ей портит.

Я увидел, как Черепанов сжал кулаки.

Надя будто бы невзначай прикоснулась к Лёшиной руке.

— Я понимаю, что он ветеран, — сказал Алексей. — Но её нам тоже жалко! Пусть отселят его в другой дом. Или пускай в вытрезвитель его по вечерам увозят. Чтобы он там буянил. А нашей Лидии Николаевне чтобы жить не мешал.

Надя Степанова кивнула.

— Я согласна с Алёшей, — сказала она. — Давайте в милицию сообщим.

Надя и Лёша посмотрели мне в глаза.

— О чём вы говорите? — спросила Иришка. — Что за мужик? При чём здесь Лидия Николаевна?

Я поднял руку — Лукина замолчала. Я пообещал Иришке, что позже ей «всё расскажу»: дома.

— А можно с Генкой Тюляевым поговорить, — заявила Надя.

Она взглянула на Черепанова и поспешно добавила:

— Генка, конечно, вредный. Но он ведь неплохой парень. Его отец — начальник милиции. Пусть Гена с отцом посоветуется. Может, его папа нам поможет…

— Только не Тюляев, — заявил Алексей. — Вы хотите, чтобы о нашей классухе потом сплетни по школе ходили?

Иришка нахмурилась. Но промолчала.

Надя вздохнула и сказала:

— Ладно. Тогда… сами в милицию пойдём. Вася, я правильно говорю?

Степанова, Черепанов и Лукина взглянули на меня — замерли в ожидании моего решения.

Я покачал головой и заявил:

— Не нужно пока никакой милиции. До понедельника подождите.

— Почему?

— Потому что в понедельник милиция, быть может, уже и не понадобится.

Я взмахнул зажатым в руке портфелем, сказал:

— Есть у меня кое-какая информация. Она касается Лидии Николаевны. Но озвучить её пока не могу. Позже поймёте, почему. Если эта информация подтвердится, то мы обойдёмся и без помощи Тюляева, и без милиции.

В субботу на уроках я смотрел на учителей, но не слушал их рассказы. Сказалась почти бессонная ночь — я зевал, прикрывая ладонью рот, потирал глаза. Радовался тому, что в шестнадцать лет бессонная ночь переносилась организмом относительно легко. Мысленно я то и дело возвращался к статье, зачитанной мне вчера вечером Эммой. Решение я принял ещё ночью. Но не успокоился после этого. Всё ещё прикидывал варианты дальнейших событий. Уже не раздумывал об их «цене».

На уроке истории я попросил свою виртуальную помощницу, чтобы она прочла статью снова. Но не сначала, а со второй части, где упоминали о Лидии Николаевне Некрасовой. Слушал приятный женский голос, звучавший у меня в голове, посматривал в сторону Лёши Черепанова. Алексей сегодня на уроках снова рисовал. Темой его рисунков теперь был не космос. В тетради Черепанова горели советские и немецкие танки, пылали опрокинувшиеся на бок вагоны пассажирского поезда.

«…Открытие обновлённого мемориала на братской могиле жертв Великой Отечественной войны около деревни Полесье Брестского района двадцать второго июня ознаменовалось и радостным событием, — говорила Эмма. — Рядом с памятными плитами Полесского мемориала в этот день встретили друг друга спустя пятьдесят лет после расставания супруги Некрасовы: Лидия Николаевна и Леонид Аристархович. Журналистка нашей газеты стала свидетельницей этой трогательной встречи…»

После уроков я не пошёл домой — задержался в школе. Сказал Иришке, Алексею и Наде, чтобы шли к Лукиным без меня. Пообещал, что явлюсь туда примерно через час. Черепанов заявил, что в таком случае он сперва занесёт домой портфель и переоденется. Лишь после того заявится к Иришке. Надя поддержала его идею: тоже не пошла сразу к Лукиным. Я проводил своих юных приятелей до выхода из школы. Затем побрёл к окнам первого этажа. Разглядывал на улице покрывшиеся ледяной коркой сугробы. Изредка посматривал на часы, ждал окончания урока: Лидия Николаевна Некрасова сейчас вела занятие у одиннадцатого «А» класса.

К кабинету немецкого языка я подошёл за минуту до звонка. Услышал за дверью голос Лидии Николаевны — учительница говорила на немецком языке. Я невольно прислушался. На несколько секунд будто бы очутился в центре Берлина, где мой слух часто улавливал немецкую речь, слегка искажённую русским акцентом. Трель звонка развеяла наваждение. У меня за спиной резко распахнулись сразу три двери. Оттуда в коридор вышли шумные группы пионеров, будто уже стоявших перед звонком у порогов кабинетов на низком старте. Голос Лидии Николаевны за дверью смолк. Его сменили голоса одиннадцатиклассников.

Я на шаг сдвинулся вправо от входа в кабинет — за три секунды до того, как оттуда появился первый представитель одиннадцатого «А» класса. Парень узнал меня (после статей в газетах меня узнавали все старшеклассники сорок восьмой школы), поздоровался. Поздоровались со мной и шагнувшие вслед за ним через порог две симпатичные круглолицые девчонки. Они кокетливо улыбнулись — будто бы позабыли, что я всего лишь «десятиклашка». Одиннадцатиклассники выходили из кабинета один за другим, кивали мне, приветствовали устно, протягивали руки для рукопожатий. Поздоровалась со мной и Лена Зосимова.

Она удивлённо приподняла брови и спросила:

— Василий, ты меня ищешь?

— Рад тебя видеть, Лена, — сказал я. — Нет, сегодня я явился не к тебе. Жду нашу классную руководительницу.

Я указал на приоткрытую дверь кабинета.

Зосимова улыбнулась.

— Значит, мне повезло, что я тебя встретила, — заявила она. — Как раз вспоминала о тебе.

Лена поинтересовалась, как продвигалось выполнение моего комсомольского поручения. Я заверил комсорга, что уже сегодня вечером передам пригласительные открытки в отдел кадров завода. Ещё Зосимова сообщила, что в следующую субботу после уроков состоится первая «общая» репетиция праздничного концерта. Я пообещал, что мы с Черепановым непременно на эту репетицию явимся. Лена поздравила меня с выходом статьи в «Комсомольской правде», словно это была очередная похвальная грамота. Сказала, что я неплохо выглядел на фото в газете. Заявила, что припрятала дома одну газету — непременно сохранит её «на память».