Курсант: Назад в СССР 14 (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 32

— Смотрите, — сказал Катков спокойно, опускаясь на корточки рядом со мной. — Разрез ровный, чёткий. Ни рваных краёв, ни заусенцев. Инструмент, значит, был острый — скорее всего, скальпель. Медицинский. Не кухонный нож, не охотничий.

Он осмотрел края среза, медленно провёл по ним пальцем в перчатке.

— Вырезали уже после остановки сердца, но совсем недавно. Ткань ещё плотная, мышечные волокна отчётливо различимы, признаков выраженного аутолиза нет. Это не любитель — человек точно знал, что делает.

— А ты откуда поднаторел в судебной медицине? — хмыкнул Горохов с удивлением, но одобрительно.

— Много раз на вскрытим был, — ответил Катков, — да и учебные пособия читаю, сколько нам с вами трупов пришлось осмотреть, уже со счета сбился. А судмеды всегда разные, а разным безусловной веры нет, вот и приходится самому вникать.

— Похвально, — хмыкнул Горохов. — Это что получается? Хирург у нас нарисовался? В подозреваемых?

— Совсем не обязательно, — замотал головой Алексей. — Просто навык отточен, этому может научиться и не врач.

Такое предположение, конечно, прозвучало невесело.

— Ну что ж, — выдохнул я. — Теперь вопросов меньше. Но и легче от этого не стало.

Лазовский всё-таки не выдержал:

— Это подлог! Это мерзкий, грязный подлог! Вы за это ответите! Все до одного. Я главный технолог, у меня грамоты, я вас по судам затаскаю!

— Разберемся, гражданин Лазовский. Не вам решать, что подлог, а что нет, — сухо сказал Горохов, заполняя протокол обыска.

Анна Васильевна вернулась в комнату, едва не падая, прошла к мужу и встала рядом, взяв супруга за руку. Лазовский смотрел в пол. Он будто теперь провалился куда-то в себя, а потом отмахнулся от жены, как от мухи.

А я смотрел на сердце. Оно лежало на куске мешковины, как немое обвинение. И на ощупь оно было почему-то холодное — холоднее, чем всё вокруг, чем комнатная температура. Странно… Но даже если кто-то ещё сомневался — у меня больше не осталось иллюзий.

Эта странная история только начиналась.

Я отозвал Горохова в сторону, когда понятые уже очухались, пришли в себя и проставили свои подписи в протоколе. Мы с шефом прошли вглубь коридора, туда, где стоял старый платяной шкаф с облезлым лаком, и остановились в полутени. Я говорил негромко, чтобы до ушей окружающих наши слова не долетели.

— Послушайте, Никита Егорович. Если Гриша Лазовский с момента задержания сидит в КПЗ под замком, а мы только что вытащили из-под его кровати сердце — значит, что-то тут не стыкуется. Физически, — с ударением произнёс я, — он положить его туда не мог.

— Почему это?

— Потому что оно там недавно, оно холодное, будто из холодильника.

— Вот как? — вскинул бровь шеф. — Но температуру мы не замерили, судмед только едет, вызвали. Такие вот наблюдения к протоколу не пришьешь. Ну напишем, что на ощупь холодное., но это не заключение экспертизы будет, сам понимаешь.

— Не пришьешь. Кто же знал, что медик здесь понадобится. Пока доедет, температура выровняется — это факт.

Горохов молча слушал, глаза прищурил, подбородок вперёд выдвинул. Он уже и сам понял, куда я клоню.

— Всё указывает, конечно, на Гришу, — продолжил я. — И диктофон, и вещи из землянки, и теперь это… Но, выходит, кто-то подложил. А может, он не один работает. Вся семейка… за исключением жены. Анна Васильевна… вон сидит, как мышь под веником, вся дрожит, в платочек плачет, даже рта не раскрывает. А муж на неё шикает, зубами скрипит.

— Думаешь, придурок не один убивал?

— С большой долей вероятности — да. Остальные — под подозрением. Особенно старший сын, Игорь. Его мы, между прочим, до сих пор не допросили по-человечески. И сейчас его нет здесь. Нужно его трясти и отца. По полной.

— И ты прекрасно знаешь, — вздохнул Горохов, — что мы не имеем права никого из них задержать. Нет у нас ни основания, ни санкции. На бумаге всё чётко: всё найдено у Григория, всё якобы указывает на него. Экспертиза, конечно, покажет, что сердце человеческое, но на этом всё и встанет. Домочадцы свалят на умственно отсталого — и дело с концом.

