Таких не берут в космонавты. Часть 2 (СИ) - Федин Андрей - Страница 20

Мне почудилось, что у Алексея на пару секунд остановилось сердце.

Но Черепанов всё же кивнул и выдавил из себя:

— Спасибо.

Надя-маленькая опоздала на историю. Она вошла в класс, когда мы уже завершили ритуал приветствия учителя. Историчку Надино опоздание удивило — она озадаченно хмыкнула и велела, чтобы Степанова заняла «своё место». Староста десятого «Б» кивнула, прошла к парте. По пути она отыскала взглядом моё лицо, а затем и лицо Черепанова. Тревога во взгляде Нади-маленькой будто бы предвещала начало Третьей мировой войны. Степанова посмотрела мне в глаза — кивнула. Она уселась за свою парту и повернулась лицом к учительнице, не оставила мне и Алексею возможности для расспросов.

Ближе к середине урока я получил от неё записку. Там были написаны три слова: «Она это сделала».

Сидевший слева от меня Алексей при виде этих слов вздрогнул.

Сразу же после звонка Степанова метнулась к нашей парте.

Черепанов и Иришка встретили её с нетерпением, будто она несла им газету с результатами розыгрыша лотереи.

— Ну, что там? — спросила Иришка.

Черепанов запрокинул голову, взглянул на лицо старосты десятого «Б».

Надя-маленькая покачала головой и ответила:

— Всё плохо. Она показала письмо девчонкам. Как и сказал Вася.

Лукина ухмыльнулась.

Степанова с сочувствием во взгляде посмотрела на Черепанова.

— Девочки из десятого «А» на первом уроке по очереди читали наше письмо, — сообщила она. — Света им соврала, что это ты, Лёша, его написал. А потом письмо у них отобрал Максим Григорьевич.

Я заметил, как Черепанов вцепился руками в край столешницы: он будто бы испугался, что сейчас начнётся землетрясение.

Лёша повернулся ко мне и спросил:

— Что теперь… будет?

— Ты всё ещё хочешь пригласить Клубничкину в кафе? — сказал я.

Черепанов мотнул головой.

— Нет… наверное.

Я вздохнул и заявил:

— Это уже хорошо. Замечательный результат. Поздравляю всех нас.

Иришка хмыкнула. Надя-маленькая печально покачала головой.

— Письмо… у нашего литератора, — едва слышно напомнил Алексей.

Он нервно закусил губу.

Я фыркнул.

Сказал:

— И что с того? Так даже лучше. Кролик… Максим Григорьевич уж точно не распустит о тебе никаких слухов. К тому же, предысторию письма он не знает. Поэтому твоя фамилия у него в мыслях точно не возникнет. Иришкин почерк он узнал…

Лукина махнула рукой и с преувеличенным безразличием заявила:

— Да и пусть!.. Что тут такого?

Она повела плечами.

Я похлопал Черепанова по плечу.

Сказал:

— Всё закончилось, Лёша. Выдохни.

Черепанов через силу улыбнулся.

Выдох у него получился прерывистым, нервным.

— Следующим уроком у нас литература, — сообщил я. — Это просто прекрасно. Вот там мы и проясним ситуацию для широкой общественности.

Урок литературы начался с привычной процедуры.

Максим Григорьевич обвёл глазами класс, блеснул зубами и звонким мальчишеским голосом произнёс:

— Здравствуйте, товарищи будущие выпускники!

— Здравствуйте, Максим Григорьевич.

— Присаживайтесь, — разрешил учитель литературы.

Он потёр ладонь о ладонь, взглянул за окно. Снова улыбнулся, поправил очки. Заметил мою поднятую вверх руку.

— Что случилось, Пиняев? — спросил учитель. — Уже готов отвечать? Похвально. Но я ещё ни о чём не спросил.

Кролик блеснул резцами — класс будто бы с неохотой ответил на его шутку тихими смешками.

Я снова помахал рукой.

— Слушаю тебя, Пиняев, — сказал Максим Григорьевич. — Что у тебя стряслось?

Я поднялся с лавки и заявил:

— Максим Григорьевич, мне сообщили, что у вас сейчас находится моё письмо.

— Твоё письмо? — переспросил учитель.

Он озадаченно нахмурился.

Но тут же улыбнулся и сказал:

— Ах, письмо!

Максим Григорьевич сунул руку в карман пиджака и достал оттуда сложенный вчетверо тетрадный лист.

Показал его мне и поинтересовался:

— Вот это?

Я дёрнул плечами и ответил.

— Не вижу с такого расстояния. Моё письмо начинается со слов «дорогая Светочка».

Сидевшие за партами школьники с удивлением взглянули в мою сторону.

Кролик хмыкнул. Чуть склонил на бок голову. Его глаза за толстыми линзами очков весело блеснули.

— Действительно, — сказал Максим Григорьевич. — Так и начинается. «Дорогая Светочка». Пиняев, ты позволишь мне уточнить, о какой Светочке идёт речь? Вижу, что не только меня волнует этот вопрос.

Он указал рукой на моих одноклассников.

— Разумеется, Максим Григорьевич, — ответил я. — Это письмо сегодня по моей просьбе передали Светлане Клубничкиной из десятого «А» класса. Лёша Черепанов передал. Как настоящий и верный товарищ.

Ученики десятого «Б» возбуждённо зашептались.

Учитель поднял письмо на уровень лица и заявил:

— Но ведь написано оно не тобой, Пиняев. Этот почерк я узнал. Вижу его не первый год.

— Максим Григорьевич, это я написала, — с места сообщила Иришка.

— Это написала моя сестра по моей просьбе, — уточнил я. — Почерк у неё получше моего. Да и пишет она быстрее.

Максим Григорьевич хмыкнул.

— Лучше твоего, — сказал он. — С этим я согласен. Я намеревался переговорить с Ириной после урока…

Учитель посмотрел мне в глаза.

— Твоё письмо, Пиняев, едва не сорвало урок у десятого «А» класса.

Он потряс письмом, будто бы угрожающе.

— Это неправда, Максим Григорьевич, — сказал я. — Письмо не сорвало бы урок. Ведь оно же просто письмо. Мы написали его вне школы. Адресату вручили на перемене. Никакого нарушения школьной дисциплины с нашей стороны не случилось.

Я развёл руками.

Кролик вновь показал зубы и заявил:

— Формально ты прав, Пиняев. Формально…

Он взглянул на лист бумаги в своей руке и заявил:

— Признаюсь, Пиняев, не ожидал от тебя такого воровства. Уверен, что Александр Сергеевич Пушкин твой поступок бы не одобрил. Он вызвал бы тебя на дуэль. Сейчас бы ты уже стоял не здесь, а около барьера…

— Из-за Клубничкиной? — спросила Надя-большая (комсорг класса).

Максим Григорьевич прервал свою речь, удивлённо вскинул брови и переспросил:

— Что?

Тут же сказал:

— Нет. Причём здесь Клубничкина?

Он пожал плечами и добавил:

— Хотя, Александр Сергеевич любил стреляться из-за женщин. Было у него такое увлечение.

Максим Григорьевич взглянул на меня.

— Пиняев, ты бы пошёл на дуэль с Пушкиным? — спросил он. — На пистолетах. С двадцать шагов…

— Не пошёл бы, Максим Григорьевич.

— Почему?

— Не вижу достойного повода.

— Серьёзно? — удивился учитель литературы. — А чем не повод вот это?

Он показал сперва мне, а потом и всему классу письмо.

Мне показалось, что ещё ни разу в моём присутствии ученики десятого «Б» класса не слушали учителя литературы с таким интересом.

— Презабавнейшее сочинение, — сказал Максим Григорьевич. — У меня руки чесались озвучить его коллегам в учительской. Но я не поддался соблазну. Решил, что сперва получу разрешение на публичное чтение у его автора. Точнее, у соавтора.

Учитель блеснул зубами.

— Раз уж ты, Пиняев, сам упомянул о письме, поэтому спрошу разрешение у тебя сейчас.

Максим Григорьевич взглянул сперва на Иришку, а затем на меня.

Я пожал плечами.

Сказал:

— Читайте на здоровье. Кому хотите. Нам не жалко. Только уточните, что это письмо написал я.

— Обязательно уточню, Пиняев. Не сомневайся. Страна должна знать своих героев.

Кролик улыбнулся.

У меня за спиной прозвучали смешки.

— А что в этом письме, Максим Григорьевич? — спросила Надя Веретенникова. — Нам тоже интересно!

Учитель тряхнул письмом и поинтересовался:

— Пиняев, не возражаешь, если я порадую твоим творчеством товарищей будущих выпускников?

Я развёл руками.