— Вот именно, — согласился я. — Поэтому работать надо с самим Гришей. А дом ещё раз обыскать — внимательно, не по протоколу, а по-настоящему. Каждую щель, каждую доску, каждую норку.

Мы вернулись в гостиную. Я сделал круг по комнате, окинул взглядом мебель, стены. Ничего. Всё, казалось, на своих местах. Но вдруг взгляд зацепился за одну деталь — над телевизором в деревянной рамке висела фотография. На ней семья Лазовских: Леонтий, Анна Васильевна, Игорь и Гриша. А сбоку — женщина постарше, с высокими скулами и узнаваемыми чертами. Я подошёл ближе.

— Кто это? — спросил я, не оборачиваясь.

Сзади заскрипел голос Леонтия Прохоровича:

— Сестра моя. Наталья.

— Наталья? — повернулся я. — А она случайно не замужем за Виктором Игнатьевичем Бобырёвым?

Я вспомнил, где видел эту женщину. На фото в кабинете Бобырева. Под стеклом была их супружеская фотокарточка. Я тогда запомнил ее, потому что она кого-то мне напоминала. А напоминала она мне Лазовского, но я тогда не догадался об их родстве и сходстве.

Ответ от хозяина дома последовал не сразу. Потом голос стал тише, почти неслышен:

— Ну да… Замужем. Только… сейчас, может, уже и не замужем. У них все непросто.

Я обернулся. У Лазовского лицо посерело, он держался за спинку стула, будто боялся упасть. Руки дрожали. Был ли он действительно в шоке — я не знал. Но играл хорошо.

— Значит, — произнёс я, глядя прямо в глаза, — начальник милиции — ваш шурин? А, простите, зять.

А про себя подумал, что очень вовремя сегодня Горохов отстранил от управления отделом начальника милиции.

— Мы не выбираем, кто на ком жениться, — прохрипел Лозовский. — И сейчас вообще не до этих вопросов.

— Очень даже до, — сказал я. — Потому что именно при вашем зяте в этом доме происходили вещи, за которые в других местах людей на пожизненное сажают. А значит, всё теперь мы пересматриваем под другим углом. Абсолютно всё.

Я снова глянул на фотографию. Женщина на снимке улыбалась, но теперь её улыбка казалась мне фальшивой, плоской — как рамка, в которой её заперли.

Глава 15

Вернувшись с обыска, мы решили взяться за главного подозреваемого. Гришу вывели из КПЗ в наручниках. Он брел тихо, вялый, будто вообще ничего не понимая. То ли играл, то ли правда не в себе — я уже ничему не удивлюсь. Задержанного завели в кабинет. Света остановила Горохова у дверей, выйдя в коридор. Прикрыла дверь, чтобы Гриша не слышал.

— Я с ним поговорю одна, — сказала она.

— Уверена? — уточнил шеф, задумчиво почесав лысинку.

— Абсолютно… Никакого давления и угрозы он не должен почувствовать. Только контакт. Я женщина, я для него не угроза.

— Ну, давай, Светлана Валерьевна, — махнул он рукой. — Мы в кабинете напротив, если что. Наручники снимать не будем, даже не проси. Дурак, что с него взять. Скажешь ему, что так положено, да и…

— Можно и в наручниках, — сказала Светлана спокойно, глядя на меня. — Он к ним уже привык. Такие, как Гриша, быстро адаптируются к ограничению свободы — для них это почти привычная среда.

— Какие — такие? — вставил Федя, крутясь рядом, как школьник, которому не хватило стула. — Ущербные?

— Нет, — покачала головой Светлана. — Люди с хронической социальной изоляцией, с длительным травматическим опытом. В психиатрии мы говорим о стойких нарушениях адаптационных механизмов на фоне органического поражения. В его случае — скорее всего, олигофрения в степени умеренной.

— Только давай без жалостливых глаз, Светлана, — буркнул Никита Егорович. — Он, между прочим, может оказаться хладнокровным убийцей.

— Всё в порядке, Никита Егорович, — ответила она, едва заметно улыбнувшись. — Жалости к убийцам у меня нет. Моё дело — не пожалеть, а понять и вытащить то, что он не скажет никому.

— Вот это по-нашему, — одобрительно крякнул Горохов. — Убийца не должен на свободе разгуливать. Ты уж постарайся. Я так полагаю, что врачи нам не помогут? Только твои методы?